Глава 3. Аклак Тактука

Когда мы вышли, было примерно одиннадцать часов после полуночи. Поднявшееся во всю силу солнце в своих жалких потугах пыталось пробиться сквозь плотную стену из туч и густую пелену тумана, но куда там было ему — у всех сложилось отчётливое ощущение того, что утра просто не было, а термин «отвратительная погода» придумали специально для того дня.

Покинув дом, нагло занятый нами без разрешения, мы пошли прямо на северо-восток — в сторону той самой реки, у коей и должны были рыбачить местные. Даниель, как тот, кто ориентируется в любую погоду, двинулся первым, Сэм пошёл с ним, а я — замыкающим. Решено было идти колонной, так как в той мгле очень просто было потеряться, а потеряться в горах без телефонной связи и каких-либо ориентиров направления для наших учёных означало скорую смерть, а скорая смерть не была вариантом.

Река должна была показаться спустя семь миль. Постепенно спускаясь в низину, я буквально чувствовал то, как становилось теплее и как сгущался туман, превращаясь из слабой пелены в настоящую стену. Меньшее, чего хотелось в том пути — встретить тех самых медведей. Грозные бурые хищники — не ровня человеку в открытом бою. С чёрными медведями ещё можно было бы справиться или даже просто запугать, а вот с ними… Хуже были бы только полярные — кроме их агрессии, от них в их тундре было бы банально некуда бежать.

Забавно, но перед выходом мне довелось спросить Дэна о том, действительно ли один из стариков ходил на рыбалку к той же реке, у которой погибла вся его предыдущая деревня, на что тот ответил, что соседство со смертью и одиночеством на Аляске являлись привычными вещами. И ведь действительно — многие, жившие в субарктическом поясе, и были такими людьми — жаждущими одиночества, не боящимися смерти. Многие должны были быть, ведь иначе было просто нельзя — иначе не получилось бы долгие-долгие месяцы или годы жить только с шумом ветра за стенами, не получилось бы привыкнуть к вечному молчанию как мира, так и собственному, не получилось бы верить в древних жестоких богов, но возвращаться на те места, где должен был умереть по их воле. У многих всё это действительно не получалось. Лишь единицам по миру, суммарно собирающимся в пару миллионов, был дан подобный дар — дар умиротворения в одиночестве.

Через сорок пять минут сырость и влага в воздухе начали концентрироваться — мы приближались к Сквирел — но вместе с тем усилился и туман, сгустился, словно молоко. Признаться честно, я видел такой всего пару раз за жизнь — когда всё исчезало уже на расстоянии нескольких футов от тебя. И, чёрт возьми, как же это было не к месту — все те шумы реки, бурлящая вода меж порогов, все те трещащие ветки где-то впереди меня — они только грели моё воображение.

Совсем недалеко от нас, если всё было правильно, должны были стоять руины той самой деревни-призрака, чья судьба погрязла в жестокой воле богов, что лишь отголосками мелькала в слухах и историях местных. Странно, страшно и забавно одновременно было то, как из-за простых предрассудков жители были вынуждены покинуть то место. Или лучше сказать: «оставшиеся жители»?

Да, не мне судить о предрассудках, не мне измерять правдивость или лживость историй, это точно, но… Не берутся же они из ниоткуда? Злые боги, резня в море, жёсткие духи медведей — всё это имеет под собой какие-никакие опоры, всё стоит на своём фундаменте, и это «всё» всё ещё не рассыпалось, а это означало, что доля истины во всём том была — ложь редко когда проходит проверку временем. Но то, какими были те слухи и истории, какой была та ложь, что выросла из правды…

Пока мы ещё ехали, внимательнее всего я слушал про ту самую Арнапкапфаалук, что тут сократил просто до Арны — про женщину, чьей задачей было вселять в людей страх. Даже её внешний вид представлял из себя кучу кусков тел, поедаемых рыбой, что создавали в симбиозе своём человеческий силуэт; груду останков и морских созданий, настолько отвратительных, что, уверен, умей рисовать — не решился бы изобразить такое. Именно ей — повелительнице морских тварей, Дэн и приписал большинство убийств в старой деревне. Будто бы за ней по реке пошли все чудовища океана, чтобы отомстить неверующим, будто бы ни она, ни сама стихия не жалели никого… Как показывала практика, чем первобытнее, тем более жестокой моралью обладала. Анимизм инуитов — их веру в душу и духов — нельзя было назвать молодым, но… Насколько жестокой могла быть вера людей, свыкшихся с самой смертью и одиночеством?

— Стойте, — вдруг раздался голос Даниеля впереди всех. — Слышите это?

От неожиданности я невзначай врезался в спину идущему впереди меня Уэйну. Несмотря на то, что расстояние между мной и началом колонны было всего в пара метров, я не видел даже силуэта человека, задавшего тот вопрос. Впереди громко шумела река, оттачивая пороги до феноменальной гладкости, сбивая собою и разбивая о них всё, что попадало в воду; позади шумел лес тысячей и тысячей деревьев, миллионами ветвей и иголок, а под нами шуршала земля да листва, покорившиеся холодной субарктической осени.

— Река шумит? — предположил Сэмюел.

Но в ответ наш проводник молчал, спешно оглядываясь по сторонам. Молчал достаточно долго, чтобы насторожить каждого.

— Вслушайтесь, — вдруг шепнул он. — Прошу, вслушайтесь.

Не понять причину его паники — означало быть настоящим идиотом. Конечно, куда же без этого — стоило согласиться пойти пешком, как хищник, преследующий нас всю дорогу, оказался рядом. Чёрт возьми… Чёрт возьми!

— Не расходиться! — я старался не кричать, но подталкивал Рональда поближе к толпе. — Сгруппируемся и стоим.

— Какого чёрта, персонал?!

— Не спрашивайте, а встаньте в кольцо!

Мы встали спины к спинам, пытаясь огородиться от тумана. Там, в его тишине, прерываемой лишь ветром и рутинным, почти вечным скрипом стволов деревьев, каждый из нас пытался услышать то, чего слышать не хотел бы никогда. За шумом воды, за биением стихии о камни, точно проскальзывало что-то. Что-то, чего точно не могла издавать вода, что-то, что точно не было шумом ветра или скрипом деревьев — что-то глухое…

Лишь спустя десятки секунд — безумно ценных и жизненно важных секунд, я понял, чем это было. Глухие ритмичные стуки, раздающиеся со стороны леса были чьим-то грозным и тяжёлым шагом, приближающимся к нам. И лишь одно обстоятельство говорило о том, что это был не человек: стуков всегда было четыре.

— Даниель… — отозвался я. — Ты сейчас сможешь провести нас по мосту? — тот вновь не реагировал, остолбенев. — Даниель!

— Я!.. Да. Думаю, да.

— Тогда медленно и очень тихо идём к нему. Не разрывайте кольцо.

— В чём дело, мужик? — ткнул меня Сэм локтем в спину. — Какого вообще хрена?

— Шаги. Вслушайся.

— То есть ты реально хочешь сказать?..

— Да — медведь.

Круг тут же дёрнулся — Рональд, побледнев, словно сам снег, пытался ускорить ход и вырваться из хватки Джорджа.

— Сейчас не время, Рональд!

— Ты же знаешь… Знаешь, чёрт побери, что я не могу себя…

— Тогда пытайся сильнее! Мистер Фогг, — обратился он шёпотом, — вы уверены, что это не человек? Я тоже слышу шаги — да, но…

— Вы правда хотите это проверить?!

Он взглянул на меня со всей строгостью, присущей начальникам, но молчал. Молчал и смотрел, пока я не увидел в нём страх и не понял, что он глядит позади меня.

— Джордж? — спросил я того, не оборачиваясь.

— Вы правы. Держите Рональда крепче и давайте ускорим ход.

Нам везло. Несмотря на всё то, с чем мы столкнулись ровно за секунду, нам везло — ветер дул в нашу сторону. Возможно, я и не был биологом, не был знатоком охоты, но, как гласил один старый фильм: «Подкрадываться к индейцу нужно так, будто крадёшься к животному — с подветренной стороны». Хотя бы ветер был всё ещё за нас.

Медленно, даже слишком, как казалось тогда, передвигаясь к реке, каждый из нас всё смотрел в туман, вглядываясь в него, словно в видение собственной смерти. Я всё не мог разглядеть то, что же увидел Джордж — сколько ни пытался вглядываться, не видел и тени того, что вызвало бы тот ужас в его глазах. Словно страх Рональда передался ему и усилился во многие разы. Мне лишь удавалось слышать те самые шаги. Громкие, грузные, опасные шаги; ощущать то, как с каждым миллиметром пройденного расстояния наше кольцо становилось всё менее и менее плотным. Через целую вечность река, находившаяся от нас в паре шагов, наконец показалась нам.

— А сейчас мы должны…

Но кое-что не дало Даниелю договорить — рык. Самый громкий, самый сильный в моей жизни рык. Клянусь честью, если бы меня позже под протокол спросили, откуда я услышал тот невыносимо свирепый и протяжный рёв — я бы вытянул руку всего лишь наполовину и указал прямо на точку рядом со мной.

— Бежим!

Первым сорвался именно Уэйн, и это было единственным, в чём я был уверен. Как только он побежал, Дэн тут же рванул за ним. Неясно было то, собирался ли он его остановить, потому что тот побежал в неправильную сторону, или же наоборот — обогнать на верном пути и повести дальше, но причин медлить не было ни у кого.

Шум лап. Сквозь грохот реки, сквозь крики, сквозь панику я слышал его. Слышал отчётливо, словно был на войне, словно весь мир замер в ожидании того, куда же придёт этот шум, кого же настигнет. Пробираясь сквозь неприступную серую стену и проталкивая других вперёд, нужно было смотреть всего за двумя обстоятельствами: чтобы ни один неразличимый силуэт из бегущих впереди не свернул, и чтобы шум, чтобы жар от дыхания, преследующий моё ухо, не подобрался слишком близко.

— Бегите! Бегите, блядь! — всё раздавалось впереди из-за стены.

Но нельзя было слишком спешить, нет. Если быстро бежать от смерти — можно её раззадорить. Нет — со смертью нужно быть внимательным и уважительным. Первое и главное, чему учат бойцов при штурмах зданий, первое и единственное, что спасёт твоего нерадивого напарника от смерти, если он зазевается — привычка смотреть под ноги.

Шаг, шаг, шаг, шаг — каждый мог стать роковым. Правой, левой, правой, левой… В тот момент не было узких коридоров, не было растяжек, но была влажная земля, были мокрые, отточенные и отполированные до идеальной гладкости камни, скользкие участки пожухлой травы и рык смертельно опасного хищника позади. Нельзя было давать смерти повод себя забрать. Нельзя было позволять ей взять кого-либо ещё. Ведь… в этом и была моя работа.

Но одна мысль не давала мне покоя — всякий раз, как я врезался в спину Джорджу, она мне говорила: «Без него ты можешь бежать быстрее». Это была предательская мысль. Мысль дезертира. А я не был дезертиром.

Нам всё ещё везло. В самом котле ада, в самом свидании с призраком нам везло — это наверняка был тот самый израненный, побитый самой жизнью и попытками дать ей бой косолапый. Как я это понял? Благодаря одному лишь мгновению — когда «мистер Смит» упал, а мне удалось его поднять. Это был почти рефлекс, почти столп мышления, состоящий в том, что команда — это ты сам: я увидел его, распластавшегося на коленях, и одним рывком подкинул на ноги, бросил вперёд, чтобы бежал дальше. Скорость лучших в мире бегунов — двадцать пять миль в час, скорость медведя, бегущего за среднестатистическими нами — больше нашей. Уверен, если бы тогда за моей спиной был здоровый и молодой зверь — там бы мы двое и остались, у той чёртовой мокрой травы у речки.

— Спа… Спа!.. — пытался выговорить Энтони слова благодарности, но на то не было времени.

— Заткнись и беги!

Через вечности, через самые настоящие вечности адреналина, паники и попыток сконцентрироваться посреди них, показался мост. Вернее, даже не показался — лишь Даниель оповестил нас своим истерически-радостным криком о том, что жизнь была близко.

— На мост! Быстрее, быстрее!

Сэм тоже остался на берегу, направляя нашу группу вперёд. Чёртов смельчак, а?.. Может быть, он и не служил в армии, но вот ощущение братства и единства, чувство долга и ответственности у него точно было. Наши взгляды столкнулись, и я тут же осознал, что он, как и Джордж, глядел куда-то позади меня.

Завидев, что остались только мы со Смитом, гид и мой напарник тоже взбежали на мост. Топот не отставал ни на секунду, не сбавлял, но и не нагонял ровно настолько, чтобы бояться оборачиваться на него. Меня безумно терзало любопытство — да, но ещё больше — страх того, что если я обернусь, то мой шаг станет на йоту медленнее.

Как только доски заскрипели у меня под ногами, ко мне тут же пришло ощущение, что вот оно было — спасение. Старое дряхлое дерево под моими ногами едва выдерживало меня или, что вообще чудо, мистера Форварда — медведь точно провалился и запутался бы в верёвке, отдавая себя течению. Но, к сожалению, у меня были и другие знания: медведи — отличные пловцы. И лишь то самое чудо — ранение — что не позволило ему нас догнать, могло не позволить ему плыть. Или могло бы… Но пытать удачу не хотелось.

А пока я думал, всё осматриваясь по сторонам, у меня из-под ног ушла земля.

— Чёрт! — вскрикнул я и повис в воздухе.

Наверное, это вырвалось из меня рефлекторно — точно помню, как подо мною треснула одна из досок, а дальше я уже висел над рекой, пока меня держала чья-то рука. Подняв голову, я увидел не Сэма, которого ожидал увидеть, но Смита, чьи зубы трещали от напряжения, а худощавое тело дрожало как осиновый лист.

— Один-один! — едва выдавил из себя тот. — А теперь поднимайся и давай бежать дальше!

В тот момент я и оглянулся. Сквозь мглу на той стороне моста мне открылись два жёлтых глаза животного, стоящего на двух лапах. Он был высоким. Нет — очень высоким. Выше трёх, а то — и четырёх метров. И этот рык… это дыхание — оно доносилось до меня даже там, даже тогда, когда мои уши глохли от биения моего собственного сердца, а всё остальное время по ним беспощадно била река.

— Куда ты пялишься, персонал?! Думаешь, у тебя есть время, чтобы глазеть?!

Очухавшись, я схватился за локоть Энтони, а затем, подтянувшись, и за плечо — у него явно не было сил, чтобы поднять меня. Стоило мне оказаться на ногах, как взор вновь устремился в ту же точку — на всё те же два глаза. Они завораживали своим страхом. Само животное завораживало и пугало из-за своей… сознательности. Оно не пыталось плыть, словно знало, что нельзя бежать — лишь стояло и смотрело на нас.

— Пошли, — ударил меня по плечу спелеолог. — У меня нет желания потеряться здесь из-за вашей общей паранойи… Ещё и в такой компании-то.

Когда оцепенение всё-таки прошло, я взглянул на Смита и понял, что тот выглядел совершенно спокойно — не было ни тени страха, ни какой-либо паники — он просто быстро шёл, стараясь всматриваться вперёд. Он тоже воевал? Или… Тогда… Откуда вообще такое самообладание?

Выбежав, мы застали всю нашу команду, ожидающую нас у моста. Сэм и Джордж были напуганы, а на Рональде и Даниеле вовсе не было лиц.

— Я же, блин, говорил — они выберутся!

— Мне просто почудилось, что доски треснули, Сэм. Я не спорил с вами — я лишь…

— «Они наверняка упали в воду», — мой напарник сделал более низкий голос, пародируя главного, — я так и понял, что вы не спорили со мной, Джордж, я так и понял.

— Мы можем, блядь, продолжить бежать?!

— Согласен! Товарищи исследователи, нам лучше!..

— Стоять!

Смит вскричал настолько громко, что даже лес не поглотил всё эхо. Придерживаясь за запястье руки, державшей меня, он сошёл с моста и, весь вспотевший и красный, со всей злостью и непониманием уставился на команду:

— Кто-то в этом треклятом мире вообще может мне объяснить, — он оперся на одно колено, переводя дыхание, — почему шестеро здоровых мужиков побежали как последние истерички, завидев перед собой лося?!

Мы все уставились на него, словно ошалелые. На выражении лица каждого был написан его собственный букет эмоций, но одна из них, как по методичке, была у каждого — непонимание. И так в той беззвучной и всё ещё опасной мгле время и ускользало от нас, пока наконец не заговорил Джордж:

— Значит, не показалось…

— Что?! — резко перевёл на того взгляд Уэйн. — Джордж, какого хера?!

— Рык… Крик этого животного действительно показался мне слишком высоким для медвежьего.

В какой-то момент между нами стеной встала очень странная, неясная тишина. Ни я, ни, думаю, кто-либо другой не мог понять: а что было правдой? А было ли хоть что-то?

— Вы, суки, издеваетесь, что ли?! — почти завопил Рон. — Я, блядь, на всех парах щемил от этого четыреждыблядского медведя! Я видел его почти впритык, мать вашу, и практически поседел из-за этого! А теперь вы мне говорите, что!..

— Я тоже видел, — отозвался Дэн. — Большой самец, действительно сильно израненный.

— Да вы все крышей поехали, — не сдавался «мистер Смит». — Я могу поверить в медведя, но в медведя с рогами…

— А какого хера ты сразу не сказал, если всё видел, выскочка?!

— Какого?! Да потому что!.. Потому что, — выдохнул он, — вы все стали паниковать. Я не видел его, пока был зажат в круг — это да, но вот когда мы все рванули, то я чётко увидел чёртовы рога. И бежал я не за компанию, — остановил он открывшего рот Рональда, — а чтобы не потеряться в неизвестности с опасным травоядным. Надеюсь, то, что разъярённый лось представляет ту же опасность, что и голодный медведь, достаточно очевидно, чтобы я это даже не озвучивал?

— Давайте так, — предложил я, — к мосту подойдут все те, кто видел медведя, а напротив встанут те, кто считает, что это был лось.

Даниель и Рональд тут же встали ко мне. Мистер Форвард и «мистер Смит» — напротив меня. Сэм остался посередине, оглядываясь по сторонам.

— Сэм? — окликнул я того.

Он ещё раз взглянул то на спелеологов, то на нас, а потом молча сделал шаг вбок.

— Это, блин, всё херня какая-то. Конечно, ведите мою мать в кино, если я хоть раз в жизни слышал или вообще видел медведя или лося вживую, но не кажется вам всем, что мы сейчас маемся совсем не тем, чем должны?

— Но всё-таки, Сэм? Что вы видели?

— Да ни черта я, блин, не видел. Если главный сказал встать в кольцо — на то есть причина. Это зовётся доверием в команде, знаете ли. Рык слышал. Чей — чёрт его знает.

— Тогда у нас три к двум, — подытожил я.

— Это бессмысленно, мистер Фогг.

— Знаю, мистер Форвард. Но споры лучше закрывать. В любом случае, мистер Смит прав: разъярённое травоядное таких размеров, уверен, не менее опасно, чем голодный хищник. Одно но: медведи неплохо плавают, так что…

— Так что, иметь вас всех по очереди, давайте уже двинемся! Стоим тут как полные идиоты — неужели нельзя просто решить всё это позже?! Нет, блядь, они стоят и чё-то там… — брань и возмущения продолжались даже после того, как мы всё-таки пошли.

***

Нельзя сказать, что вся последующая дорога прошла спокойно. Более того: каждый был настороже сильнее, чем когда-либо до того. Я не знал, было ли сказанное Энтони попыткой всех успокоить, но зато точно понимал — помнил, что в тот момент, когда он схватил меня за руку и посмотрел на другую сторону моста, ужаса в нём было слишком много для просто увиденного лося.

— Мистер Смит? — подозвал я того к себе в конец колонны. — На пару слов.

Как и раньше, в нашей группе поддерживалось практически полное молчание. Даниель был занят ориентированием на местности, Рональд и Джордж дулись друг на друга из-за различия в версиях, а мы с Сэмом были просто отделены колонной. Но рядом со мной шёл Смит, и моё любопытство становилось всё сильнее и сильнее.

— Скажите, мистер Смит…

— Давай просто «Смит», — хрипло ответил тот. — Официоз после того, как мы друг другу шкуры спасли, лишним кажется.

— Хорошо. Скажи, Смит… Ты правда видел там лося? В том?.. — он не отвечал. — Я просто подумал, что твоё выражение лица, когда ты посмотрел на берег…

— Если официально, то я уверен, что это был лось — медведь наверняка бы нас нагнал. Но если между нами — должниками друг другу, то я не знаю, что видел, — он посмотрел вперёд себя и будто погрузился взглядом в туман. — Когда обернулся, то увидел лишь силуэт, стоящий перед мостом, лишь размытую тень того, что бы там ни было. Для животного это очень умно — знать, когда остановиться, несмотря на отчаянное положение. А ты? Ты можешь быть уверен в том, что это был медведь?

И вот тогда я действительно задумался. Могло ли быть то, что я видел, лишь иллюзией моего мозга? Лишь двумя слабыми солнечными лучами, пробившимися из-за туч? Всякий раз, когда пытался вспомнить, воображение искажало картину. Будто бы на самом деле не видел правды, а верил в любую собственную ложь, даже в самые надуманные воспоминания и образы.

— Н… Нет. Я не могу быть уверенным в том, что видел.

— И это очень хорошо, Фогг, — я уставился на него с абсолютным недопониманием. — Хорошо, потому что если бы это был медведь, и он нас не догнал — значит, это был тот самый, что встретился нашему проводнику на дороге. Знаешь, сколько отсюда до этой дороги? Сколько времени потребовалось бы медведю? Сколько выносливости? Пускай мнения у нас всех и разное, но кое-что общее, уверен, есть: никто из нас не хотел бы иметь дело с медведем, без устали бегущим со скоростью грузовика и точностью автопилота Теслы.

Нельзя было отрицать долю истины в его словах. Я не подумал об этом во время паники, но да — шансы встретить того же самого медведя были чрезвычайно низкими, невозможными.

— Но учти, младший обслуживающий персонал, — заговорил он в своём привычном тоне. — Если вдруг тебе и твоей любознательности захочется высказаться в какой-нибудь… подходящий для этого момент, то окажется, что мои слова, как и долг перед тобой за моё спасение, были лишь твоей выдумкой.

— Мог бы и не говорить.

— Судя по общему уровню соображения нашей команды, нет — не мог.

***

Нужная нам деревня была расположена у реки Кросс-Крик — ещё более мелкого потока воды, чем Сквирел, чьи воды омывали старый посёлок. Спрятанный в густых вечнозелёных лесах, он едва-едва издавал шум, так что, хоть и увидеть его нельзя было из-за деревьев, сложилось впечатление, что то был и вовсе очень мелкий ручеёк.

На дворе было пять часов после полудня. Должно было начать вечереть, но полно — только цвет неба поменялся с серого на тёмно-серый. Поднимаясь вверх по течению, мы то и дело слышали всякую живность из бесящей и пугающей нас белой пелены. Сколько себя помнил, туманы всегда сходили быстро. Появлялись утром — когда тебя ещё по старой рутине подкидывало в шесть без явной на то причины, и ты просто смотрел в окно, а пропадали уже в восемь, но не на Аляске… Чёртов «последний рубеж»…

— Кто идёт?

На нас из границ леса с осторожностью шепнул хриплый, будто влажный старческий голос.

— Свои, Амарук, — отозвался Дэн. — На рыбалку собираешься?

— А, Даниель… Ты всё-таки принял мои речи про Обитель?

— Нет, я ещё не настолько выжил из ума, старик, — улыбнулся тот в серую пустоту, обнажив жёлтые зубы. — Но вот мои друзья хотят и будут очень рады исследовать эту твою Обитель как вдоль, так и поперёк.

— Верно. Моё имя Джордж Форвард, а это — моя команда.

В ответ начали раздаваться шаги. Неспешные и тихие, будто бы их владелец плыл по воздуху, они не задевали собою ни одной ветки на земле, не заставляли шуршать ни один лист. Правду говорят: настоящего охотника можно отличить уже по ходьбе.

К нам вышел сгорбленный старик среднего роста, одетый в бурую кожаную накидку. Так сразу нельзя было сказать, сколько именно ему было лет, но торчащие седые локоны, зачёсанные назад, редкая и острая щетина на подбородке, куча морщин на впавших щеках, и сам возраст, давящий ему на вечно полузакрытые глаза и густые брови — всё это говорило только об одном: обладатель того лица был очень-очень стар.

Он обошёл каждого из нас, игнорируя жесты приветствия. Словно пёс, обнюхивающий новоприбывшего гостя, он глядел на нас, вглядывался, внюхивался, искал что-то так, будто знал, что точно должен был это что-то найти. И лишь потом, спустя многие секунды неловкой тишины и закрепления за ним титула «чокнутый старикан» на веки вечные, он встал перед нами и, высоко подняв голову, пожал руку главному, произнеся своим широким ртом лишь собственное имя:

— Амарук.

— Что… это… блядь… было? — очень медленно выговорил Рональд, смотря на старика из-за плеча.

— Я лишь осмотрел вас и убедился, что дух не нанёс вам никаких ран.

— Какой к чёрту дух?

— Тот самый, что заставил вас бежать, не единожды падая, путаясь в собственных шагах и мыслях — этот дух. А теперь пойдёмте. Кажется моим старым костям, что время не для рыбалки.

Пока мы шли по лесу, меня не покидала одна простая, но ничем не подкреплённая мысль: «Что-то в этом старике не так». И дело было даже не в вызывающем поведении или взгляде, полном холода и безразличия, нет — было что-то ещё.

Мы вошли на территорию деревушки, и, должен сказать, ничего не изменилось внутри меня — всё тот же туман окутывал всё те же почерневшие стены редких домов, вся та же тревога пронзала до самых костей, а над исчезнувшей землёй, будто шпиль горы, парил тоже почерневший деревянный крест — верхушка небольшой местной церкви. Всё выглядело обветшалым… Нет. Всё выглядело заброшенным.

Ах, да — ещё люди. Они пугали даже сильнее. Слабо заметные, медленно текущие во мгле силуэты. Как и Амарук, они были очень немногословны и безумно тихи — молча шли по воздуху, будто бы плывя в вязком молоке. И ещё их глаза — возможно, это было лишь отражение той мглы, но создавалось стойкое ощущение, будто бы все они были слепы, будто бы холод, окутывающий Аляску зимой, проморозил и их глаза, заледенил их души. И даже приветствием был только лёгкий кивок. Клянусь, замри обитатели той деревушки на месте, и я бы тут же принял их за стволы деревьев, за чучела, стоящие у грядок в своей невзрачной одежде, но нет — это были живые люди, это были силуэты живых людей.

— Располагайтесь.

Дверь со скрипом открылась, впустив нас и туман внутрь дома. Там было всё ровно так, как я и предполагал: стены из тёмных посеревших брусьев, куча выцветших тряпок, ковров, скатертей на полу и стенах, защищающих ту хибарку от холода, на редких окнах — тёмно-белые, почти прозрачные гардины, висящие на непрочной ниточке, и кругом она — пыль, несущая в себе запах времени.

— Вот уж не думал, что застану тебя в этом доме снова, — сказал Даниель идущему впереди Амаруку.

— Я здесь лишь до того времени, пока не построят алтарь.

Должен признать, со спины он сам походил на какого-нибудь старого хищника — накидка, точно сшитая из шкуры медведя, воротник из какого-то тёмного пушистого зверька, сами волосы, похожие чем-то на дикую волчью шерсть… Его точно нельзя было назвать человеком современным.

— Алтарь? То есть Тек не врал, когда говорил, что?..

— Юный Теккейт слишком много болтает.

Мы вошли в небольшую комнатку, играющую роль гостиной. У окна с крестообразной деревянной рамой стоял старый стол, накрытый какой-то клеёнкой, у него — два стула и один табурет. Все стены были увешаны разными картинами или фотографиями, стёкла в рамах коих настолько запылились, что уже было невозможно разглядеть содержимое. Но также там были и символы старой религии — какие-то полотна с узорами, образы странных звереподобных существ, скрывающихся в лесах, различные символы из дерева или нитей.

— Ты же знаешь, что об этом думает…

— А ей-то какое дело? — старик взял с полки бледно-красный кувшинчик и, открыв его, наполнил комнату ароматом трав.

— Большое, Амарук. Она — мэр, а я — её муж. И наша задача…

— Ваша задача… — оглянулся он. — Кайана. Ты же не чувствуешь власть своей жены здесь, верно? Не чувствуешь свою собственную?.. Кто бы вообще мог подумать, что сын Адралтока и Атаксаки, пускай и названный колонистским именем, будет пресекать его истинную веру…

— Не начинай. Ты — единственный, кто не прошёл через сиккитик из наших.

— Бред! — оскалился старик. — Ваша проклятая демографическая статистика не учитывает многих из нас.

— Не разделяй наш народ на «вас» и «нас». Даже если так, сколько здесь, по-твоему, «наших»? Оглянись — многие уже давно белые, как снег, а больше половины и вовсе смешанные. Даже твой сын…

— Не смей заикаться о моём сыне! Как ты можешь говорить всё это даже после того, что вы все!..

Тот ударил по столу кувшином, и дом накрыла тишина.

— Алтарь… — продолжил он. — Будет построен. Хочешь ты того или нет. Твои боги — это сказки. Мои же духи снизошли ко мне.

Даниель посмотрел на того со всем возможным презрением. Думаю, ему точно было что ответить. О, судя по продолжительному молчанию, у него было много того, чем он мог ответить, но нет — лишь выпустив свою ярость из себя громким выдохом, наш проводник покачал головой и направился к двери.

— Как знаешь, — его медленный шаг и тембр голоса говорили куда больше, чем он мог бы сказать словами. — В конце концов, я и так в курсе, что ты с высоты своего возраста не внемлешь моим советам.

— Если смеешь напоминать мне о!..

— Я ничего не смею, старый мудрый Амарук, нет — просто констатирую факт. Где Тек? — Дэн застыл у двери.

— Разумеется — в церкви, — тот высоко задрал подбородок. — Юный Теккейт тоже участвует в…

Но дверь захлопнулась, так и не дав старику договорить. Он всё молчал, смотря то на дверь, то на кувшин, то на нас. Нечасто в жизни мне доводилось чувствовать себя настолько нежеланным.

— В общем… — попытался начать Джордж.

— Не надейтесь, что этот разговор никак не относился к вам, — он всё ещё держался за бледно-красный кувшинчик, словно за уплывающий оплот здравомыслия. — Вы не лучше, чем он. Вы здесь чужды. Они вас здесь не ждут. Если ваше правительство, что мнит себя хозяином этих мест, решило позволить вам опорочить Обитель — так и быть. Но наши обычаи вам придётся соблюдать. И то, как здесь к вам будут относиться, не регулируется ничем, — оглянулся он на нас и тоже направился к выходу. — Ни вашим богом, ни вашим правительством.

Покинув нас, Амарук оставил после себя только дребезжание окон от удара петлей входной двери. Слои пыли, поднявшиеся в воздух, начали курсировать помещение из «оттуда» в «туда», поражая своей бесцельностью.

— Потрясающее, блин, отношение к приезжим.

— А вы ожидали другого от инуита, Сэм?

— Я ожидал другого от человека в принципе, — в ответ мистер Форвард рассмеялся искренним низко-хриплым смехом.

— Надеюсь, что вы никогда не покинете США — традиции гостеприимства некоторых народов поразят вас до смерти.

— Но Даниель — инуит, — поддержал я напарника. — И вот этот старик — инуит. Почему такое?..

— Поддерживаю, — кивнул Рональд. — Даже мужичьё за полярным кругом дружелюбнее будет.

— Ну, это просто объяснить господа — нам везёт.

— Охренительное, блин, объяснение.

— Дело в том, что из примерно тридцати тысяч инуитов, оставшихся на территории Аляски, нам попался человек из «старой школы».

— А-а-а-а, — потянул Рон, — ты про…

— Если кратко — это воспитанник школ пятидесятых-шестидесятых годов. Тогда правительства Канады и США всеми силами пытались окончательно подавить самоидентификацию эскимосов как отдельного народа. Большинство из них и так уже было христианами, но вот принудительное переселение и обучение в школах целило именно в вопрос самосознания.

— Так себе получилось, мистер Форвард.

— Именно. Те же ученики, вернувшись домой, начали бороться за права своего народа, так что…

Следующие несколько часов мы провели в прослушивании исторического да культурного прошлого местных народов, пока Даниель, где бы он ни был, точно не торопился. Исходя из тех самых историй, нам действительно везло. Впрочем, казалось мне, дело было вовсе не в том, к какому народу принадлежал Амарук — мудаки всегда были и будут интернациональным явлением.

Но через несколько часов, когда уже начало смеркаться, когда разговоры медленно перетекали в тягучее молчание и пустоту, всё ещё ничего не менялось — ни Даниеля, ни того старика всё ещё не было. Причём сколько у каждого из нас не возникало возможности выйти и проверить — когда очередная тема беседы изживала себя — никто этого не делал. Словно сбежать то ли от медведя, то ли от лося, то ли от призрака так и не удалось, словно он всё ещё был там, в той серой мгле, словно он сам был этой мглой. И только они — свыкшиеся со смертью и одиночеством люди, не чувствовали её присутствия.

Речь шла даже не о Даниеле, что, без шуток, смело покинул нас в поисках своего товарища. Речь шла скорее о таких, как Амарук — действительно холодных, безразличных ко внешним обстоятельствам. Если забыть о его характере, то его нрав, его внутренняя сила были просто поразительны — он сумел пронести веру в то, во что все верить отказались, сквозь декады, сумел противостоять миру даже тогда, когда мир начал противостоять в ответ. Но его цель… Нет, нельзя было абстрагироваться от того, кем он являлся, нельзя было им восхищаться или даже просто уважать за выбор. Ведь… Жертвоприношения, детоубийства, странные чудовища и чрезвычайно жестокие наказания и законы — это явно не то, к чему следовало бы возвращаться. Это явно не то, как стоило бы жить — жить прошлым, жить сказками.

— Тони? Эй, Тони, ты вообще слушаешь? — голос Джорджа начал пробиваться ко мне в мысли сквозь тишину. — Тони!

Смит резко обернулся, отвернувшись от окна. Его голос звучал по-другому — очень тихо и удивлённо, будто бы он был загипнотизирован тем, что происходило снаружи.

— А?

— Я говорю: что думаешь?

— Я?.. Я не… Скажи, а тебе не показались все эти люди каким-то… странными?

— Люди?

— Ну да — те, что снаружи. Сколько ни смотрю на них — они всё бродят. Так тихо. А ещё их глаза…

— Ты о чём? — он встал со своего места и пошёл к окну. — Здесь не должно быть… А… Действительно. Странно.

В тот момент уже все были обращены на него и окно рядом с ним, все смотрели на те мрачные, почти неразличимые тени, полутона тумана.

— Что странного?

— Эмма в телефонных разговорах говорила мне, что деревня рядом с пещерой заброшена. Мол: что это всё — лишь плод сумасшествия какого-то шамана, потерявшего всю свою деревню вследствие наводнения.

— Как, блин, понимать «плод сумасшествия»?

— Это… Не важно, — помедлив, ответил мистер Форвард. — Я бы не стал воспринимать это, как правду. Тем более, если вот они — люди.

— Люди, с которыми что-то не так, — подправил я.

— Это, блядь, точно. Ещё и тот чёртов старикашка — сначала обнюхал всех, словно собака, а потом ещё и за «обитель» втирать начал… Вы же поняли, что он?..

Дверь отворилась. На пороге стояли Амарук, опустивший голову и держащий руку на плече Даниеля, и сам Даниель, в чьих глазах был неестественный, нечеловеческий страх.

— Всё в порядке, Дэн? — осторожно спросил я того.

— Вам нужно будет пройти с ним, — указал он на старика.

— В чём, блин, дело, Даниель?

— С ним, — вновь повторил он.

— Юный и глупый Даниель, — Амарук не двигался с места и не поднимал головы, всё больше и больше походя на ожившую мумию, — уверовал. Увидел. Увидел и поверил в то, что вы все видели, во что вы все верили, но так боялись признаться. Если вы и вправду хотите пойти в Обитель — вам придётся пройти со мной. Придётся пройти ритуал, что избавит вас от вашей наивности. Так что…

— Да? А если мы не захотим принимать этот религиозный бред?

Тот остановился и, смотря на Энтони, какое-то время молчал. Хотелось бы пошутить о том, что в любом другом штате Смита упекли бы уже за оскорбление чувств верующих и забанили в Твиттере, но атмосфера явно была не для шутки. Одно дело иметь своё мнение — в этом нет ничего плохого. Другое — вызывать им конфликты — такого делать нельзя. Жизнь, как и политика — это игра в лесть с выгодой для себя.

— Ты считаешь то, от чего ты бежал не так давно, бредом, чужак? — в тоне голоса появилось явное раздражение.

— Верно. Я могу поверить в израненного вами же медведя и в то, что у кого-то была слишком тонка кишка его добить, но не в ваши ритуалы. Знаешь, как я стал атеистом, старик? Я прочёл Библию, — голос того был абсолютно спокойным, хотя он тоже понимал, что что-то было не так. — И больше, чем лицемеров и идиотов, я ненавижу людей, прикрывающихся за догмами, за религией. Вы мне отвратительны. А ситуация у вас здесь явно не для плясок с бубном. Вот, что я тебе скажу: мы сейчас просто пойдём к нужной нам пещере, задокументируем всё и уберёмся отсюда, чтобы ты мог проводить свои свистопляски в гордом одиночестве, как и многие декады раньше. Что ты на это скажешь? Что сделаешь, а?

В тот момент он поднял руку и легонько ударил Даниеля по плечу. Ничего не произошло. Он оглянулся назад в туман, и хлопок повторился с большей агрессией, а уже ровно через мгновение послышался свист, а ещё через одно в ноге нашего проводника торчала стрела.

— Оставаться на местах!

Он очень быстрым для старика движением вынул кривой нож из-за пояса и приставил Дэну к горлу. Через несколько секунд из тумана показался рыжий и очень бледный парнишка, держащий наготове деревянный длинный лук.

— Что же я сделаю?.. — повторил он вопрос и, наконец, поднял голову. — Я буду настаивать.