Глава 11.

Все повторилось с удивительной точностью.

Первое, после родов, время я наслаждалась вниманием и заботой графа обо мне и моем здоровье.

Впрочем, в этот раз опасения были небезосновательные. Последние несколько месяцев я не то что не выходила из покоев, но и даже не могла уделять внимание Раймунду – настолько слабой себя чувствовала днем. Да и удивительные заморозки, что грянули в середине июля, сгубив часть посевов, принесли мне тяжелую простуду.

И только ночью у меня появлялись силы, но ночь всегда принадлежала графу, и я уже не посмела бы с этим спорить.

Но прошло несколько месяцев, и граф снова начал охладевать ко мне. И снова я не видела к этому никаких причин.

Однако отказаться от хорошего во второй раз оказалось куда сложнее. Я пыталась все изменить, но отчего-то после каждой из попыток в моей голове все увереннее возникала одна-единственная мысль.

Граф, или наши дети.

Глупая и нелогичная, однако эта мысль казалась ответом на все мои вопросы. Я должна выбрать. И только тогда расположение графа вернется ко мне.

Я точно сходила с ума, ведь какой матери и жене в здравом уме могут прийти такие мысли? Но они не желали отступать, а я, при всем желании, не сумела бы выбрать, особенно теперь, когда кроме Раймунда был еще и Алалрик.

А граф, словно зная о моих мучениях, лишь усугублял их. После каждого дня, проведенного мной с детьми, его объятия становились жестче, а голос безразличнее.

Но почему?

Действительно ли это было так, или мой воспаленный ум лишь пытался найти соответствия, которых не было, я не знала. Зато я знала точно – чем дальше был от меня граф, тем ближе было мое безумие.

Недолгое облегчение пришло лишь когда вернулся Викторий. Во время второй моей беременности граф отправлял его в Прованс решить некоторые дела с вассальными рыцарями.

Хоть я и была привязана к Викторию как к другу (даже не смотря на его отношение к моему ребенку), я по-прежнему не понимала, как рыцари могут воспринимать всерьез человека столь низкого происхождения, а тем более, подчиняться ему. Однако граф был полностью уверен в силе своей власти, и поэтому Викторий отсутствовал почти год, многое пропустив.

Однако, когда я обняла его, мне показалось, что мы расстались лишь на день, и не было между нами тех неприятных моментов и недопонимания.

– Почему? – не выдержав, расплакалась я, уткнувшись в твердую, как у графа, грудь. – Почему он так холоден со мной? Почему он снова стал безразличен ко мне?

С одним Викторием я могла быть собой, а не женой влиятельного лорда.

– Таков граф, – ответил он, глянув так, словно знал нечто большее, чем мог мне сказать.

– Я не понимаю, – обреченно выдохнула я. – Я совсем ничего не понимаю. Викторий, ты его правая рука, ты знаешь его уже давно. Скажи мне, что нужно, чтобы вернуть его расположение? Я думала, что наследника будет достаточно. Ведь наследник — это то, что надо любому мужчине, разве не так?

– Таков граф, – повторил Викторий, гладя меня по спине. – Его никто не знает достаточно. А он и так расположен к тебе, иначе не взял бы в жены. Вот только под расположением и любовью он понимает нечто совсем иное.

Уточнять, что же именно, мне вовсе не хотелось, ведь перед глазами встали голодные алые колодцы графа, его руки, грубо сжимающие мои бедра, и еще отчего-то, острые клыки и мои несуществующие раны.

– А дети? – спросила я, отгоняя видения. – Это же наши дети! Я люблю их, а он... он безразличен не только ко мне, но и к ним!

– Поверь, им же будет лучше, если все так и останется. Но, зная графа, его безразличие продлится недолго, – Викторий опечаленно покачал головой.

Его слова не принесли мне ожидаемого облегчения, а, напротив, лишь сильнее разволновали меня. В них было что-то пугающее, как в затишье перед бурей.

– Ты так считаешь? – тем не менее выдавила я из себя. – Считаешь, что он сможет их полюбить?

– Я считаю... – он помялся, словно хотел мне что-то сообщить, но в итоге выдал лишь: – Я считаю, что он изменит своему безразличию. Главное не вини себя, когда это случится.

– Что ты имеешь ввиду? – вот теперь его слова напугали меня окончательно.

В ответ Викторий покачал головой и ничего не ответил, а сама я осознала скрытый смысл уже гораздо позже.

И все-таки разговор с Викторием принес мне некоторое облегчение. Во-первых, всегда становится лучше, если проблемы разделить с другом. Пускай слова его были пугающие, но сочувствие и поддержка, да и просто дружеские объятия, сделали свое дело. А во-вторых, если уж Викторий считает, что граф расположен ко мне, то наверняка так оно и есть.

И как же хорошо, что теперь мне снова есть с кем поделиться своими мыслями и чувствами.

Хотя безразличие графа к собственным детям меня пугало так же, как и его холодное поведение, и алые глаза. Особенно потому, что я не понимала, отчего же так происходит. Не понимала, что же может быть надо графу, если он и так может получить все, что захочет.

Мое тело принадлежало ему с самой первой нашей ночи, а мое сердце он теперь делил пополам с нашими детьми, хотя свою половину он держал в клетке из отчаяния боли и страсти.

Но этого было недостаточно. Даже Алалрик, похожий на графа куда сильнее, чем Раймунд, не растопил его сердце, хотя я все-таки надеялась на это.

Обычно младшим детям достается больше заботы родителей, в то время, как к старшим приходится быть более требовательными, чтобы воспитать достойного наследника.

Обычно.

Но ни один закон обычной жизни не действовал, когда речь шла о графе.

Что ж, если графу нужно время, чтобы полюбить наших детей, то пусть будет так. Ведь главное, что в итоге он сменит свое безразличие, а пока этого не произошло моей любви хватит за двоих.

Мне надо просто отогнать свои глупые мысли о несуществующем выборе и постараться смириться с тем, что, кажется, заботы и нежности я от своего мужа пока не дождусь.

Да, он показал мне, что может быть не только отстраненно-вежливым, но я так и не смогла понять, как этого добиться. И, наверное, не пойму никогда. Если уж я сама скрываю от графа и всех остальных собственное безумие, то кто знает, какие темные тайны и пристрастия могут прятаться за этими алыми глазами, холодной улыбкой и безукоризненной дневной вежливостью.

Пускай ночь будет временем, когда мы становимся настоящими. Пускай только ночью я буду чувствовать жар ледяных объятий графа, показывая ту грешницу, которую он из меня сделал.

А день я отдам нашим детям.

Пусть вместо холодных фраз графа его наполняет любовь. Возможно тогда граф все же обратит внимание на своих сыновей, если уж мне остается лишь его жадная грубость, страсть и ничего более.

За это опрометчивое решение мне пришлось заплатить слишком большую цену.

Возможно, если бы я, только забыв о детях, беззаветно отдалась графу, превратив болезнь им в одержимость, то все сложилось бы иначе. Но тогда я еще не знала о том, кто такой граф и потому поддалась желанию найти простое счастье в детях.

И я нашла его, хоть оно и оказалось скоротечным.

Чем больше времени я уделяла детям, тем ярче начинало проявляться мое безумие, но теперь даже это меня не пугало. Сделав свой выбор, я не собиралась отступать, да и стоило Раймунду улыбнуться мне, как я забывала о том, что еще несколько минут назад моя рука горела от воображаемой боли.

Граф же, вопреки моим надеждам, не изменился, а скорее наоборот. Сыновья все так же не интересовали его, и видел он их лишь когда приходило время обеда. Это было несправедливо, ведь Раймунд, начавший говорить очень рано, восхищался своим отцом, мечтая стать похожим на него. И всячески старался заслужить его внимание.

В три года он ухитрился ускользнуть из-под пристального внимания гувернантки и, одев шлем графа, взобрался на рыцарского коня. Это едва не обернулось трагедией, ведь конь был свирепый, приученный кусать всех незнакомых. Удивительно, как Раймунд вообще смог на него взгромоздиться, ведь конь был даже не оседлан.

Но граф лишь сделал ему равнодушное замечание о дисциплине, не выказав при этом совершенно никаких эмоций – ни беспокойства, ни страха, ни внимания. Раймунда это безусловно расстроило, но решительности не лишило, и после он еще часто заставлял меня нервничать своими выходками.

Ко мне граф так же не стал добрее, и те месяца, когда он был так похож на моего отца, доброго и заботливого, прошли, казалось, бесследно. Ночью он приходил ко мне, сменяя безразличие на жадность и разжигая во мне страсть, а днем лишь вежливо кивал на мои попытки завести разговор. Впрочем, сыновья теперь компенсировали мне это, хотя мне по-прежнему казалось, что чем меньше я перестаю нуждаться в графе, тем более жестоким он становится ночью и тем более извращенные грехи заставляет меня желать.

Наверно, я смогла бы прожить так еще долго. Наверно, в конце я бы даже перестала дышать графом, причиняющим мне боль и страх, окончательно заменив его в своем сердце нашими детьми (если бы только полностью не сошла с ума из-за ужаса, который днем мне внушали его дьявольские глаза).

Наверно.

Но этого не случилось.