Глава 2. Его зовут Арн...

Глава 2

Заботы по дому захватили мысли Ингигерды, но потом она вышла на двор перед сном, и события вечера тут же вернулись к ней, когда в ночном сумраке овчарка подняла голову, и в свете звёзд чётко выделились острые, стоящие торчком уши.

Чужая собака. Чужой человек. Опасный человек. Он пришёл сюда с оружием, и настроен он был на убийство. Кого? Её отца убить? Да как он посмел? Как он мог? Её отца?!

Уже согреваясь под тёплыми шкурами, Ингигерда закрыла глаза и тут же чётко вспомнила серые твёрдые в своём желании убить глаза незнакомца под тёмными бровями в тот, первый момент, когда он взглянул на неё в дверях. Глянул прямо, а в руках был его короткий меч, и он мог убить её походя. Он за что-то хотел убить её отца, почему тогда не убил её? Что ему стоило? Но почему-то прошёл мимо...

Зря отец так поступил. Нельзя было оставлять его в усадьбе. Надо было утащить его подальше в лес, пусть бы тролли забрали себе его душу.

Ох-хо-хо! Пошли, Фрейя, тёплых дней и продли лето.

Продавец соли дожил до утра и, когда Ингигерда появилась рано утром на дворе, его уже не было – рабы перетащили его на конюшню, с глаз долой, и многие, посудачив немного, забыли о нём на время.

Лишь через несколько дней, потеряв старую Бюрн, Ингигерда осторожно зашла в конюшню, встала в дверях, не проходя вперёд, чуть-чуть заглянула за косяк, ища старую рабыню взглядом.

Первой её появление заметила овчарка, подняла голову, отрывая её от лап, а уже после собаки и Бюрн обернулась, глянула через плечо, сидя на земле, присыпанной сеном у раненого в изголовье.

– О, молодая госпожа, – улыбнулась приветливо старуха, прищуривая синие добрые глаза, отчего морщинки на её лице побежали лучиками. – Проходи, раз пришла.

Ингигеда быстро-быстро замотала головой, отказываясь, только глаза испуганно распахнулись, словно просили её не в конюшню зайти, а в гости к лесному великану.

– Матушка ищет тебя...

– Уже иду.

Бюрн поднялась на ноги, сбросив сухой ладонью прилипшую к подолу солому, пошла, старчески ссутулив плечи и пряча маленькую седую голову в платке. Ингигерда пошла за рабыней и только через несколько шагов спросила о том, о чём нетерпелось спросить:

– Зачем, Бюрн?

Рабыня молчала некоторое время, потом, пожевав губами, ответила:

– У меня было три сына, а не осталось ни одного. Может быть, кто-нибудь поднёс и им воды или хорошо накормил в чужих землях...

Ингигерда с детства слышала от старой рабыни про трёх сыновей её, проданных в голодный год проплывавшему мимо купцу, но только сейчас по-настоящему ощутила тоску и боль в её словах, нахмурилась и промолчала.

Всё-таки этот человек пытался убить её отца. Но кто-то же, в конце концов, должен присматривать за ним, а может, он и не выживет и не сможет повторить попытки.

Наверное, норны ещё плетут нить его жизни и не торопятся обрезать. Почему-то не торопятся...

* * *

Весь день она думала об этом, а на следующий, принеся кусок хлеба для собаки, набралась храбрости и зашла в конюшню, встретив приветливый взгляд Бюрн.

– Всё-таки зашла... – Губы старой рабыни растянулись в улыбке.

– Я принесла хлеба для собаки, – Ингигерда всеми силами старалась дать понять, что совсем не больной её интересует, и даже глядеть на него опасалась. Села рядом с рабыней, погладила собаку по ушам и по голове, стала ломать хлеб кусочками и скармливать их ей с раскрытой ладони.

Овчарка вполне спокойно принимала её угощение, осторожно брала хлеб с ладони и заглядывала в глаза, двигая рыжими бровями.

– Ешь, ешь... – приговаривала Ингигерда.

– Я уже приносила ей поесть, – рабыня хмыкнула. – Вы ей нравитесь, молодая госпожа. А как вы сумели освободить её! – хихикнула довольно. – О-о! Не всякий мужчина решился бы на подобное, это смелость... Это хорошо, тем более для девушки.

Ингигерда засмущалась от неожиданной похвалы, пряча лицо, отвернулась, и взгляд её упёрся в лицо раненого незнакомца. Он смотрел на неё прямо, словно и не болен совсем нормальным, всё понимающим взглядом. И Ингигерда, осознав это, отшатнулась назад.

Он живой! Он выживет! Он будет жить!

Ингигерда быстро поднялась на ноги, испуганно сжав пальцы в кулаки, глядела смятенно огромными синими глазами. Но взгляд незнакомца оставался неподвижным, как будто он ничего не видел перед собой. А потом чужак устало прикрыл глаза и ответнулся.

Плечи Ингигерды поникли. Даже если он и живой, он всё равно ненормальный. Он ничего не понимает. Ему всё безразлично.

Уж лучше б так и было для него, для всех.

– Я пойду. – Она пошла к двери.

Старая Бюрн не стала её останавливать.

* * *

Каждый день украдкой Ингигерда приносила хлеб собаке больного чужака, иногда ей удавалось припасти для неё вяленую рыбинку или кость – овчарка брала всё, удивляя старую Бюрн, возившуюся с больным. С каждым днём Ингигерда привязывалась к овчарке, даже дала ей свою кличку, но, несмотря на это, собака не оставляла своего хозяина, постоянно лежала с ним рядом.

Ингигерда гладила собаку по голове, по мягким лохматым ушам, ласково разговаривала с ней:

– Ты молодец, ты верная, Рюд, – улыбнулась сама себе; старой Бюрн рядом не было, и Ингигерда разговаривала с собакой, не обращая внимания на больного. – Рюд, Рюд, собачка...

За эти дни Ингигерда настолько привыкла к присутствию раненого чужака, как к чему-то безликому, как к вещи, что уже почти не замечала его.

– Красивая... Рюд...

– Её не так зовут...

Рука Ингигерды замерла в воздухе, не коснувшись головы собаки, да и овчарка сама вскинулась на тихий голос хозяина, навострила уши, не сводя карих глаз с его лица.

Ингигерда медленно повернула голову и встретилась взглядом с глазами чужака. Нахмурилась, чувствуя некоторую злость, словно с ней вдруг заговорил предмет мебели, сундук, например, или скамья. Но незнакомец смотрел прямо, огромные серые глаза его на похудевшем с болезненно впалыми щеками лице смотрели неподвижно, как будто он был незрячим, но губы негромко шепнули:

– Её зовут Скальди...

Скальди? Ингигерда поджала губы. Что за шутка? Как одну из норн, ту, что обрезает нить жизни. Разве можно так? Хотя...

Она резко поднялась на ноги. Глаза незнакомца переместились чуть ниже, на девичьи колени, где к подолу платья пристали сухие соломины.

– Может, ты ещё скажешь, как и тебя зовут? – спросила резко, зная, что чужак всё равно не ответит.

Но он выдохнул с хрипом:

– Арн... Арн... – примолк вдруг, болезненно прикусив губу или вспомнив что-то. Он силился назвать имя полностью, но так и не договорил, отвернулся, закрывая глаза, только губы ещё раз шепнули неслышно, но Ингигерда сумела прочесть по губам: – Арн...

– Кто твой отец? Откуда ты? Есть ли у тебя родственники? Как твоё полное имя? – Ингигерда засыпала его вопросами, но ни на один не получила ответа. Нахмурилась недовольно. Возможно, он не слышал её, ведь он всё ещё был болен. Да и была ли ясной его голова? Вот это вопрос.

Губы Ингигерды шепнули слова заклинательной руны от колдовства и бед, а то передаст ещё этот странный человек ей свою болезнь или помутнение рассудка.

Фу! Фу! Фу! Тролли его забери!

Ингигерда поспешно вышла из конюшни, произошедшее разозлило её, и до вечера настроение было плохим, пока она не сорвалась на Висмунда из-за какой-то ерунды.

* * *

Пару дней она не показывалась у него, но потом припасла вяленую салаку и принесла её овчарке. Пока собака ела, Ингигерда смотрела на неё, склонив голову на бок, и приговаривала ласковым шёпотом:

– Скальди... Скальди...

Старая Бюрн в это время мокрой тряпкой протирала руки и лицо больного чужака.

У него началась лихорадка, и в последние дни держался жар. Бюрн пыталась сгонять его, остужая холодной водой. Мать Ингигерды тоже так делала, когда Висмунд болел простудой, и у него был жар. Все матери одинаковые. Хотя Бюрн совсем не мать ему, и он, наверное, даже не замечает её.

– Госпожа, откуда имя собаки знаешь?

Ингигерда вздрогнула и повернулась к рабыне.

– Он сказал...

Седые брови старухи вскинулись от удивления.

– Он – сам? – Ингигерда кивнула головой. – Он сам с тобой говорил? Да?

– Да. Ещё он сказал, что его зовут Арн...

– Арн? – Бюрн озадаченно смотрела в лицо больного, что-то шепча по-стариковски, жалуясь или просто думая вслух.

Наверное, ей было обидно, ведь она сколько возится с ним, а заговорил он совсем не с ней, а с той, что приходит сюда только ради собаки.

– Арн... – повторила рабыня. – Ну, Арн, так Арн.

Бюрн отыскала в соломе глиняную чашку с медовой водой, она варила её на каких-то травах, принялась поить больного чужака с ложки. Он мало что понимал, да и был ли в сознании, но воду проглатывал.

– Господин сегодня спрашивал, что с ним, и будет ли он жить.

– И что ты ответила? – Ингигерда, поглаживая собаку, смотрела на старую рабыню, следила за её руками.

– А что я могла сказать? Сказала, что не знаю. Оно ведь и так непонятно, будет он жить, не будет... Кто же знает? – Бюрн вздохнула, набирая очередную ложку питья. – Есть он ничего не ест, не разговаривает, в сознание не приходит... Чего от него ждать? Если и поднимется, то будет ли в рассудке? Злые духи захватили его память, поселились в нём... Добро и зло ведут борьбу в нём, кто кого одолеет ещё... Останется не от мира сего...

И тут со двора закричали:

– Бюрн? Бюрн, где ты? – Ингигерда узнала голос матери. – Куда запропастилась эта старая... – Голос Гейрид потонул в двором шуме.

Старая Бюрн вскочила на ноги, сунула чашку с ложкой в руки Ингигерды:

– Госпожа зовёт, допои его сама, молодая госпожа...

Она проводила рабыню удивлёнными глазами, перевела взгляд на медовый отвар в чашке. И что? Ей, что ли, поить его? Ещё чего!

Поглядела в лицо этого Арна исподлобья.

Длинные светлые волосы разметались по сторонам влажными прядями. Глаза закрыты, лишь веки подрагивают, словно сейчас он видит сон, скорее, кошмар. Щёки заросли за время болезни, брить его некому. На скулах румянец болезни, а на лбу крохотные капельки пота.

– Арн... – негромко произнесла Ингигерда, словно пробуя имя его на вкус. Что за имя? Странное имя.

Набрала полную ложку отвара и поднесла к губам больного Арна. Он сглотнул, даже глаз не открыв. Ингигерда набрала вторую и третью. Руки действовали сами, задумавшись, Ингигерда даже смотрела в сторону, на солому или на дремлющую овчарку. Добирая последнее в миске, она перевела глаза на ложку и замерла, заметив краем глаза, что Арн этот смотрит на неё.

Ингигерда чуть повернула голову и вздёрнула подбородок, не сводя взгляда с больших серых глаз. Он смотрел прямо на неё, и Ингигерда подумала даже, что смотрит он вполне здоровым ясным взглядом, нет в нём безрассудности, о которой говорила Бюрн. Всё он понимает.

От растерянности, от этого неожиданного прямого взгляда рука Ингигерды дрогнула, проливая последнее из ложки на шерстяное одеяло больного.

– Ой... – вырвалось у дочери хёвдинга.

– Кто ты? – спросил Арн.

– Я? – она удивилась, вскинув брови, убрала посуду в сторону. – Я-то ясно кто, а вот ты кто? – Но он не ответил, и она, не дожидаясь ответа, продолжила: – Ты пришёл сюда, чтобы убить моего отца. Зачем? Что он тебе сделал?

– Я... убить... – Незнакомец не сводил с неё глаз.

Нет, он не был здоровым, в чём-то Бюрн была права. Вряд ли рассудок ещё держался в нём после такого удара по голове. Да и всё ли о себе он помнил? Речь бессвязная, вопросы странные, да и своё ли имя он назвал в прошлый раз, хотя собака на свою кличку откликается.

Чужак болезненно моргнул, провёл языком по сухим губам.

– Я хотел убить... да...

– Зачем? – вытолкнула Ингигерда сквозь зубы, начиная злиться.

Если знал, если делал, почему не сказать тогда? Ведь для чего-то хотел он смерти Инвальдру хёвдингу – её отцу.

– Что он сделал тебе? Ну? Говори!

– Мне – ничего... – Голос его был чуть слышимым, но говорил он без страха.

– Зачем тогда? – Нахмурилась Ингигерда, и пальцы её стиснулись в кулаки.

– Так надо...

– Кому – надо? – она быстро задавала вопросы, желая услышать от него как можно больше. Может, хоть как-то пролить свет на случившееся. Отец, вот, тоже раны залечивает. А за что они ему?

– Не мне...

– А кому? Кому? Кому – надо?

Но Арн отвернулся, прикрывая глаза, словно не желая больше разговаривать, и Ингигерда разозлилась ещё больше, стиснула зубы, позвала требовательно, как обычно звала рабыню, когда надо было помочь одеться:

– Арн! Арн? – С каждым разом всё громче и увереннее. – Арн?

Он повернулся, открывая глаза, но прошептал совсем другое:

– Пить...

Она вздрогнула от удивления, от стыда за себя. Он же болен! Чего она хочет от него? Какие могут быть вопросы? Как его можно заставлять сейчас?

– Сейчас...

Налила в чашку воды из кувшина, поднялась на колени, подбираясь к больному ближе. Она не стала поить его с ложки, она приподняла его голову от подушки и поднесла к губам чашку с водой.

– Пей! Сам пей, ты сможешь.

И он смог. Стукнул зубами по глиняному краю, вода прохладой ударила по губам, сделал глоток один, потом другой, пока не выпил всю чашку. Поднял глаза на Ингигерду, глядя снизу и близко, шепнул, отстраняясь:

– Спасибо, красавица...

Руки её вздрогнули при этих словах. «Красавица»! Она помогла ему лечь, укрыла одеялом, сидела на подогнутых ногах, смотрела в бледное лицо, а в ушах это его последнее слово продолжало звучать: «красавица». Опять и опять.

Отец и мать говорили ей это слово иногда, но это родители, а он чужой. И голосом говорил совсем не таким, а мягко, словно улыбаясь. А сам не улыбался нисколько.

Она нахмурилась, собрала посуду и поднялась на ноги, выбежала на улицу, даже не заметив прилипшую солому на одежде, пока мать позже не сделала ей замечание.