Глава 4

Лео

Она уснула. Наконец-то. Ее дыхание, сначала неровное и поверхностное, выровнялось, стало глубоким и тихим. На фоне монотонного гула оборудования оно казалось самым громким звуком в лаборатории. И самым мешающим. Я откинулся на спинку стула, пытаясь сбросить напряжение с затекших плеч. Процедура калибровки была завершена, данные — сохранены и проанализированы. Все, что можно было сделать на этой стадии, было сделано. Оставалось ждать. А ожидание — самый неэффективный процесс из всех возможных.

Я позволил себе посмотреть на нее. Маргарита Захарова. Лежала на моей кровати, свернувшись калачиком, как ребенок. Ее обычно собранные в тугой узел волосы растрепались и рассыпались по подушке темными шелковистыми волнами. Лицо, лишенное привычной собранности и легкой насмешливости, казалось удивительно молодым и беззащитным. В уголках губ залегли следы усталости. До сегодняшнего дня я рассматривал ее как переменную в рабочем уравнении. Очень способную, временами даже гениальную, но чрезмерно эмоциональную. Ее способность видеть закономерности там, где я видел лишь хаос, раздражала и восхищала одновременно. Это было ненаучно. Нелогично. Но это работало.

Сейчас же уравнение усложнилось. Появились новые, неучтенные параметры. Тепло ее кожи под моими пальцами. Дрожь в голосе, которую она пыталась скрыть. Взгляд, полный ужаса, но не сдающийся. И этот запах. Слабый, едва уловимый аромат ее шампуня или мыла, который витал вокруг кровати, нарушая стерильную атмосферу лаборатории чем-то живым, теплым, абсолютно не относящимся к работе.

Я встал и подошел к главному компьютеру, вызвав на экран сводки, которые удалось перехватить перед полным отключением внешних каналов. Картина была предсказуемо катастрофической. Город напоминал растревоженный улей. Попытки блокировать районы, беспорядки, сообщения о первых случаях за пределами первоначального очага. Вирус распространялся с пугающей, почти математически безупречной скоростью. Как идеальный убийца.

Мои расчеты, какими бы пессимистичными они ни были, оказались завышенными. Реальность превзошла самые худшие модели. Я взглянул на образцы в криостатах. За этими стеклами содержался ответ. Ключ. И единственный человек, чей мозг мог работать в унисон с моим над его расшифровкой, спал в десяти шагах от меня, а я ловил себя на том, что анализирую кривую ее щеки, а не кривую роста вирусной нагрузки. Это было неприемлемо.

Я заставил себя вернуться к данным. Повторно проверил алгоритмы прогнозирования. Искал ошибку, зазор, любое несоответствие, которое могло бы указать на слабость вируса. Он был безупречен в своей разрушительной эффективности.

Внезапно она пошевелилась во сне и что-то пробормотала. Неразборчивое, обрывочное. Ее лицо исказилось гримасой боли или страха. Она сжалась еще сильнее. Логика подсказывала, что это естественная реакция нервной системы на пережитый стресс. Что вмешиваться не следует. Что сон — это автономный процесс. Но ее шепот звучал слишком одиноко в этом металлическом гробу.

Я подошел к ней, не отдавая себе отчета в своих действиях. Постоял над ней, глядя, как ее пальцы впиваются в одеяло. Затем, движением, лишенным всякой логики, накрыл ее своим запасным халатом, висевшим на спинке стула. Грубая ткань должна была быть холодной, но она, казалось, согрелась от одного прикосновения. Маргарита вздохнула глубже, и напряжение на ее лице немного спало. Ее рука бессознательно потянулась к краю халата и прижала его к щеке.

Мое сердце совершило один резкий, мощный удар о ребра, как будто протестуя против своей бесполезной биологической функции. Помеха. Чистейшей воды помеха. Я отвернулся и снова уткнулся в монитор, пытаясь загнать сознание в привычные рамки цифр и формул. Но они рассыпались, уступая место навязчивому вопросу: почему ее спокойствие вдруг стало для меня таким же важным параметром, как температура в инкубаторе?

Часы пробили три ночи. Время замедлилось до ползучей, вязкой скорости. Я проверял показания датчиков, которые и так были в норме. Переставлял пробирки с места на место. Делал все, чтобы не смотреть в ее угол. Она проснулась внезапно. Без всхлипываний или стонов. Просто ее дыхание изменило ритм, а через мгновение я почувствовал ее взгляд на своей спине.

— Вы не спали? — ее голос был хриплым от сна.

— Мне требовалось закончить, — ответил я, не оборачиваясь.

— Врете. Вы все уже три часа как закончили. Я видела сохраненные файлы перед тем, как отключиться.

Я обернулся. Она сидела на кровати, все еще кутаясь в мой халат. Ее глаза были немного опухшими, но ясными. Она смотрела на меня с тем самым пронзительным пониманием, которое так меня выводило из равновесия. Она видела не только цифры на экране. Она видела меня.

— Четыре часа семнадцать минут, если быть точным, — поправил я. — Но кто считает.

— Вы. Вы считаете, — она слабо улыбнулась. — Всегда. Спасибо.

— За что? — я искренне не понял.

— За это, — она кивнула на халат, прижатый к груди.

Я почувствовал легкое жжение на кончиках ушей. Глупо. Непрофессионально.

— Вам было холодно. Гипотермия снижает когнитивные функции, — отчеканил я. — Это была мера по сохранению работоспособности персонала.

Она не спорила. Просто смотрела на меня с этой своей утомляющей, все понимающей улыбкой. Потом встала и потянулась, и мой халат на ней вдруг показался чем-то невероятно интимным.

— Что теперь? — спросила она, подходя к кофемашине. — Данные есть. И они ужасны.

— Теперь мы ищем аномалию, — сказал я, переключая экран на сравнительный анализ геномов.— Любую. Вирус не может быть идеальным. Всегда есть компромисс. Скорость репликации в обмен на стабильность. Заразность в обмен на летальность. Мы должны найти его слабое место.

Она налила два стакана кофе и принесла один мне. На этот раз она не ждала приглашения.

— И как мы это сделаем? — она присела на угол моего стола, нарушая мое личное пространство. Ее босые ноги качались в воздухе. — Методом тыка?

— Методом системного анализа, — я отпил глоток. Кофе был остывшим и горьким. — Мы возьмем за основу самый первый, «дикий» штамм и будем искать точки дивергенции. Мутация, которая дала ему сверхспособности, должна была где-то проявить себя.

— Как супергерой с аллергией на криптонит, — усмехнулась она.

— Примерно так, — я неожиданно для себя поддержал ее аналогию. — Только мы ищем не аллерген, а архитектурную ошибку в его коде.

Мы погрузились в работу. Снова. Но на сей раз атмосфера была иной. Она не сидела за своим столом, а стояла рядом, чтобы видеть мой монитор. Ее плечо иногда касалось моего. Ее волосы пахли полем, а не антисептиком. И это не мешало. Наоборот. Ее вопросы, ее комментарии, даже ее молчаливое присутствие будто подстегивало мои чувства. Мы работали не как два отдельных организма, а как единая система. Я видел закономерности, она — исключения. Я строил модели, она находила в них изъяны.

В какой-то момент, обсуждая возможную структуру белка, она взяла с моего стола планшет и начала быстро рисовать набросок. Наши пальцы снова соприкоснулись. На сей раз никто не отдернул руку. Воздух между нами сгустился, стал упругим, заряженным. Она почувствовала мой взгляд. Подняла на меня глаза. Искра в них погасла, сменившись на удивление, а затем на… понимание. Ее губы приоткрылись. Воздух между нами сгустился, стал упругим, заряженным. Достаточно было одного движения. Одного наклона головы. Я отодвинулся. Резко. Стул заскрипел по полу.

— Ваша теория имеет право на существование, — проговорил я, и мой голос прозвучал неестественно громко. — Нужно проверить ее на синтезаторе. Займитесь, пожалуйста.

Я встал и отошел к противоположному концу лаборатории, к холодильникам, делая вид, что мне срочно нужно провести инвентаризацию криопроб.

Я чувствовал ее растерянный взгляд на своей спине. Слышал, как она медленно опускает планшет на стол.

— Хорошо, — тихо сказала она. — Я займусь.

Я стоял, уткнувшись лбом в холодный металл холодильника, и пытался вернуть себе контроль. Найти сбой в собственном коде. Подавить эту вспышку, этот вирус чувственности, что угрожал уничтожить все мои защиты.

Она была так близко, что я чувствовал тепло ее щеки. Ее глаза горели азартом первооткрывателя, весь ее страх куда-то испарился. Я смотрел не на планшет. Я смотрел на нее. На искру в ее глазах, на капельку кофе у нее в уголке губ, на то, как ее грудь вздымалась от быстрого дыхания. И в этот момент я перестал анализировать. Я просто почувствовал. Я почувствовал резкий, болезненный укол желания. Не рассудочного, не взвешенного. Дикого, иррационального, животного. Желания не просто обладать ею. Желания быть тем, кто поддерживает в ней этот огонь. Кто стоит рядом, когда мир рушится.

И снова воцарилась тишина. Но теперь она была другой. Натянутой, как струна. Полной всего того, что мы не сказали и не сделали.