9. Кедж

**Кедж

Бананыбананыбананы, как же я их люблю, готов есть день и ночь. Постыдная мания преследует меня с детства и тщательно скрывается от друзей, а то утопили бы в насмешках: «Африканская кровь взыграла?»

Меня так поглотило написание, с позволения сказать — «стиха», что я не сразу замечаю возвращение Анри, принёсшего добавочную гроздь бананов. Видимо, их не зря называют «фруктами счастья», поскольку моё забитое настроение высовывает нос из-под плинтуса.

Интересно, опекун знает о моей слабости, или это случайность? Будь я девчонкой, то с визгом повис бы у него на шее. Нужно будет как-то проявить свою благодарность. Поговорить с ним?

Каждый раз, когда я делаю это сам, без подсказки, в его глазах вспыхивают яркие лазуритовые огоньки радости, они согревают меня, поджигая угольки в моей груди. Следует признать, что Ларсон возвысился в моих глазах. За время нашего совместного проживания мужчина не предпринял ни единой противоестественной попытки сблизиться, и моё напряжение спало. Я больше не испытываю страха, когда он обнимает меня после кошмаров или пропускает сквозь пальцы мои косички, наоборот — наслаждаюсь чувством защищённости и семейности, что ли. Пусть я не понимаю, почему он это делает, однако приятно осознавать, что есть в мире человек, который беспокоится обо мне, которому я… нужен? Ну, по крайней мере, мне этого хочется и мечтается. Именно из-за Ларсона, показавшего мою… э-э-э… важность для него, я продолжаю цепляться за жизнь и реальность, не разрешая себе погрузиться в прошлое и утонуть в его зловонной пучине. Днём я гоню жуткие воспоминания сам, а ночью — тихим уверенным голосом и теплом собственного тела мне помогает Анри.

Если раньше я собирался убраться с его квартиры, как только рука придёт в норму, то теперь ищу повод задержаться. А моё правило: «Доверие — слишком большая роскошь, чтобы я мог его себе позволить», — хочется нарушить как никогда. Сегодня я даже стал подумывать об учёбе. Разрешит ли новообретённый опекун посещать школу? Сто процентов, полиция там побывала. Есть шанс, что ученики не знают подробностей, приведших к моему длительному отсутствию, значит смогу соврать и вернуть всё на круги своя. Я бы, конечно, предпочёл индивидуальные занятия, но просить о подобном будет наглостью. Да и стоит репетитор недёшево.

Раздаётся звонок, и Ларсон, отворив дверь, пропускает в комнату невысокого типа в строгом костюме и полированных до блеска туфлях. Мужик мне сразу не нравится своей надменной ухмылкой и хитрыми, раскосыми глазами, обшарившими всё вокруг. Кажется, он замечает даже расположение невидимых пылинок в воздухе.

— Пойдём в кабинет, там и поговорим, — произносит Анри, указывая гостю дорогу наверх. Проходя мимо тот останавливается напротив меня, и треплет как собаку.

Отшатнувшись, взглядом посылаю наглеца на хутор, успев при этом заметить зелёную голову змеи, выглядывающую из-под рукава китайца. Хм, татуха ему подходит. Он такой же мерзкий и скользкий.

— Какой породы новая сучка? — обращается посетитель к Ларсону, приподняв мою голову за подбородок и поворачивая её из стороны в сторону.

Я готов ко многому, однако ответ застигает меня врасплох и осколком льда пронзает сердце.

— Дворняга, — пренебрежительно бросает Анри, не глядя на меня.

— Ты её под цвет мебели выбирал? — незнакомец проводит пальцами по обивке дивана.

— Нет. Ебели.

Дружно заржав, они поднимаются по ступеням на второй этаж.

— Дашь мне номер твоего бывшего? Ральфа, кажется?

— С радостью. Он как раз нуждается в покровителе. А главное — мальчик хороший и не привередливый.

— Но тебе всё же надоел.

— Меня потянуло на интернациональный молодняк.

— Понимаю. Твой щенок — сплошное шоколадное очарование, — китаец оглядывается и подмигивает мне.

— Пока он обычная симпотная мордашка и упругая задница, но ему цены не будет, когда под моим чутким руководством мальчик постигнет все тонкости «Камасутры».

— Я такого милашку тоже не отказался бы поучить, — многозначительно замечает азиат.

— Посети Гарлем, на улицах полно таких же, готовых за деньги на всё. Отмоешь, подлечишь и развлекайся.

Мужчины закрываются в кабинете, приглушив смех массивной дверью.

Сжав одеревеневшими пальцами блокнот, я, словно сомнамбула, проследовал в свою… нет… выделенную мне комнату. Не мою. Его. Здесь всё его. Как оказалось — даже я.

Через силу заталкиваю воздух в сдавленные беззвучными рыданиями лёгкие и тру сухие глаза, которые жжёт огонь непролитых слез.

Завалившись на кровать, смотрю в потолок, не видя его. Сказочный самообман закончился. Крошечный, только начавший разгораться огонёк веры залили водой из помойного ведра.

«Правда в том, что правды нет», — надрывно кричит внутренний голос, заставляя меня обхватить голову руками, чтобы она не лопнула, как переспевший арбуз. Если во время изнасилования физическую и моральную боль притупила кокаиновая анестезия, то сейчас мой ещё не полностью исцелённый мозг поимели без смазки и обезболивающего.

Отец поставил печать на вердикте под названием: «Ты ничтожество, Кедж, и этого не изменить», а Ларсон утвердил его размашистой подписью.

Они правы. Я действительно дворняга. Я ощущаю себя собакой с перебитым хребтом. Видел когда-то подобную в придорожной канаве. Забытая. Потерянная. Бьющаяся в агонии. Воющая от ужаса и непонимания: «За что? Почему?» Она глядела на спешащих по своим делам прохожих, а по шерстистой морде скатывались слёзы. Псина заранее знала, что ей никто не поможет. Что в целом мире нет ни единого существа, которому она была бы нужна…

Анри поступил хуже. Помог мне выкарабкаться, а потом сбросил обратно в яму отчаянья. И теперь мне на порядок херовее, чем было до этого. Ведь мне хотелось верить, что я ему впрямь важен, действительность же оказалась намного прозаичнее: игрушка, щенок, сексуальный объект… Слепец — вот кем я был всё это время.

Второй раз за короткий срок меня предал тот, кого я считал близким.

Чем я заслужил подобное отношение?! Что во мне не так?! Или это расплата за то, что я сделал с Оланом? Моё прошлое предопределило будущее? Как писал кто-то умный: «Бог справедлив, но жесток»[10]. Странная закономерность: как только мне хуёво — задаю вопросы высшей инстанции. Вот только я не ангел и не святой а, значит, ответов мне не дождаться. Мой удел — мучения, с тем отличием, что библейских мучеников ждал Рай, а меня — Ад.

Хватаю ручку и вывожу неровные прыгающие строки, что станут последними. Мне нужно чуть успокоиться, унять дрожь, а писанина всегда этому способствовала. Закончив стих, чувствую себя усталым и разбитым. Ложусь, натянув на голову одеяло. Понимаю, что оно не укроет от кошмаров реальности, но мне это и не нужно. Я уже решил, что сделаю, проснувшись. Мне больше никто не причинит боли и страданий. Никто.

___________________________________________________________

Бог справедлив, но жесток[10] — Стивен Кинг «Безнадега»