Глава пятая, в которой повествуется о благодарности царской семьи

День только начинался, а царевна уже чувствовала себя так, будто одна сразилась с десятком чудовищ. Собственно говоря, так оно и было. Десяток – не десяток, но…

Алька вздохнула. Умывание действительно помогло, и собственная вспышка стала казаться глупой и стыдной. Сама вызвалась, сама набедокурила, сама разозлилась… богатыри-то причем? И вот как теперь им на глаза показываться?

Она уныло рассматривала собственное отражение в ушате с водой. Переодеться бы – сарафан теперь выглядит ничуть не лучше, чем ее прежнее платье. А уж пахнет…

Но для переодевания придется как-то пройти через переднюю, где сидят мужчины, в свой угол за занавеской. А еще уже и кушать хочется… как ни крути, в дом возвращаться придется.

В конце концов царевна все-таки решилась – прошествовала мимо богатырей, гордо вздернув голову, но красная, как мак. Воины не смеялись над ней, да и вовсе особенного внимания не обратили, продолжая мирно беседовать между собой. Будто так и надо. Пошуршала за своей загородкой, переодеваясь.

А потом присела на узком ложе, не зная, как быть дальше. И почти в тот же миг ее окликнул голос Савелия:

– Алевтина Игнатьевна! Уж не побрезгуй нашей трапезой. Откушай с нами.

Молча она прошла к столу и присела перед своей тарелкой. И обнаружила, что без нее никто к трапезе не приступал – ждали. Не говоря ни слова, положила себе в миску каши и начала есть. Мужчины зашевелились, тоже набрали себе еды, не переставая переговариваться о своих делах.

И постепенно Алька выдохнула. Ну… ничего же, в конце концов, страшного не случилось, да? Дядька Семен говорил, с первого раза ни у кого ничего не выходит путного. А что кричала и чуть ногами не топала – так… ну… у девиц, говорят, душевная организация тонкая. Особо у знатных. Вот. Вон, и не удивился никто. Все в порядке, значит.

И дождавшись, когда в разговоре возникнет пауза, она решилась наконец тоже включиться в беседу, задав ничего не значащий вопрос.

– А почему вы зовете друг друга братьями?

По богатырям вполне ясно было, что родными братьями они друг другу никак приходиться не могут. Вон, Анжей и Акмаль, похоже, вовсе и не из Тридевятого родом. Алька знала, что в богатыри спецназначения берут независимо ни от рода-племени, ни от знатности: важны были лишь воинские умения да отвага. А верность престолу обеспечивала магическая присяга.

– А как же? – удивился самый говорливый Савелий. Ратмир при царевне все больше молчал, а Светик, похоже, слегка робел ее. – Братья мы и есть. По оружию. Каждый другому спину в бою прикрывал, каждый другого раненым из сражения выносил. И кровь свою мы не раз на поле брани смешали.

– Ясно, – протянула царевна и вздохнула. – У меня тоже была когда-то… названая сестра.

Алька невесело усмехнулась. Как-то она разговорилась с одним из иноземных послов и выяснила забавную вещь. Кем приходятся друг другу Наина и Алевтина, никакой тайной не было. Однако, если не знать всей истории, едва ли это кому-то пришло бы в голову: ведь и отчества у них разные, да и первая наследница – отчего-то младшая. Оказалось, в иных землях правду знали лишь те, кто нарочно интересовался. Прочие же предполагали самое простое и логичное – что регентом при юной царевне назначена была то ли сестра царя Игната, то ли вовсе вторая жена – Алькина мачеха. И уж никак не собственная ее сестра. Старшая.

*

Вся эта история началась давным-давно – задолго до рождения и Алевтины, и даже Наины. Когда в ворота царского терема постучалась оборванная девица – как выяснилось позднее, сирота-погорелица по имени Аграфена. Или попросту – Фенька. Девчонка молила о любой работе – хоть судомойкой, хоть поломойкой, лишь бы было где голову приклонить, за труды же просила корку хлеба.

Во все иные ворота она уж стучалась – иначе не нашла бы в себе такой смелости. Тогда же Аграфена была в таком отчаянии, что едва понимала, куда явилась. Стражники прогнали бы ее взашей – место в услужении в царском тереме какой-то оборванке, ишь чего захотела! – не случись в тот миг рядом юной тогда царевны Анны. Царскую дочь растрогала история нищей девчонки немногим старше нее, и она велела впустить сироту, накормить, одеть и дать работу по силам.

Аграфена оказалась так трудолюбива и старательна, что из поломоек быстро выбилась в сенные девки, а там и в горничные. Обучалась она с усердием, была мила, приветлива и расторопна – и в конце концов удостоилась чести прислуживать лично наследнице престола. И не было у царевны Анны служанки преданнее Фени, помнившей, кому обязана своим счастьем и сытой жизнью.

Личная горничная самой наследницы, обласканная ее милостями, и невестой стала завидной. И приданое от щедрот госпожи у нее вскоре скопилось изрядное. Жениться на ней был бы рад любой из холостых старших слуг, а то и купцов – но выбрала Аграфена простого конюха Гаврилу, служившего на царской же конюшне. Выйдя замуж, свою госпожу она не оставила, и лишь когда родилась у Фени с Гаврилой дочь, пришлось на время покинуть службу. Впрочем, царевна Анна помнила о верной служанке, всегда интересовалась ее жизнью и посылала подарки маленькой Наинке. А когда Наина чуть подросла, Феня попросилась снова на службу – и царевна ее приняла.

Служила она Анне и когда та вышла замуж – по великой любви и с благословения родителей – за богатыря Игната. И когда Анна с Игнатом взошли на престол. А когда родилась у них дочь – маленькая наследница Аля, Феня нянчилась с ней едва ли не больше кормилиц. Царица же продолжала передавать подарки и не раз говорила, что, возможно, однажды Наина станет будущей царице Алевтине столь же преданной наперсницей. И Аграфена радостно кивала – лучшей доли для дочери она и помыслить себе не могла.

Беда случилась поздним вечером, когда у Фени был выходной. Царь Игнат в тот день тоже в отъезде случился – уезжал войска смотреть.

При царице же оставалась молодая горничная, недавно принятая на службу по самым лучшим рекомендациям – дочка старшей няньки. Девица, ошалевшая от оказанной ей чести, так старалась, что не знала, за что прежде хвататься. И как-то так случилось, что забыла она задуть свечу – и окно в светелке, где убирала, оставила открытым.

Пожар в царицыной башне вспыхнул мгновенно. Деревянные стены и перекрытия, тканые занавески, ковры и скатерти – огонь хватался за все, сыто отфыркивался и рос, в один миг охватив верхние этажи, где располагались спальни и детская. Прислуга, что была в башне, не помня ни себя, ни долга, бросилась вниз и врассыпную – повезло тем, кто убирал в нижних горницах. Стража, напротив, пыталась прорваться наверх, где в чадном дыму оставались царица Анна и маленькая, едва годовалая наследница в пеленках. Да только красную лестницу завалило так, что и не пробраться, а в заволокшем все дыму и треске невозможно было ничего увидеть и понять.

Верная Феня, гулявшая в тот вечер по столице вблизи от царского терема вместе с мужем и Наинкой, увидев пылающий факел до неба посреди города, будто обезумела. Выпустив липкую от леденца ручку дочери, она опрометью кинулась туда – к горящей башне. Будто было вчера, вставали перед ее глазами кошмарные картины из прошлого – другой пожар, поглотивший всех ее близких, оставивший ее сиротой, и черный обгорелый остов родного дома, оставшийся после него. И все, кого она не могла, не умела спасти – мать, отец, сестра, братишка. Теперь жадный огонь пытался сожрать ту, что подарила ей новую жизнь, иную судьбу, что приняла и приблизила, ту, что стала роднее и важнее всех на земле. Ту, кому она была обязана всем – включая мужа и дочь.

Следом за Аграфеной, пытаясь остановить и не успевая, мчался Гаврила. Растерянную, оставшуюся в одиночестве восьмилетнюю Наинку подхватил за руку кто-то из прохожих.

Феня же в своем безумном порыве вихрем промчалась мимо всех людей с ведрами воды, мимо кашляющей от дыма стражи – и ворвалась прямо в рушащуюся на глазах башню, будто заговоренная, успевая каким-то немыслимым образом проскочить под падающими балками и не заметить сыплющихся искр, и полетела вверх по черной лестнице, где не было ковров, а потому и чада оказалось меньше. Анна рано ложилась спать – а значит, слуг рядом с ней не было.

Свою госпожу Феня нашла уже без сознания и тщетно пыталась ее растормошить или хотя бы отволочь туда, где будет безопасно. За этим занятием ее и настиг Гаврила.

– Неси госпожу на воздух, – коротко и сухо прокаркала она. – Я следом – только деточку заберу….

Гаврила, уже ничего почти не видевший в дыму и не понимавший, подчинился – подхватил на руки бесчувственную царицу и поволок вниз. А Феня помчалась дальше – на самый верх по осыпающимся ступенькам, стараясь не оглядываться на бездыханные тела нерадивой служанки и няньки – может, и можно было бы их спасти, да только не вынести всех одной Фене. Своей бы жизни хватило.

Царевна Алевтина родилась под счастливой звездой. Иначе не объяснить того, что ее, уже не хнычущую даже и беспамятную, но вполне живую и целую, нашла тогда в дыму и чаду Аграфена.

А вот самой верной Фене удачи в ту страшную ночь не хватило. Схватив ребенка, служанка оглянулась на полыхающую лестницу – и поняла, что назад тем же путем уже не спуститься. Оставалось только прыгнуть в охваченное пламенем со всех сторон окно – и надеяться не разбиться.

И Феня, не раздумывая, обняла малышку, постаравшись окутать ее своими руками, свои телом, защитить. И сиганула с вершины осыпающейся башни – с третьего этажа. Спиной вперед – чтобы деточке мягче падать.

…Гаврила успел донести царицу почти до выхода, когда на него упала балка. Госпожу он сумел кое-как прикрыть – ее подхватили тут же набежавшие стражники. Да и конюха героического вытащили – только поздно.

Три дня после того царица Анна не приходила в себя. Вернувшийся царь Игнат не отходил от ее ложа. Лекари лишь разводили руками – чудо, что до сего дня дожила еще.

Открыв глаза, Анна прежде всего спросила о дочери. Аля, целая и практически невредимая, агукала тут же под присмотром нянек.

Вторым именем, которое Анна, с трудом раздвигая губы и ворочая непослушным языком, сумела произнести, было «Феня». Царица, чуя, что дни ее сочтены, хотела препоручить дочь заботам верной служанки.

И Игнат отвел глаза.

Пожара не пережили ни Феня, ни Гаврила. Наинку в тот страшный вечер забрала к себе какая-то сердобольная горожанка, а на следующий день по личному приказу царя дочь героини, спасшей наследницу, разыскали и привели в боярский терем, куда на время отстройки переехал царский двор.

Правители Тридевятого всегда помнили верных людей, всегда платили за добро сторицей. А потому никого во всем царстве не удивила последняя воля умирающей государыни. Указ вышел, как и полагается, за двумя подписями, царя и царицы – вторая, правда, была поставлена неверной и слабеющей рукой, но без малейших сомнений.

Согласно высочайшей воле, девица Наина Гавриловна восьми лет от роду была принята в царский род, став названой дочерью Анны и Игната. Она даже заняла свое место в очереди наследования – конечно, только второй, после первой наследницы Алевтины, поскольку вошла в род позднее ее рождения. Но Наина, дочь конюха и горничной, стала теперь полноправной царевной со всеми причитающимися ей привилегиями.

Жизнь за жизнь, судьба за судьбу.

*

Когда-то, в детстве, Алька была с Наиной дружна – несмотря на разницу в возрасте, да и все прочие различия между неразговорчивой, вечно хмурой старшей и яркой, шумной всеобщей любимицей младшей. Матери Алевтина лишилась так рано, что и не помнила ее, так что и из родных людей у нее только и было, что батюшка да Наина, к которой маленькая царевна всегда тянулась.

Нет, были, конечно, еще бесчисленные мамки с няньками… а только она знала, что у каждой из них есть своя семья, свои дети. Ни одна из них никогда бы не повысила голоса на царевну, никогда бы ни за что не отругала и не отчитала – всегда за все только хвалили да умилялись. И чуялось в этом что-то… будто ненастоящее.

Батюшка отругать мог, хоть и случалось такое редко. И гнева его Алька боялась, хоть ее и не наказывали никогда. А пуще того – боялась огорчить отца. Когда он не ругал ее, лишь скорбно опускал уголки губ и отворачивался, это и было для нее худшей карой за шалости.

А вот с Наиной они могли шумно ссориться, упоенно швыряясь друг в друга обидными словами, а то и мелкими предметами. И потом так же бурно мириться и реветь в обнимку. Но как бы ни было – это Наина была той, что рассказывала ей сказки на ночь. Той, что сидела у ее ложа, когда маленькая царевна боялась засыпать одна. Той, что всегда за нее заступалась и любую ее вину пыталась взять на себя. Той, к кому Алька бежала со всеми своими маленькими радостями и горестями.

А потом… однажды что-то вдруг изменилось. После очередной пустячной – Алька уж и не помнила, из-за чего – ссоры Наина вдруг куда-то исчезла. А вернувшись, держалась наособицу даже от нее, от Альки. С того дня старшая царевна все чаще запиралась одна в своей светелке и все реже проводила время с младшей. Стала пытаться колдовать – и откуда только дар у нее взялся? Часами просиживала за своими книгами и решебниками, отвлекаясь лишь изредка, когда царь Игнат звал ее на партию в “богатырей и магов”.

Эту игру привез царю в подарок кто-то из иноземных послов, и ее смысла Алька так и не смогла постичь. На деревянной доске, расчерченной сотнями желто-красных клеток, выстраивались две армии: в каждой царь с царицей, царевич или царевна, маги, богатыри и чудища. Каждую из искусно вырезанных костяных фигурок следовало двигать как-то по-своему. У каждой были какие-то свои “способности”. Наина, освоив эту игру, с легкостью обыгрывала в нее даже отца.

А однажды Алька своими ушами услышала, как батюшка в разговоре с советником вздохнул о том, что не Наина – первая его наследница, что править-то младшей. Крепко Алевтина после того призадумалась. Всегда до той поры думала, что батюшка их поровну любит – ну, может, ее, младшенькую, да кровиночку, все-таки чуточку больше. А оно, оказалось, вон как.

А после Наинка и вовсе уехала, бросив сестренку одну. Мало ей было, вишь ты, как всем, пять лет отучиться – так она решила дважды ту академию закончить, нарочно еще в свои 15 в первый раз поступила. Второй раз, правда, так и не успела – на ведовском факультете только два года и проучилась.

Приехав, сразу у ложа умирающего царя заперлась. Альку к нему не пускали, а вот Наина каждый день к нему ходила и часами говорила с ним о чем-то. Младшую дочь он только перед самой смертью и позвал – чтобы проститься. Алевтина его тогда едва узнала и, не сдержавшись, разревелась, так и не сумев ничего сказать. А вот сестрица Наина стояла рядом, ни слезинки не проронив, холодная, безразличная.

Как царя не стало, тут-то его волю и объявили: ведьма-недоучка станет в царстве править, судьбу же единственной своей родной дочери он в руки названой целиком вверяет и право благословения ей передает.

Альку с того дня в ежовых рукавицах держали. От Наины же она за три года и доброго слова не услышала. Та всегда была занята и лишь отмахивалась от царевны. Частенько и вовсе распоряжалась запереть ее в светелке.

И все чаще думалось, что нечисто тут дело. Быть не может, чтобы батюшка своей волей такого ей пожелал! Околдовали его, не иначе… А Наина? Отчего она так вдруг переменилась? Или… может, это в детстве она прикидывалась, будто Алька для нее что-то значит, а сама всегда ненавидела ее, думала, как бы ее место занять? По всему так и выходило.

Задумавшись, Алька и не заметила, что за столом стих разговор, а все отчего-то на нее смотрят.

– А ты бы, – мягко посоветовал Савелий, – поговорить с сестрицей попробовала. Может, до чего и договорились бы?

– Не разговаривает она со мной, – горько отвернулась Алька. – Три года как. Одни только приказы отдает.

Светик встал, с шумом отодвигая лавку.

– Пойду я… посуду помою.

– Я помогу! – встрепенулась тотчас царевна. Уж с этим-то она точно справится! Чай, невелика наука.

Светик опасливо отступил на шажок и покосился на Савелия.

– А чего, – тот усмехнулся в бороду. – И помоги, – и уже совсем тихо пробормотал себе под нос, – мисок-то у нас вдосталь, а котел – чугунный… авось уцелеет…