7. Анри & Кедж

**Анри

На кухне нарезаю зелень для салата, а перед глазами стоит нерешительная улыбка Кеджа, подаренная мне самым краешком губ. Её манящая робость так шибанула по мозгам, что я чуть не потерял контроль.

Мне захотелось прижать парня к себе. Затяжным, покуда хватит дыхания, поцелуем стереть застенчивость с его дрогнувших губ. Заразить его той же болезнью, что с недавних пор снедает, мучает и пламенным цветком разрастается у меня в груди. Однако, он до сумасшествия боится, как выразился врач, «тактильных контактов». В машине, и только что, парень наглядно это продемонстрировал и прямым текстом попросил не прикасаться к нему.

Страх, мелькавший в глазах Кеджа, при моём приближении остудил как холодный душ. Его загнанность и ужас вызывали желание стиснуть напряжённого подростка в объятьях и наговорить много-много нежностей. Ласково погладить по голове, жалея, словно ребёнка, оцарапавшего коленку. Да, он и есть ребёнок, просто его лишили детства свирепые обитатели каменных джунглей. Кедж рано познал бессердечную несправедливость и суть выживания на улицах города. Именно поэтому он не поверит ни единому слову. Ему нужны поступки и действия, только через них я смогу пробиться сквозь его ледяной барьер. Мне надо доказать, что некоторым людям не только можно, но и нужно доверять. Но как сдержать свои низменные инстинкты и не наделать глупостей? Возможно, привозить парнишку к себе было не такой уж хорошей идеей. Надо было снять ему отдельную квартиру или, не знаю, выкрутиться как-то иначе. Попросить Трейвиса присмотреть за ним, а самому заезжать время от времени словно инспектору.

Злясь на самого себя за глупые мысли, я как-то криво надавливаю на ручку ножа и результат не заставляет себя долго ждать:

— Острый предмет умалишённому не игрушка, — констатирую я, глядя на глубокий порез на указательном пальце.

Поскольку аптечка находится в ванной, не раздумывая, направляюсь туда, забыв о купальщике. Не привык я жить с кем-то. Всегда был один, а тут пришлось потесниться. Не, я, конечно, обеими руками «за», но надо пообвыкнуть, что в моём душе может находиться кто-то, кроме меня.

Кедж стоит спиной ко входу и за шумом воды не услышит вторжения. Прозрачные струи омывают тело, и я с жадностью прослеживаю их путь, мечтая заменить ручейки, сбегающие по его коже, руками и языком.

На пояснице подростка замечаю татуировку, скрывавшуюся от меня ранее под ремнём брюк. Чёрный ягуар набит так мастерски, что просматриваются даже мышцы под шкурой зверя, а от малейшего движения носителя татуировки кажется, что хищник и вправду движется.

Молясь, чтобы мулат не оглянулся, я скольжу взглядом ниже по упругим, поджарым ягодицам и подавляю рвущееся проклятие. На смуглой коже выделяются побледневшие, чуть видимые отпечатки пальцев.

Доберусь до Джерома, кровью захлебнётся и сгинет на дне Гудзона. У меня были сомнения: его ли рук дело? Однако после разговора в машине всё встало на свои места, и поиски Теринса-старшего возобновились. Найду его и прихлопну. Кедж откидывает голову назад, разметав по лопаткам и плечам гриву, заплетённую в африканские косички. И я думаю, что нужно бы купить фен. Мне он без надобности, а парню для сушки этого великолепия пригодится.

Стройное тело грациозно прогибается, и я закусываю губу, когда Кедж здоровой рукой поочерёдно проводит по бокам. Член напрягает, рассчитывая не только на визуализацию, а и на более действенный и приятный метод стимуляции, однако, увы, этого я себе позволить не могу. Пока не могу.

Не знаю как там Афродита, выходящая из морской пены, а Кедж просто бог соблазна. Самые незамысловатые движения дышат чувственностью и манят присоединиться к его сверхэротичному купанию.

Позабыв, что надо дышать, наблюдаю, как он, чуть наклонившись вперёд, ведёт ладонью от бедра к колену и обратно. Сегодня же закажу ширму для душевой кабинки или навечно попрощаюсь со здравым рассудком.

Когда мулат тянется закручивать вентиль, я тихонько выхожу и притворяю дверь.

Какая нафиг аптечка?! Само заживёт.

Через несколько минут разрумяненный Кедж спускается на кухню, а я, сказав, чтобы ел без меня, сбегаю в душ не снимая фартука, прикрывающего выпуклость на ширинке. Парень молча пожав плечами принимается за еду.

Рассказать кому — не поверят. Анри Ларсон, признанный ловелас среди обоих полов, занимается дрочкой в ванной, тогда как под боком у него находится сексапильное существо. Уму непостижимо!

Что Кедж со мной сделал?

Я соблазнял как женщин, так и мужчин, меня также добивались и те, и другие. Иногда довольно изобретательными способами. Мулату же хватило одного взмаха смоляных ресниц, чтобы я распластался перед ним ковриком. Вот только «коврику» очень не хотелось, чтобы по нему топтались, он мечтал застелить собой мягкую постель. Окутать объятьями милого сердцу парня.

Стоя под льющейся водой, я прохожусь одной рукой по груди и соскам, а другой сжимаю налитый член, представляя, что это делает со мной Кедж. Это его ладонь ласкает мой ствол. Его пальцы пробегают по подтянутой мошонке. Прислоняюсь спиной к плитке, не чувствуя её холода. Есть лишь жар и бархат смуглой кожи. Это Кедж трётся об меня всем телом, прося вставить. И я вставляю, в своих мечтах, и кончаю в кулак. Да так, что пол уплывает из-под ног, и я едва не падаю.

Не знаю, сколько я отсутствую, но, когда возвращаюсь, посуда на кухне убрана в раковину, а сытый зверёныш, натянув на поджатые ноги халат, прикорнул в одном из кресел гостиной.

Вот я дурак, надо было сначала ему его комнату показать, а потом все остальное. Поездка и нервное перенапряжение парня совершенно вымотали. Голова Кеджа качнулась вперёд, и скользнувшая по щеке косичка вырывает его из сна. Он вскидывает на меня растерянный взгляд и поднимается.

Кедж был на 7 дюймов ниже меня, но, думаю, годам к двадцати догонит, а, возможно, и перегонит мои 6 с лишним футов, ну, а пока подросток смотрит на меня снизу-вверх.

— Спасибо за обед, — хриплым со сна голосом благодарит он.

— Пожалуйста. Наверху тебе приготовлена комната. Хочешь, можешь остаться здесь, посмотрим вместе телевизор.

Кедж прижимает пальцы к правому виску:

— Извини — я пас. Глаза слипаются. Можно я пойду к… себе?

— Конечно, незачем спрашивать. Ты таблетки принял?

Парень кривится:

— Красную, белую и половину жёлтой.

— Молодец, пойдём, провожу в твои апартаменты.

Я ожидаю хоть какой-то реакции с его стороны, парень же безразлично окидывает взором стоящий на столе комп, музыкальный центр с горкой дисков возле него, и с опаской, словно она его укусит, приседает на краешек кровати.

Этот Кедж совершенно не походил на парня со школьных фотографий. У того Кеджа улыбка не сходила с лица, а в ушах всегда были наушники iPod-а, под звуки которого он даже ходил, приплясывая. Теперь же все его действия чистая автоматика. Подростка превратили в сложную человекоподобную машину, внутри которой перегорел провод. Он выполняет заложенные алгоритмом действия, но не потому, что хочет этого сам, а потому, что я дёргаю за ниточки или задаю наводящие вопросы.

Меня тянет потрепать его по волосам, парень втягивает голову в плечи, я отдёргиваю руку.

— Отдыхай. Одежда в шкафу — твоя, бери что понравится. Если что-то понадобится — зови. Буду в соседней комнате, либо в кабинете напротив, — говорю я по пути к выходу.

— Анри.

Разворачиваюсь к нему. Кедж впервые называет меня по имени. Сначала улыбка, теперь это — сегодня мой день.

— Можно я принесу розы сюда? И отдай мой блокнот…

**Кедж

— …ты всё равно его прочёл, — непонятно зачем добавляю я.

— За поцелуй всё, что угодно.

Стискиваю зубы, теперь понятно, почему кровать двуспальная. Извращенцы на каждом шагу. Видимо, Землю называют Голубой планетой вовсе не из-за океанов. Я не зря боялся подозрительной заботливости Ларсона. Подсознательно предугадал, что дар не бескорыстен, и вскоре самозваный опекун выставит мне астрономический счёт. Я с самого начала не верил, что он делает это «за просто так». Ведь каждая собака знает, что ничто в жизни не даётся бесплатно, и если тебя приманивают куском колбасы, то она либо сдобрена отравой, либо жди петли ошейника. И ещё не ясно, что хуже: сравнительно быстро подохнуть с пеной на клыках или ждать, когда новый хозяин, наигравшись, вдоволь поиздевавшись, вновь вышвырнет на ту же улицу, где тебя и подобрал.

Столярные молоточки, стучащие до этого в моей голове, перерождаются в полноценные отбойные, долбящие стенки черепа изнутри. Покачнувшись опираюсь рукой на постель, чтобы не свалиться.

Опекун тут же оказывается рядом, побуждая меня шарахнуться в сторону. Он ловит меня за плечи и прижимает обратно, а я, зажмурившись, жду, что последует дальше.

Ларсон немедленно отпускает и отступает назад:

— Я пошутил. Не обращай внимания на идиотский юмор.

Открываю глаза и перехватываю его виноватый взгляд. Мне не кажется это забавным. Было в его голосе что-то такое, не знаю, как объяснить, на шутку оно не тянуло.

— Ложись, ты побледнел как полотно. Сейчас воды принесу. Не волнуйся, цветы и ручку с блокнотом тоже.

Вообще-то, я переживаю больше за другое, но и на том спасибо.

Делаю пару глотков из запотевшего стакана, в то время как Ларсон ставит на подоконник розы в тонкой хрустальной вазе. По комнате тут же распространяется благоухание, от которого даже головная боль ослабевает.

Мне кажется, что цветы — единственное действительно моё в этой комнате. Анри вытянул их из моей фантазии и материализовал. Мне хочется, чтобы они были на виду, напоминая о нашем странном доверительном разговоре в машине. Я тогда неосознанно разрешил ему прикоснуться к своим мыслям, и не был высмеян. Наоборот, мужчина присоединился и дополнил мои размышления. Его слова удивили меня и обрадовали. Возможно, вынужденное совместное проживание не будет таким тягостным, как я полагал.

— Твой старый блокнот почти закончился, поэтому держи новый, — на тумбочку возле кровати ложится толстая записная книжка в тиснённом кожаном переплёте, и под стать ей паркеровская ручка.

Я в замешательстве.

— Меня бы устроило и что-то более обыденное.

— Не нравится? — огорчается Ларсон.

— Не в том дело. — Обвожу глазами спальню, — всё это для меня слишком. Я даже не знаю, что думать…

— А ты не думай, ты пользуйся, — подмигивает мне Анри и подходит к окну, — жалюзи закрыть или солнце тебе не мешает?

— Пусть светит, я по нему соскучился, — лучи создают дивные ореолы вокруг роз.

— Когда напишешь стих, покажешь мне? — спрашивает мужчина, стоя в дверях.

— Подумаю, — даю нейтральный ответ я.

Улыбнувшись на прощание, Ларсон уходит.

Блаженно вытягиваюсь на громадной постели и прикрываю глаза. Я никогда не мог расслабиться на новом месте, а, учитывая кошмары, — вообще не верю, что смогу уснуть, но усталость быстро берёт своё окуная меня в мир грёз.

Я иду по полю алых роз, и мне кажется, что земля до самого горизонта и закатное небо источают кровь. Нечто вдали зовёт меня по имени, только я знаю, что знакомому голосу верить нельзя и надо уносить ноги.

Срываюсь на бег, стремясь выбраться из этого места, дабы избежать встречи с хозяином цветов. Шипы цепляют одежду, а листья с острыми, как бритва, краями, режут руки, когда я пытаюсь освободиться.

Тёмный властелин красного царства приближается, а я, опутанный зелёными стеблями, пьющими мою кровь, словно росу, не в состоянии сделать и шага.

Я мечусь из стороны в сторону, но силки сжимаются всё сильнее и сильнее, а голос звучит всё ближе и ближе. Я уже могу различать слова: «Сейчас повторю воспитательные работы». После этой фразы поле идёт волнами, приветствуя своего повелителя, и розы давят на меня, заставляя встать на колени, склониться в позе повиновения.

Мертвецки холодные руки сжимают мою талию и замораживают кровь в жилах.

— Я вернулся, — выдыхает мне отец в самое ухо и скользит ладонями ниже, стаскивая изодранные шипами джинсы…

— Нееееет!!!

— Малыш, это только сон, слышишь? Очнись, всё закончилось, всё хорошо.

Сажусь на кровати и тут же утыкаюсь носом в плечо Анри. Он прижимает меня к себе, и я чувствую, как моя дрожь передаётся ему. Ларсон гладит меня по спине, массируя сведённые мышцы.

Место солнца на небе заняла надкушенная луна, и лишь её призрачное сияние освещает комнату. Я никогда не боялся темноты, сейчас же цепляюсь за футболку мужчины в страхе остаться одному.

Анри накрывает мою руку своей и проводит пальцем по внутренней стороне запястья. От его прикосновения вверх по руке бегут мурашки, и я вздрагиваю. Он тут же прекращает поглаживания и, взяв меня за плечи, слегка отстраняется. Что-то щекочет щеку. Наклонив голову, трусь о его руку.

— Не плачь, всё в прошлом, — тихо произносит Анри и вновь прижимает меня к себе.

Посидев так несколько минут, он осторожно укладывает меня на подушку.

— Спи, только 11 вечера — вся ночь впереди.

— Вряд ли я смогу уснуть. Спасибо, что не купил красную розу.

Анри недоуменно смотрит на меня, наверное, думает: рехнулся, а потом, снизав плечами, поднимается.

— Когда мне не спится, я всегда ставлю это, — перебирает диски, он достаёт альбом с надписью: «Enya».

Ларсон включает стоящий на столе «Sony», и комнату наполняет тихая приятная музыка, льющаяся из динамиков. Она обволакивает, проникает под кожу, неся спокойствие.

— Я побуду с тобой, пока не уснёшь. Кровать широкая, не против, если прилягу рядом?

Я мнусь, но все же отвечаю: «Не против». Мужчина ложится поверх одеяла и, не смотря на ширину кровати, придвигается вплотную. Отодвигаюсь к самому краю, однако он обнимает меня и, прижав спиной к себе, тянет на середину. Страшно. Он намного сильнее меня. Я ничего не смогу сделать… Мечущие мысли заглушает шёпот:

— Тшшш, я ничего тебе не сделаю.

Анри проводит рукой по моей шее и зарывается пальцами в волосы на затылке. Чуть надавливая, делает круговые движения.

Приятные расслабляющие ощущения наполняют тело истомой. Теперь понятно, почему коты любят подобное, был бы я хвостато-полосатым, замурлыкал бы от удовольствия. Поворачиваю голову так, чтобы мне и ему было удобнее и закрываю глаза.

— Может тебе лучше расплести это безобразие? На время, пока головные боли не прекратятся.

— Девчонкам нравится, да и мне тоже, — отзываюсь я.

— Ты бы не потерял привлекательность, расставшись с… — опекун перекатывает в пальцах косички, — шёлковыми шнурочками.

— Ммм?

— Ничего-ничего, спи.

Анри трётся о мою макушку подбородком и умолкает.

Утром просыпаюсь один.

Спустившись на кухню не знаю, как смотреть малознакомому мужчине в глаза, поэтому решаю вести себя как обычно: молчать или обходиться минимумом слов. Ларсон не возражает и ничего не говорит по поводу ночного происшествия, а после моего следующего кошмара оказывается рядом с чашкой мятного чая и беспокойством в голубых глазах.

Наверное, так должен поступать каждый настоящий отец. Я бы многое отдал за возможность повернуть время вспять и родиться сыном Анри. Его бы я точно называл домашним и таким уютным словом «папа», которым ни разу не удостоил своего настоящего родителя в сознательном возрасте.