Глава 2

Этель вернулась к себе поздно вечером, не чуя ног, и глаза у нее слипались: брат все-таки затащил ее в салон третьего класса, и там они, закружившись в хороводе, наплясались до упаду под рояль, банджо и волынку. В платье и волосы, казалось, навечно въелся табачный дым. В этом обиталище разноязыких эмигрантов, фабричных рабочих и работниц, швей и горничных было чудовищно накурено, остро пахло потом и мясной подливой. Но все-таки она неплохо повеселилась, и ни о чем не жалела.

- Завтра мы пойдем на концерт. Слышишь? - грозно предупредила Этель, помахав пальцем перед носом у брата, когда они остановились перед дверью в ее каюту.

Хью засмеялся.

- Напугала, сестрица! Ладно, концерт так концерт, - согласился он. - А с утра, может, сыграем в теннис?

- Ой, нет. - Этель шутливо застонала, потерев колено. - Завтра с утра я не разогнусь. И вообще, я не хочу вставать на завтрак.

- Как пожелаете, ваше высочество. - Хью вздохнул, но без особого сожаления. - Попрошу горничную принести тебе чай в номер.

Конечно, судовую горничную или стюарда пассажиры могли в любое время вызвать звонком, - здесь все-все было на электричестве! Однако Хью понимал, что сестра, скорее всего, постесняется это сделать.

Этель вошла в свою каюту и медленно закрыла дверь, прислонившись к ней спиной. Здесь, как и на всем пароходе, было электрическое освещение, а у кровати уютно горел ночник. Но Этель отчего-то сделалось жутко. И боязно было снова посмотреть на себя в зеркало...

- Все, хватит! - строго приказала она себе. Этель сняла платье и повесила его проветриться. Быстро умылась, расчесала волосы щеткой и снова заплела в косу - на ночь, как обычно. Избавилась от сорочки, с облегчением расстегнула и сбросила жесткий лифчик. Томас Бертрам, ее с Хью отец, был практикующим врачом и с некоторых пор сделался последователем немецких гигиенистов, которые считали корсет особенно вредным для женского здоровья; так что корсета Этель почти никогда не надевала, нося сшитые на заказ немецкие бюстгальтеры, - они появились не так давно, но стесняли движения и дыхание гораздо меньше. А главное, их можно было надевать и снимать самостоятельно, без помощи горничной!*

Этель мимолетно подумала о девушках из высшего общества. Иногда она завидовала этим барышням, которых лелеяли, как фарфоровых кукол, и которым все стремились услужить, - но чаще жалела. Жизнь богатых наследниц была скована столькими условностями и предрассудками, что они вздохнуть не могли свободно, и каждый их шаг был на виду и обсуждался сплетниками...

Этель натянула длинную, до пят, хлопковую рубашку, под ней сняла панталоны, отстегнула черные чулки и сняла пояс. Уф, наконец-то! Она забралась наверх и юркнула под теплое одеяло из клетчатой шотландки, вдохнув запах свежевыстиранного белья: постельное белье на "Титанике" меняли каждый день.

Подложив локоть под голову, Этель некоторое время размышляла о том, куда она плывет и что готовит ей будущее. Сегодня это уже не означало непременное замужество, чтобы впоследствии полностью посвятить себя семье; хотя замужество оставалось наиболее желательным, и других путей для женщины по-прежнему было мало. Отец когда-то обмолвился, что хотел бы, чтобы Этель выучилась на врача... и Этель честно ответила, что не находит в себе такой самоотверженности.

Женщины-врачи существовали, но встречались очень редко; и чтобы добиться успеха на этом поприще, требовались безграничный энтузиазм и упорство. Доктор Бертрам и сам понимал это, и больше о своей мечте не заговаривал; однако по его настоянию - и по собственному желанию - Этель окончила курсы сестер милосердия в Лондоне. Теперь она могла оказать первую помощь при ранении, переломе, обморожении, сердечном и желудочном припадке, сделать инъекцию... Хотелось бы надеяться, что эти навыки понадобятся ей нескоро.

Этель незаметно крепко заснула. Но сон ее был удивительно ярок, в нем сменялись какие-то пугающие экзотические образы. Последняя царица Египта и ее возлюбленный Марк Антоний сходили со страниц, но они были плоскими, неживыми и не могли причинить ей вреда... а потом она увидела уродливую мумию в стеклянном ящике, и услышала в своей голове отчетливый властный голос:

"Забудь о них. Они никогда не существовали. Есть только я".

Этель вздрогнула и проснулась: сердце колотилось, она покрылась испариной. Голос из сна все еще преследовал ее - и она помнила, что тот сказал! Антоний и Клеопатра никогда не существовали?.. Что это значит?

- Ну конечно, не существовали, - в таком образе, в каком мы их знаем, - прошептала Этель, садясь в постели. - То, что о них написано в книгах, - лишь досужие фантазии...

Но кто говорил с ней во сне? Неужели мумия? И во сне она понимала ее язык?

- У тебя самой ум за разум заехал, сестричка, - пробормотала Этель. - Вот уж кому следовало бы обуздать свою фантазию!

Только тут она заметила на ночном столике поднос с чаем. Этель покраснела и быстро спустилась с кровати. Здесь внизу, конечно, нельзя было определить время суток, но девушка чувствовала, что время завтрака давно прошло.

Она умылась, надела сменное белье: вчерашнее нуждалось в хорошей стирке. Ей бы и самой сегодня принять ванну - нужно предупредить джентльменов... Этель надела шерстяное платье с воротничком из ирландских кружев и опаловой брошью под горлом; волосы скрутила узлом на затылке.

Поставив поднос на колени, она наконец-то принялась за свой завтрак. К чаю ей подали восхитительные булочки с корицей, ежевичный джем, масло и бокал апельсинового сока.

Тут Этель заметила, что на подносе лежит свернутая в трубочку газета - "Атлантик дэйли бюллетин". Брат принес, не иначе!

Девушка схватила и развернула пачку листов, пахнувших свежей типографской краской. Она быстро пробежала их глазами, и заметку Хью нашла на третьей полосе.

"Древняя мумия мстит за себя!

Читателю небезынтересно будет узнать, что на борту нашего чудесного судна находятся не только многие ныне здравствующие, но и одна давно покойная именитая особа. Мумия египетской принцессы и жрицы Амен-Оту, жившей в эпоху царя-еретика Эхнатона и пользовавшейся славой прорицательницы, была обнаружена в восьмидесятых годах прошлого века и принадлежала к частной коллекции: ныне она следует на выставку в Лос-Анджелес. Примечательна не только ее большая культурная ценность - с этой древней египтянкой связан ряд загадочных и необъяснимых происшествий.

Первым ее приобрел некий британский джентльмен, страстный коллекционер. Вернувшись со своей покупкой в Англию, он решил сфотографировать изображение жрицы, которое было нарисовано на крышке саркофага. Но фотограф сообщил, что при проявке фотопластины обнаружил на ней лицо неизвестной женщины с угрожающим выражением.

Суеверный владелец мумии поспешил подарить ее Британскому музею. Всего через неделю служитель музея, принимавший подарок, внезапно скончался. Его помощник споткнулся и получил серьезные травмы. Фотографу, решившему сфотографировать мумию, по пути домой раздробило пальцы на руке дверью в метро.

Не обошли трагедии и тех, кто потревожил покой мумии в Египте. Археолог, откопавший ее, вскоре случайно прострелил себе руку из ружья. Руководство музея решило убрать мумию в подвал, от греха подальше.

Через некоторое время мумию пожелал купить американский коллекционер, и работники музея с радостью избавились от такого опасного экспоната. Лорд Каннервилль должен доставить жрицу за океан и передать новому владельцу - и с момента погрузки на пароход она ведет себя спокойно.

Очевидно, нашу древнюю принцессу удовлетворили королевская роскошь и заботы, которыми ее окружили на "Титанике", и никаких новых каверз с ее стороны не предвидится..."

Пораженная этой хроникой, Этель уронила и рассыпала газетные листы. Неужели что-то из описанного правда?..

Но здесь как раз наиболее вероятны совпадения. И, конечно, Хью мастер собирать всевозможные сплетни и придавать им видимость правдоподобия...

Поднявшись, Этель быстро собрала с пола листы и отложила газету. Она гордилась успехами Хью, но терпеть не могла этот фамильярный, дурашливый тон - язык дешевых сенсаций, которого требовала от него работа.

И, хотя мумия древней женщины теперь являлась всего лишь музейным экспонатом, выглядела эта реклама плохо - почти как глумление над мертвыми.

Этель принялась за еду и быстро расправилась со всем, что ей принесли. Не успела она отставить поднос, как вошла молодая горничная - румяная рыжеволосая ирландка, со стопкой свежего белья. Она приветливо улыбнулась Этель.

- Доброе утро, мисс! Вы хорошо себя чувствуете?

- Да, благодарю. - Тон горничной показался Этель странным, и она нахмурилась. - А разве я плохо выгляжу?

- Вовсе нет! Просто...

Горничная не закончила и, поспешно отвернувшись, принялась перестилать белье. Но, сдернув с кровати простыню, она вновь обернулась к Этель.

- Вы стонали во сне, - сказала девушка. - Я принесла вам чай по просьбе мистера Бертрама, вашего братца. Он заботится о вас, - прибавила она, как будто это было и без того непонятно. - И тут я услышала, как вы бредите!

- Вот как? Я что-то говорила?

Этель стало тревожно и неловко, что это услышали посторонние люди.

- Да, мисс.

Рыжеволосая горничная привычными ловкими движениями сняла и сложила белье, а потом повернулась и села на краешек стула. Она стрельнула глазами по сторонам, точно опасаясь, что кто-нибудь заметит такое нарушение служебных обязанностей.

- Вы говорили: "Я еще не жила! Не жила! Отворите мне темницу!" Какие-то жуткие вещи, - сказала девушка, поежившись. - Я постояла тут, пока вы не затихли, но вас было велено не будить. Вот я и ушла, только сейчас вернулась.

- Ничего себе, - пробормотала Этель. Это все меньше и меньше ей нравилось. - Но вы не обращайте внимания, со мной такое бывает, - сказала она, взглянув на ирландку.

Горничная кивнула, хотя продолжала глядеть на нее со жгучим любопытством и опаской.

- И... прошу вас, заберите мое белье в стирку тоже, - прибавила Этель, немного смутившись.

- Конечно, мисс.

Горничная быстро застелила постель, сделала книксен и ушла, забрав стопку грязного белья. Поколебавшись, Этель все же нажала на кнопку и вызвала стюарда, который унес посуду. Потом девушка покинула каюту. Брат все еще не возвращался, и она решила подняться наверх на лифте. Этот огромный нарядный механизм она еще не опробовала - и так было быстрее!

Хью она обнаружила на прогулочной палубе первого класса - как и ожидалось: он развалился в шезлонге и был погружен в увлекательную беседу с одним из новых знакомых, адвокатом из Айовы. При виде сестры Хью сразу же подобрался и вскочил.

Этель молча протянула брату газету. Он просиял.

- Ну, как тебе статейка? Правда звучит?

- Звучит, - согласилась Этель без улыбки. - Скажи, ты ведь все это выдумал?

- Ну что ты, Этель, - Хью сделал большие глаза. - Я вчера проинтервьюировал самого лорда Каннервилля, и милорд клятвенно заверил меня, что все это правда. Хорошо, что он не пишет статей, а то я бы приобрел в его лице серьезного конкурента!

- Да ну тебя, оболтус! - Этель разозлилась, глядя на смеющегося брата. Она собиралась рассказать ему о своих ночных кошмарах, а теперь передумала. Круто повернувшись, Этель зашагала обратно.

Они с Хью увиделись только на обеде - после полудня, когда пробил судовой колокол; после чего опять расстались. Этель занялась собой, чтобы отвлечься: она приняла ванну, а затем сходила в парикмахерскую, где ее прямые волосы завили и уложили в настоящую вечернюю прическу. Перед ужином, который на "Титанике" подавали в семь, мисс Бертрам вызвала утреннюю горничную-ирландку, которая помогла ей затянуться в корсет. Этель решила надеть свое лучшее платье - красного бархата: пусть даже цвет был чересчур смелый. К нему она надела красную бархотку на шею и белые лайковые перчатки.

- Прелестно выглядите, мисс, - сказала горничная.

Этель улыбнулась.

- Спасибо.

Пусть даже братец не соизволит сопровождать ее на ужин и на концерт - она пойдет одна! Щеки Этель загорелись при мысли, что одинокая девушка без кавалера или компаньонки неизбежно привлечет внимание молодых мужчин и вызовет осуждение пожилых матрон... Но идти на мировую первой она не собиралась.

Однако Хью явился сам. Он тоже приоделся - в смокинге, галстуке-бабочке, черных лаковых туфлях ее брат выглядел очень элегантно; вдобавок, он сделал прическу и благоухал гвоздикой. Этель решила, что не станет портить настроение брату и себе.

Вечер прошел прекрасно - и у Этель даже получилось почти не думать о мумии на капитанском мостике. Но она заметила кое-что пугающее: теперь, стоило ей мысленно вернуться к египетской жрице, эта идея на какое-то время полностью завладевала ее сознанием, не давая отвлечься ни на что другое. Как будто... кто-то навязывал Этель мысли извне!

На обратном пути девушка помрачнела и замкнулась в себе, так что Хью спросил, все ли с ней в порядке. Этель остановилась и сжала рукой в перчатке его локоть.

- Нет... не все в порядке.

И Этель рассказала брату о своих снах и навязчивых мыслях.

- Мне кажется, что эта мумия отнимает у меня жизненные силы. И знаешь, почему? Потому что я ее пожалела! Как будто она воспользовалась этим, и между нами теперь существует... некая духовная связь!

Этель поднесла пальцы к вискам.

- Я боюсь, что эта жрица... Амен-Оту... не совсем умерла. Я не знаю, кем она была раньше, но теперь это зло, нечисть! Капитану Смиту не следовало брать ее на борт!

На сей раз Хью не стал смеяться.

- Ты переволновалась, сестричка, и нервы совсем расшалились. Немудрено: столько новых впечатлений сразу, - серьезно сказал он. - Я, как дурак, повсюду таскал тебя с собой, и забыл, что ты все принимаешь близко к сердцу.

Хью с улыбкой поправил локон, выбившийся из ее прически.

- Сегодня ты была сногсшибательна! Вот приедем, твой Гарри встретит тебя и сразу потеряет голову... и ты думать обо всем забудешь.

Этель рассмеялась.

- Спасибо, дорогой. Да, наверное, ты прав.

Перед тем, как пожелать брату спокойной ночи, она спросила:

- Ты не помнишь, долго ли нам еще плыть?

Хью задумался, но только на мгновение.

- Четыре дня. Сегодня двенадцатое, так что в среду, семнадцатого апреля, мы будем в Нью-Йорке. Если повезет, вечером во вторник.

Этель кивнула. Впервые ей захотелось, чтобы это морское путешествие, наполненное всевозможными удовольствиями, закончилось побыстрее.

* Первые прототипы современных бюстгальтеров появились в конце XIX века. В описываемое время корсет был еще очень распространен; однако уже стал известен облегченный вариант бюстгальтера от Поля Пуаре, изобретенный в 1907 году. Героиня, скорее всего, носит более раннюю модель от Кристины Хардт, т.н. "фуфайку на бретелях с укрепленными чашечками для груди".