Глава 12.

Мое хрупкое дневное счастье рухнуло, когда Алалрику исполнилось три, а Раймунду пять. Вдвоем они пошли купаться на со своей гувернанткой.

Я всегда была против этого. Речка, что текла у стен замка, была быстрой и холодной, и опасной даже для взрослого. Но в тот раз день стоял жаркий, а мальчиков поощрил сам граф, внимания которого им все так же не хватало.

– Я научился плавать раньше, чем ходить, а Раймунд сейчас гораздо старше и любит воду, так пускай идут, – сказал он со странной усмешкой, а после наклонился и обратился уже лично к старшему сыну. – Поплавай там хорошенько и научи этому младшего брата.

Конечно, воодушевленный таким образом, Раймунд уже не стал бы меня слушать, а я бы не посмела спорить с мужем.

Эти слова графа, а также мое неумение настоять на своем, и лишили меня моего счастья. Впрочем, тогда я бы уже ничего не смогла сделать, ведь моя любовь к этим детям стала для них губительной, как и сочувствие Виктория для меня.

Они плавали на мелководье, а гувернантка отлучилась буквально на минуту, но этого хватило. Сорванец Раймунд, развитый не по годам, руководствуясь наставлениями графа, решил показать братику глубину. Алалрик почти не умел плавать и обычно плескался на мелководье, но ведь он тоже хотел заслужить одобрение отца и потому бесстрашно пошел следом. А Раймунд не справился с течением, и безжалостная река унесла их обоих.

Когда гувернантка вернулась и не смогла найти детей своего господина, то подняла панику. Впрочем, было уже поздно и их несчастные посиневшие тела выбросило значительно ниже по течению.

На самом деле они умерли еще в тот день, когда я предпочла заботу о них попыткам завоевать графа. Если бы только время можно было повернуть вспять...

Но оно неумолимо, как и граф, и едва только гувернантка ворвалась в замок, мое сердце оборвалось.

А когда отряд, отправленный за ребятами, смог найти лишь их тела, я думала, что умру вместе с ними.

И когда мне сказали, что их больше нет, все остальное будто просто потеряло смысл. Ноги не удержали меня, и я упала. Впрочем, боль от потери не могли затмить ни холод каменного пола, ни страх перед алыми глазами графа. И потому я билась в истерике, впервые наплевав на положение и манеры.

Я выла, как раненое животное.

Я потеряла счет времени.

Я не заметила, как от одного жеста графа разбежались слуги и оруженосцы. Я не помнила, как мы оказались одни и не знала, сколько граф молча стоял надо мной, прежде чем обратиться холодным, как лед, голосом.

– Поднимись. Ты ведешь себя как крестьянка, – в этот раз он изменил своей дневной вежливости.

Я промолчала, захлебнувшись слезами.

Как он не понимал?

Эта боль рвалась из меня и только так я могла справиться с ней сейчас. Потом, возможно, мне станет немного легче, но эта рана никогда не зарастет и навсегда останется рубцом на моем сердце.

Так как я могу думать о своем положении, если мне кажется, что я вот-вот умру от горя?

Сам же граф вовсе не выглядел как отец только что потерявший двух своих наследников. Он выглядел как дворянин, которого беспокоит поведение его жены и не более.

Как он может быть так жесток? Так спокоен? Пусть он не любил своих детей, но ведь они были такими маленькими, а теперь умерли! Разве это может оставить хоть кого-то настолько безразличным?

– Прекрати истерику и веди себя подобающе графине, если не хочешь, чтобы я наказал тебя, – продолжил он, но мне казалось я никогда не смогу остановиться.

Однако стоило мне только заглянуть в его алые глаза и на меня словно вылили ведро холодной воды.

Конечно, я должна прекратить плакать. Я ведь позорю своего мужа, а слезами не верну своих детей.

Я поднялась, уже абсолютно спокойная с виду, хотя невыплаканные слезы жгли мне глаза, а горе разрывало мою душу на тысячи кусков, отправляя их в ту воду, где погибли мои дети.

Больше я никогда не смела показывать своих эмоций на людях и была образцовой женой графа.

Однако боль продолжала жить внутри, запертая под внешним спокойствием и вежливостью.

Граф, словно сдерживая слова на счет наказания, уехал через неделю после трагедии, прихватив с собой и Виктория, оставив меня одну, во все еще чужом замке. Перед отъездом он успел казнить нерасторопную служанку, не усмотревшую за нашими детьми, приказав так же утопить ее в речке. Однако никакого утешения мне это не принесло, а скорее, напротив. Ее плачь и мольбы о помощи еще долго стояли у меня в ушах.

Одиночество было еще хуже, чем если бы он решил меня выпороть, или ужесточить нашу ночную игру.

Потому что, только оказавшись в одиночестве, я вновь вспомнила, насколько сильно я болею графом. Насколько плохо мне может быть без него, особенно после такой трагедии.

Без него не было дневного страха и отчаяния, но не было и жарких ночей, которых я ждала с тайным предвкушением.

Пускай его холодность доводила меня до безумства, но в одиночестве я тихо умирала, словно меня лишили воздуха.

Так я поняла, что после смерти детей у меня остался только мой муж.

Мой холодный муж, заставляющий меня страдать и бояться.

Мой горячий муж, от одного вида обнаженной груди которого я могла стонать от удовольствия.

Мой дьявол, заменяющий собой все остальное.

***

Говорят, что время лечит, но это абсолютная ложь. Ничто не сможет до конца вылечить боль от потери собственных детей, не успевших еще толком пожить.

Однако время притупляет остроту, позволяя жить дальше. Позволяя терпеть дни, что проносятся мимо. Дни, неотличимые один от другого.

Дни, наполненные все той же холодностью графа и его вежливым безразличием, когда разговор поддерживается лишь на отвлеченные темы. Дни, наполненные необъяснимым страхом перед алыми глазами графа и его дьявольской усмешкой. Дни, когда я могла очнуться в кровати, чувствуя ужасную боль, не в силах вспомнить, где я была лишь пару минут назад.

И по-прежнему горячие ночи, на которые не могло повлиять ничто на свете. Ночи, полностью отданные графу, его грубым рукам и голодному взгляду.

Время, при всех своих недостатках, проносилось мимо, забирая с собой одинаково дней и ночей, складывая их в месяцы и годы.

Я больше не заикалась о детях, ведь кроме боли в голове колокольчиком звенела вина.

«Ты просто сделала не тот выбор. Ты должна была предпочесть графа».

Эти мысли, на фоне всего остального, теперь уже не казались такими глупыми.

Граф так же не поднимал тему наследников. Впрочем, не поднимал он ее и прежде, и несмотря на ночи, проведенные вместе, живот мой оставался плоским. Кажется, я бы вообще никогда не забеременела, если бы только не сказала об этом графу.

Еще одна мысль, переставшая казаться мне глупой.

Теперь, после трагедии, мир мой, ограничивающийся замком, вращался вокруг графа. И в нем не было ничего лишнего.

Виктория граф снова отослал в дальний конец своих владений, на этот раз уже на годы. Сначала я скучала по нему, но со временем граф и страх вытеснили из головы все прочее.

Не только Виктория, но и Рози, которую после смерти детей граф отослал в ближайшее село. Я была настолько погружена в себя, что не заметила этого и лишь после, когда черная пелена отчаяния немного прояснилась, пожалела об этом. Ведь без Рози и Виктория у меня больше не оставалось ни одного близкого человека.

Родители мои, узнав о трагедии, собирались приехать, но граф их отговорил. Правда об этом я так же узнала уже позже.

Таким образом, в моей жизни остался только граф и никого больше. Таким образом, я все больше болела им, впадая в зависимость. Таким образом, я дышала им, несмотря на страх, боль и отчаяние.

Когда мой брат решил жениться, я не поехала на свадьбу. Всего несколько дней пути, но граф твердо ответил, что не сможет. А я бы не смогла без него.

После этого моего решения, граф, кажется, потеплел, но долго это не продлилось, и я бы не смогла ручаться, что не выдаю желаемое за действительное.

А время все ускорялось, сменяя зимы на весны и только граф оставался неизменным.

В уголках моих глаз появились морщинки, но волосы графа так и не тронула седина, а его лицо оставалось по-прежнему ангельски-прекрасным. Однако меня это не тревожило. Кажется, за все эти годы я смирилась с тем, что живу с дьяволом воплоти и рай мне заказан.

Однако я даже не представляла, что он заберет меня в свой ад так скоро.

Тот день проходил как обычно. Я встала, чувствуя боль от синяков, которые оставил на мне граф своими крепкими руками прошлой ночью, и позволила слугам одеть меня. После Рози я больше ни с кем так и не смогла сблизиться – все девушки были тихими и всегда молчали.

За завтраком меня ждал сюрприз в виде теплой улыбки графа и оказалось, что этот сюрприз был не единственным.

– Дорогая графиня, – заговорил он, продолжая улыбаться, и теперь его голос был мягче бархата и журчал как ручей. – Мы женаты уже пятнадцать лет и поэтому у меня есть для тебя особенный подарок.

Это остро напомнило мне те месяцы после родов, когда он действительно заботился обо мне, и я улыбнулась в ответ, еще боясь верить, что граф снова решил снизойти до меня.

– Эти годы были счастьем рядом с вами. Уверена, что и подарок мне понравится, – кивнула я, и теперь мне оставалось лишь ожидать, когда он подарит мне его.