11. Кедж & Анри

**Кедж

Как обычно, посреди ночи просыпаюсь от ужасного сновидения, но, слава небесам, Ларсона рядом нет. Да и причиной кошмара на сей раз был он собственной персоной.

В горле пересохло, а чашка пуста. Надо выполнить последнее желание смертника. Возвращаясь с кухни, замечаю, что из-под двери кабинета пробивается полоска света. За время совместного проживания никогда туда не входил. Толкаю тяжёлую дверь, и она неслышно пропускает меня в святая святых.

Обе стены от пола до потолка заняты книжными полками, пара кожаных кресел и массивный стол возле окна… с моими фотографиями, разложенными по периметру. Я в школе. На улице. В кафе. Один. С друзьями.

Смотрю на даты. Все фото сделаны примерно за месяц до того, как мы с опекуном официально познакомились в больнице. Как это понимать? Он следил за мной? Зачем?

Такссс… То, что они с отцом знакомы, Ларсон озвучил ещё в машине. Может, произошедшее со мной было оговорено заранее? Как игра «плохой/хороший полицейский»? Один издевается, второй — якобы помогает, но оба себе на уме. Мог ли мой родитель пойти на подобную договорённость ради денег? Несомненно. Стоп! Игра. Отец проигрался в покер Анри! То-то его имя мне показалось знакомым. И что мне это даёт? В какую ячейку вставлять пазл?

Мозги закипают. Извилины спутываются в клубок и завязываются морским узлом. Единственный стакан указывает, что Ларсон предавался пьянству в одиночестве, но мне до этого нет дела, я вижу то, что мне нужно. Уронив чашку на пол, благо, толстый ковёр приглушает звук, и уснувший в кресле мужчина даже не вздрагивает, я беру со стола тоненький, словно лезвие, нож для вскрытия писем и иду набирать воду в ванну. После залезаю туда как есть, в одежде, и на прощание гляжу в зеркало, где за спиной отца маячит Ларсон.

Вы добились своего. Указали мне моё место. Ткнули мордой в смердящую кучу жизненной правды. Вот только не учли, что у меня есть выход, а точнее, побег от действительности.

Я собирался сделать один порез наискосок от ладони к локтевому сгибу, но с трясущимися руками это не просто. Нож выпадает из негнущихся пальцев, как только касается синих ручейков на левом запястье. Ну и ладно, остальное доделают время и вода. Спасать меня все равно некому, да и незачем. Кому нужна гарлемская дворняга? Таких, как я, на улицах города полно…

К рвущей на части душевной боли примешивается слабое жжение телесной. Вскоре обе прекратятся навсегда. Они покинут вены вместе с кровью и жизнью, а потом — унесутся в смывное отверстие по трубам вниз, утащив мою душу на дно Ада.

Возле руки причудливыми завитушками распускается роза, расцвечивая воду алым. В ожидании Гостьи в чёрном балахоне откидываюсь на бортик. Хочется надеяться, что хотя бы она не безразлична к моей участи.

**Анри

Около двух ночи продираю глаза и обнаруживаю себя в кабинетном кресле. Лучше бы на кровать перебраться: спать сидя — удовольствие ниже среднего. Сделав несколько шагов я чертыхаюсь, вступив во что-то мокрое. Переведя плавающий после выпитого взгляд на пол, замечаю возле пустой бутылки валяющуюся чашку Кеджа. Твою мать! На столе ровными рядками лежат фото. Я трезвею, словно воду парень мне в лицо плеснул.

Увиливать от ответов больше не получится, нужно срочно идти к нему, поскольку мулат, скорее всего, не спит.

В комнате горит ночник, а моего подопечного нет. Видимо, вышел в туалет. Прямоугольник блокнота притягивает взор. Удержаться невозможно, поэтому читаю:

Меня несёт судьбы река,

Но вот протянута рука,

С надеждой к ней я подплыву,

И вновь обман — камнем ко дну.

Забыта бритва на окне,

Лишь струйка крови по руке,

По стенке тело скользит вниз,

Не думайте, то не каприз…

Существовать мне надоело,

Поёт душа, оставив тело,

Полёт в туннель, где свет вокруг

— Я разорвал обмана круг.

Строки написаны чернилами, замешанными на отчаянии, крови и боли моего любимого мальчика. Он готов был раскрыться, а я всё испортил.

Метеором вылетаю из спальни.

— Кедж!!!

Распахиваю соседнюю дверь — темно. Ванная — закрыто.

Он прежде не запирался. Стучу:

— Открой, нам необходимо поговорить.

Тишина.

В голове всплывают слова Трея: «Он по молодости может глупостей натворить…» Грёбаный Нострадамус.

Налегаю плечом — дверь даже не дрогнула. Сам же приказал делать «на века». Отхожу к противоположной стене коридора и врезаюсь в преграду с разбега. Потом ещё раз и ещё. Поддалась.

Красные потеки на ванной… Капли на кафеле…Он… Глаза закрыты… Голова запрокинута… Умирающий чёрный лебедь в озере крови…

Поборов секундный ступор, выхватываю парня из воды. Облепленная футболкой грудь тихо вздымается.

Да, малыш! Да! Дыши! Остальное неважно!

Кровоточащее запястье перематываю полотенцем и несу неудавшегося самоубийцу к себе в комнату. Стащив мокрую одежду, укутываю бессознательное тело одеялом и осматриваю руку. Хорошо, что не додумался резануть обе или вдоль вены.

Порез небольшой. Сухожилие не повреждено. Достаточно жгута и бинта. Не помешало бы обратиться в больницу, но нельзя. Теринса поставят на учёт в психбольницу как склонного к суициду, а меня могут лишить опекунских прав, добытых с большим трудом.

Кеджа колотит, он лихорадочно мечется по подушке. Укол бы успокоительного вкатить, а у меня есть только таблетки. Пытаюсь затолкать парню пару кругляшей и натыкаюсь на стиснутые зубы.

— Детка, это надо принять.

Достаю из тумбочки припрятанную пластиковую бутылку, всегда держу рядом, на случай похмелья. Легко провожу по губам Кеджа подушечкой пальца, смоченной в воде. Невесомо, чтобы вызвать щекотку, обвожу контур. Мулат высовывает язык и слизывает влагу.

Беру лекарство и глоток воды в рот — приникаю к его губам. Уговаривающе трусь о его губы, пока он не приоткрывает рот. По капле, словно птица, поящая птенца, выпускаю, с последней порцией языком проталкиваю таблетки глубже. Он глотает, не поперхнувшись.

— Молодец.

Промакиваю сбежавшую струйку и слышу тихую просьбу: «Ещё…». Снова набираю воды и повторяю процедуру. Сделав последний глоток, Кедж прихватывает мою нижнюю губу зубами и, поласкав её языком, переходит к верхней. Проклиная свою несдержанность, отвечаю на его неожиданный совершенно недетский поцелуй. Совесть кричит: «Остановись! Он не в себе!» Но наши языки сталкиваются и ласкаются, изучая влажные глубины друг друга. Поглаживаю шёлк горячего нёба и не могу подавить улыбку, распробовав вкус банана. Я начинаю любить продолговатый фрукт и готов есть его вечно из его податливых мягких губ.

Сжимаю плечи мулата, скрытые под одеялом. Провожу руками вдоль желанного тела, понимая, что если откину тканевую преграду в сторону, остановиться не смогу. Парень действует умело, а я сожалею, что его учителем был не я. Меня гложет ревность по отношению к неизвестной особе, первой сорвавшей его невинный поцелуй. С такой мордашкой у Кеджа масса поклонниц, что подтверждено фотографиями. Наблюдая за ним, я слышал, как одноклассники называли его Школьным Принцем. Могу с уверенностью сказать, что он побывал в «покоях» многих принцесс.

Отстраняюсь, чтобы перевести дыхание, а он, не открывая глаза, тянется вслед за мной. Склоняюсь ниже, чтобы перехватить и…

— Дебора, не уходи… — шепчет мулатистая прелесть, роняя меня с небес на землю. И без того клыкастая совесть брызжет ядом: «Я предупреждала».

Трясу головой, чтобы согнать в одно стадо разбежавшиеся, как напуганные волком овцы, мысли. Надо прибраться, но я не могу сейчас оставить Кеджа одного. Привлекаю его к себе и вдыхаю миндальный запах волос. Интересно получается: гелем и шампунем пользуемся одним и тем же, а на коже парня они приобретают слегка сладковатые нотки.

Поняв, что начинаю засыпать, поднимаюсь и иду в ванную комнату. Протираю пол, открываю слив, чтобы выпустить красную воду. И переосмысливаю выражение: «Руки по локоть в крови». После проведённых манипуляций принимаю холодный душ, дабы выветрить остатки алкоголя и прояснить разум.

Когда возвращаюсь, Кедж спит, засунув искалеченную руку под подушку, словно оберегая её. Ложусь лицом к нему и осторожно, чтобы не потревожить порез, перекрещиваю наши пальцы в подподушечном убежище. Целую парня в кончик носа и уголок рта.

— Спи спокойно, Смуглик.