Глава 4. Хоган

Глава 4

Корабли, подходящие к усадьбе, заметили ещё издали. Их давно уже ждали. Самые зрячие разглядели и рассказали остальным, что паруса знакомые – белые с красными полосами. А это значит, что держит к усадьбе путь Аймунд конунг, возвращающийся из военного похода либо с удачного торга вместе с ушедшими летом. Каждый год корабли конунга на пути к дому заходили вверх по реке на день-другой к гостеприимному Инвальдру хёвдингу, а заодно и привозили с добычей его сына – отважного Хогана и дружину его.

И как было заведено, к прибытию гостей на дворе усадьбы начались приготовления к пиру: кололи скотину, варили брагу, готовили к празднику просторную гридницу. Работы хватало всем!

Когда корабли показались близко, все жители в праздничных рубахах и платьях высыпали на берег встречать гостей. Весть о кораблях конунга быстро облетела округу, и на берегу с нетерпением ждали сыновья, жёны, родители тех, кто ушёл весной в поход. Но не во всех домах сегодня будет праздник, не все мужья и отцы вернутся под долгожданные крыши с богатыми подарками и свежими шрамами...

И правда, когда подошли к берегу лёгкие дрекки, когда шумные гости и вернувшиеся, наконец, домой сошли на землю, в нескольких группах встречающих стал слышен плач и причитания вдов и осиротевших детей. Конечно же, они получат равную долю добычи этого лета, но ничто уже не вернёт под эти крыши и на эти дворы ушедших на веки в море мужей, отцов и сыновей.

Такова жизнь и смерть тех, кто отважился отправиться в плавание, и тех, кто их проводил весной.

С самого утра, как сказали о кораблях, Ингигерда чувствовала волнующую тревогу – возвращался брат, которого она не видела всё лето. Ту рубашку, что она сшила для него, она успела украсить по горловине и рукавам яркой вышивкой затейливого узора. И уже представляла себе, как подарит её. Хогану должен понравиться подарок, он всегда любил младшую сестрёнку, заботился о ней с ласковой нежностью старшего.

Пировали в гриднице, с шумом, с яркими речами, обещаниями и похвальбой. Брага лилась рекой, от горячего мяса шёл пар. Так много людей прибыло в одночасье, что вся усадьба, казалось, гудела, как потревоженное осиное гнездо.

Пировали до ночи. Уставшая, но довольная Ингигерда покинула гостей, ушла в женскую комнату, села на кровать, рассеянно улыбаясь, стянула с рук серебряные обручья, снимала с шеи обереги и амулеты.

Конечно же, Хоган был в восторге от её подарка и в знак благодарности даже подержал руки сестры в своих больших сильных ладонях. Эти руки сшили и вышили эту рубашку, а в ответ Хоган надел на запястье сестры широкий серебряный браслет.

Вот он. Ингигерда подержала его на пальцах, тяжёлый и красивый. Отложила в сторону.

Старая Бюрн уже спала, и Ингигерда не стала её будить, сама убрала все украшения в деревянный ящичек, сама расстелила постель. Но, прежде чем лечь, она решила сходить на двор, а по пути зашла на кухню и выбрала кость для овчарки.

Она нашла собаку и Арна у конюшни, Арн сидел на чурке, завернувшись в плащ, и смотрел в сторону дома, откуда шумели чужие нетрезвые голоса. Овчарка лежала у его ног, вскинулась на шаги Ингигерды, в темноте навострила уши, но, узнав её, начала ластиться и забила хвостом о землю.

Пока собака возилась с костью, Ингигерда присела на корточки и заглянула в лицо молодого человека. Бюрн побрила его, помыла, подрезала волосы, теперь он приобрёл человеческий вид.

– Арн? – негромко позвала Ингигерда и чуть отпрянула удивлённо, потому что поняла, что он услышал её, он медленно перевёл на неё глаза и вопросительно приподнял брови. – Ты слышишь меня? Арн... Слышишь?

Он долго разглядывал её лицо, а потом, словно потеряв интерес, отвернулся к дому. Ингигерда поднялась уходить. От того открытия, что она сделала, волнение охватило душу. Он не безумен! Он слышал её! Слышал!

Из дома кто-то вышел, двое мужчин. Они о чём-то разговаривали. А потом один отправился прямо к конюшне, и Ингигерда отступила в тень, прячась за угол здания. Оттуда она не видела ничего, но ясно слышала, как зарычала, а потом заскулила Скальди, отпнутая ногой. А затем – глухие мягкие удары, как будто кого-то били кулаками. Ингигерда нахмурилась, стискивая зубы, хотелось броситься вперёд, остановить это, не дать бить его, больного, но не посмела. Она узнала вдруг голос брата Хогана:

– Сволочь... Я бы убил тебя за то, что ты отцу сделал... – хрипло говорил, сквозь зубы, а потом тут же ушёл.

Выглянув из-за угла, Ингигерда видела его спину. Ну, и конечно, у дверей в дом – она сейчас явно узнала в свете подвешенной у входа лампы – маячил Асольв. Кто бы лучше всех рассказал брату о коварном торговце солью?

Проходя мимо, Ингигерда глянула на Арна. Он стирал краем плаща кровь с разбитых губ, на неё даже не посмотрел.

В эту ночь, несмотря на усталость, Ингигерда долго не могла заснуть. Всё перебирала в уме и в памяти всё-всё, что случилось за этот долгий день. Слушала, как шумят за стеной гости, как укладываются они спать.

Что будет ещё? Что будет дальше?

* * *

Гости пробыли в усадьбе хлебосольного Инвальдра хёвдинга несколько дней, потом засобирались в дорогу, их ждали дома, а тревожные утра осени напоминали об этом с новой силой – каждый новый день.

Аймунд конунг одарил хёвдинга щедрыми подарками, сказал пару скупых слов об отваге его старшего сына, похвалил красоту дочери, нашёл слова и для любопытного младшего Висмунда. Долго стоял на борту быстрой дрекки, молчаливым взглядом полуприщуренных тёмно-синих глаз провожал гостеприимные берега Соснового холма.

А с пристани провожали его и другие корабли жители усадьбы и сам хёвдинг. Говорят, много лет назад конунг Аймунд и Инвальдр ходили в общие походы. Это было давно, а сам хёвдинг хвастать о подвигах своей молодости не любил, даже за праздничным столом.

Жизнь в усадьбе вошла в прежнюю колею, всё угомонилось. Хоган, поделив добытое в этом походе по справедливости, распустил свою дружину до весны. Вся семья хёвдинга была теперь в сборе. Постепенно, день за днём всё ближе, подступала зима.

В один из тёплых дней Ингигерда вместе с другими девушками ходила на болото за поздней клюквой, провалилась и промочила ноги. Несмотря на все старания матери, всё же приболела, начался жар и кашель. Госпожа Гейрид не отходила от дочери, сама поила приготовленными своими руками отварами.

За эти несколько дней болезни Ингигерда о многом успела передумать, и в первую очередь, конечно же, об Арне. Ведь он точно так же болел, пережил жар и беспамятство, правда, возле него не было его матери, как у постели Ингигерды. Но эта общая, почти одинаковая болезнь, словно вдруг позволила понять его, сблизила её с ним. И как только Ингигерда почувствовала себя лучше, она захотела увидеть Арна. Увидеть во что бы то ни стало.

Она поднялась и вышла в пиршественный зал, услышав в нём голоса и шум присутствующих домочадцев. С утра, по словам матери, шёл мелкий дождь, поэтому все были в доме.

Ингигерда остановилась на пороге из женской комнаты, прихватив у горла тёплый шерстяной плащ, укутавший её до самых пят. Замерла, широко распахнув синие глаза.

Здесь были все. Все, даже Арн!

От того, что увидела Ингигерда, дыхание её замерло, а, чтобы не упасть, она прислонилась плечом к косяку дверного проёма, так и стояла, позади – женская комната, впереди – общий зал, полный людей и голосов.

Асольв – большой, тяжёлый, совсем здоровый! – держал Арна, просунув одну руку ему под локти, а второй рукой удерживал через шею, так, чтобы вздёрнуть голову повыше. Асольв никогда не отличался излишней мягкостью, и рядом с ним Арн казался ещё меньше, ещё болезненнее.

Рядом, заложив большие пальцы обеих рук за пояс, стоял Хоган, смотрел в лицо Арна исподлобья, и видно было, с какой силой стиснуты его зубы. Напротив, на лавке, сидел отец, Инвальдр хёвдинг. Направо и налево от него все остальные – жена, младший сын, старшие и младшие дружинники, рабы и рабыни.

Ингигерда прислушалась к разговору.

– ...Никакой он не безумец. Он притворяется. – Асольв чуть-чуть придвинул предплечье правой руки к груди, и Арн ещё выше вздёрнул подбородок, хрипло захватив воздух зубами. – Он играет, как те нищие, что на праздниках воплощаются то в медведя, то в коня, то в птицу... Чтобы ему верили.

– Его надо просто хорошо придавить, и он сам всё расскажет. – Хоган сделал шаг ближе к Асольву, и пальцы его рук, оставив пояс, стиснулись в кулаки. – Дать ему хорошенько, чтоб повеселел.

– Конечно! – Асольв встряхнул Арна и ещё сильнее придавил, отчего тот передёрнул плечами, крутнул головой, пытаясь вырваться. – Я тоже так думаю. Он много скрывает и знает, что все хотят это знать, поэтому и прикидывается безумцем, чтобы не было вопросов. Если он на них ответит, он расстанется с жизнью. Он не дурак, поэтому и не хочет, чтоб его спрашивали. Я бы тоже так же поступил на его месте.

– Можно я это сделаю? – Хоган метнул короткий взгляд в сторону отца, но не стал дожидаться его разрешения. – С большой радостью... – Мягко, так, словно играясь, ткнул тяжёлым кулаком под рёбра обездвиженного Арна.

А Ингигерда на своём месте чуть не упала от жалости к больному, оттого, что происходит на её глазах.

– Х-х! – выдохнул Арн после удара под дых и насколько имел возможность уронил голову и согнулся всем телом вперёд.

Но Асольв, приложив усилия, снова вернул его к себе, лишь голова Арна так и лежала на груди. О том, что Арн ещё переживает боль, говорили его стиснутые кулаки.

Хоган запустил пятерню в светлые волосы Арна и вскинул голову его вверх, чуть нахмурился, всматриваясь в серые глаза. В них он не видел ни злости, ни ненависти, одно какое-то пустое безразличие, как в морозном безветренном небе.

– Либо он хорошо притворяется, как скальды сочиняют, либо, в самом деле, безумен... – Хоган разжал пальцы и отступил назад.

Отвернувшись и подняв голову, наконец-то, заметил огромные глаза сестры, что следили за ним от самых дверей другой комнаты.

– Ингигерда? – Пошёл к ней. Но девушка словно бы и не видела его, смотрела поверх плеча туда, за спину, таким же взглядом, не замечающим ничего. – Ингигерда?

Хоган распахнул руки, принимая сестру к себе на грудь, закрывая собой весь дверной проём.

– Милая, ты что? Зачем ты поднялась? Что ты делаешь здесь? – Приобнял, утопая пальцами в мягком плаще, а через него чувствовал, как дрожит девичье тело, охваченное болезнью. – Пошли, я помогу тебе. Тебе нельзя быть здесь...

Рядом уже была госпожа Гейрид, охала и причитала, но Хоган сам вернул сестру в женскую комнату, уложил безвольную в кровать, стал укутывать мягкими шкурами.

Мать уже держала в руках чашку с каким-то горячим отваром. Ингигерда не сопротивлялась брату, но вдруг заговорила срывающимся голосом:

– Хоган, прошу тебя, не позволяй им... не давай им обижать Арна...

При звуках чужого имени Хоган и мать его переглянулись. Гейрид шепнула, нахмуриваясь:

– Арн? – С тревогой глянула в лицо дочери.

– Не надо делать ему больно, он и так болеет... Прошу, Хоган, не разрешай им... – Но госпожа закрыла рот дочери чашкой, заставила пить.

Хоган видел смятение в лице матери, неловкость в движениях, какими она поправляет у лица Ингигерды тёплые рысьи шкуры, да и сам так и вышел нахмуренным в общий зал.

За это время Асольв разбил чужаку лицо, и тот сидел на полу, спиной к стене, смотрел куда-то в пол, мимо всех. Хоган остановился и посмотрел в лицо его, прошептал:

– Арн... – потом позвал чуть громче: – Арн?

Но тот никак не отозвался, будто и не слышал, только окровавленные губы подрагивали беззвучно, да на скуле наливался синяк.

«Ненормальный. В самом деле, безумец...» – подумал Хоган и поднял глаза.

Все, кто в этот момент были в пиршественном зале, шумели, что-то обсуждая между собой, только Инвальдр хёвдинг молчал, слушая спокойно. Глянул на сына из-под густых бровей и вдруг выставил руку, разом заставляя всех замолчать.

– Всё это так! Так! Но это только догадки, никто не может с уверенностью сказать, кто же он на самом деле, никто даже имени его не знает... Хватит просто молоть пустоту в жерновах! Пусть живёт, благо, рыбы заготовили много, да в этом году будет, по гаданиям, много дичи в лесах. Может быть, он, и правда, везучий. В этом году мой сын вернулся домой без единой царапины и с богатой добычей. А разве это не удача? – Хёвдинг поднялся на ноги, пригладил ладонью усы и седеющую бороду. – Он может приносить удачу даже будучи безумным, а раз так, какая разница?

Все согласно закивали головами, понимая справедливость слов своего господина. Он, конечно же, прав, и это его дело, кормить ему или не кормить лишний рот этой зимой.

Хоган ещё раз посмотрел в лицо незнакомого парня. Теперь он обнимал себя ладонями за плечи и всё также смотрел мимо. Вспомнились слова Ингигерды: «Не надо делать ему больно, он и так болеет...» Хоган прищурил тёмно-синие, почти фиолетовые глаза, позвал осторожно:

– Арн?

И незнакомец вздрогнул всем телом, вскинулся, но глаз не поднял. И сын хёвдинга поджал губы: «Странный ты малый, хотел бы я тебе сказать... Я всё равно узнаю, что ты за птица, что ты за Арн такой везучий... Дай только время!»

А на улице незнакомо выла собака, наверняка овчарка Скальди.

Уже вечером хёвдинг говорил своему сыну негромко, боясь потревожить спящего младшего:

– Он казался странным ещё сразу, да и оружие его... Ты же его видел? Мне не попадались такие мечи ни разу в жизни...

Хоган согласно кивнул:

– Мне тоже.

– Я приглашал его к столу, он отказался. Он знал, зачем пришёл сюда, пришёл совершить убийство, поэтому не стал делить хлеб и пиво, хотя мог бы этим втереться в доверие. Я бы доверился ему и даже ночевать бы его оставил под своей крышей...

– Это точно. – Хоган улыбнулся, вспоминая радушие и гостеприимность отца, за которые слышал много хороших слов от Аймунда конунга.

– Вот только зачем ему это? Я вижу этого парня впервые, за что ему мстить мне? Никто не знает, кто он, я посылал по всему побережью... Он нигде не называл своё имя. Он пришёл сюда, на этот берег, за моей жизнью. Это ясно!

– Кто он, отец, надо выяснить. Кто он?

– У нас зима впереди и осенний тинг...

Хоган согласно кивнул на это.

Арн, Арн, Арн... Крутилось в голове.

Он не стал говорить отцу, что узнал имя этого странного парня от сестры. Если хёвдинг узнает, что это имя пришло от дочери, Ингигерде будет несдобровать. Что за связи у неё с ним? Сплошные тайны.