8. Бал. Падение шута

Воскресное утро, как и субботнее, я проспала. Снова пропустила завтрак, не пожелала отцу хорошего дня и потеряла уйму времени. Лениво потянувшись на кровати, я стала не спеша подниматься. Нужно было поторапливаться, если я не хотела остаться еще и без обеда. Правда, собиралась я, как на автомате, думая о том, что видела ночью. Даже в душе перед глазами был образ того человека в плаще. Чтобы прогнать пугающие воспоминания, я решила скорее пойти в столовую.

Окунувшись в гущу студенческой жизни, я смогла, наконец, расслабиться. Сегодня как никогда было шумно. Все обсуждали предстоящий осенний бал. Подсев за столик к девочкам, я быстро влилась в беседу о платьях, туфлях и прочей ерунде.

Балы в Оболенке были старой доброй традицией и устраивались три раза в год: осенью, зимой и весной. Для выпускных курсов Оболенские балы были не просто приятным времяпрепровождением, но и возможностью показать, чему научились в знаменитом Университете.

На осеннем балу мы демонстрировали свои атлетические способности. Девушки танцевали или готовили гимнастические номера, а молодые люди фехтовали, стреляли из лука, встречались на ринге восточных единоборств или противостояли друг другу в рукопашном бою. Зимний бал проходил в преддверье Новогодних праздников. На нем старшекурсники блистали эрудицией и интеллектом, решая при зрителях сложные логические задачи. В конце апреля на весеннем балу Оболенка становилась пристанищем художников, скульпторов, поэтов и музыкантов. Каждый выпускник должен был продемонстрировать свое творческое начало, реализуя себя в каком-либо искусстве. Таким образом, к конце учебного года мы должны были доказать, что придерживаемся главного принципа Оболенского Университета — калокагатии, совершенства тела и духа.

— Лер, ты уже начала готовить номер для бала? — поинтересовалась Ленка, ковыряя вилкой в своем салате.

— Если честно, пока не думала об этом, — пожала плечами я, чувствуя, как необходимость готовить танец повисла неприятным грузом в душе. Времени не так много, а со всеми передрягами, которые на меня свалились, было совсем не до танцулек. К счастью, у меня было несколько поставленных номеров, которые я показывала на студенческих конкурсах, а значит, можно без проблем составить из них один.

— А я готовлю медленный танец. Это будет настоящее драматическое выступление с элементами балета, — гордо заявила Аня Фролова с юридического, за что получила насмешливый взгляд Королевой.

Девушки не выносили друг друга. Когда они поступили в Оболенку, то попали в одну группу и сразу же сдружились, но постепенно их дружба сходила на «нет», а позже и вовсе Фролова и Королева превратились в соперниц за место лучшей студентки факультета. Апогей их конфликта произошел два года назад, когда Анька увела у бывшей подруги парня. Это случилось незадолго до защиты курсовой, таким низким способом Фролова нейтрализовала соперницу, и ее защита была признана лучшей. Скандалы и шумные разборки в Оболенском Университете не были приняты, поэтому свою неприязнь девушки не выплескивали на публике, ненавидя друг друга молча.

— Тебе лишь бы продемонстрировать свою растяжку, — фыркнула Лена, отвернувшись от бывшей подруги, словно та мерзкое насекомое.

— Мне есть, что показать, — в ответ ухмыльнулась Фролова, — ты завидуешь?

— Если бы я так же часто раздвигала ноги, как ты, то и у меня растяжка была бы не хуже, — совершенно спокойно проговорила Лена.

— Идиотка! — Анька вскочила и, ни с кем не прощаясь, ушла за другой столик.

Мы продолжили обед, как в столовую, живо беседуя, вошли мой папа и Арсений. Они выглядели так, словно говорили о чем-то интересном и несомненно приятном для обоих. Во мне, конечно же, разыгралось любопытство, ведь отец, несмотря на то, что хорошо отзывался об Арсении, практически с ним не общался, а тут… Извинившись перед Леной, я отправилась к преподавательскому столику, чтобы… поздороваться.

— Милая, что-то случилось? — сразу спросил отец, как только я подошла.

— Добрый день, Валерия, — кивнул Арсений и, откинувшись на стуле так, что папа не видел его лица, хищно улыбнулся. Мне стало не по себе от такого, но все же я сделала вид, что не заметила его оскала.

— Ничего не случилось, папочка. Я просто подошла поздороваться с тобой… и Арсением Витальевичем. Приятного аппетита, — игнорируя Индюка, ответила я.

— А мы как раз обсуждали тебя с твоим руководителем, — улыбнулся папа, — Арсений Витальевич так хвалил твои успехи.

— Вот как? — я искренне удивилась и перевела взгляд на довольного Романова. Я ни грамма не верила ему и не сомневалась, что Индюк задумал что-то неладное.

— Валерия, я немного ознакомился с вашей работой, — деловито заговорил научрук, — очень неплохо, хотя есть над чем поработать. Как только закончу, получите мое заключение.

— Спасибо, — процедила я, чувствуя, что его заключение еще выйдет мне боком.

— Милая, учебные дела обсудите не за едой. Возвращайся за свой стол, — папа поцеловал меня в щеку и повернулся к Арсению, заводя речь о расписании на неделю.

Кивнув отцу и проигнорировав ехидную улыбку Романова, я вернулась за свой столик. И только я села, как к нам с Леной подбежала Маринка Позднякова. Она, как обычно, была готова поделиться последними сплетнями и начала что-то эмоционально рассказывать, но я ее не слушала. Все мысли крутились вокруг злосчастного научрука. С одной стороны меня пугал его настрой, но с другой… С другой стороны я была готова послать все к черту ради его улыбки, но не такой, которой он награждал меня, а искренней… Как сейчас, беседуя с моим отцом.

— Лер, тебе так повезло работать с этим красавчиком, — захихикала Марина, проследив за моим взглядом, и я тут же отвернулась от Арсения.

— Не говори глупостей. Главное, чтобы он помог с дипломом, — вышло совершенно неправдоподобно, и, кажется, щеки начали гореть. А Маринка только внимательнее стала всматриваться в мое лицо. Ее сканирующий взгляд был способен увидеть малейшую ложь, и это сильно напрягало. Нужно было как-то переключить ее внимание, пока не стало слишком поздно, и моя глупая влюбленность в преподавателя не превратилась в достояние общественности.

— Хочешь сказать, он тебе совершенно не нравится? — не отставала сплетница.

— Нет, он не в моем вкусе, — спокойно ответила я, про себя молясь о чуде, заставившем ее отстать, и мои молитвы оказались услышаны.

— Марин, оставь Лерку в покое, у нее уже есть парень, — Лена заговорчески мне подмигнула, чем окончательно ввела в ступор.

— Да?! Кто? — тут же заинтересовалась Марина.

— Мне тоже интересно, кто, потому что сама я не знаю, — усмехнулась я.

— Разве не ты вчера целовалась с Юркой Ниловым в кино на задних рядах?

— Вот это новость, — Маринка придвинулась поближе, видимо, желая услышать подробности.

— Да, было. Хотели попробовать, но ничего из этого не вышло, и мы решили остаться друзьями, — ответила я, желая отрубить на корню ненужные слухи.

— Ты так останешься старой девой, — простонала Маринка, — а может, ты по девочкам?

— Эй! — я чуть не подавилась соком.

— Ладно-ладно, — девушка подняла руки, но тут же расплылась в улыбке, — зато, раз тебе не нравится Романов, я могу им вплотную заняться.

Как-то резко Маринка стала меня раздражать, и я бы с радостью выплеснула ей в лицо свой недопитый сок. И чего только мне стоило сдержаться.

— Отношения преподавателя и студентки караются увольнением, позволь тебе напомнить, — отчеканила я.

— Не так долго мне осталось быть студенткой, к тому же запретная связь дико возбуждает…

Весь обед я была вынуждена слушать план соблазнения Арсения и горько сознавать, что рядом с Маринкой у меня нет шансов. Даже если забыть о том, что одним своим присутствием вызываю у Романова аллергию, я во всем проигрывала Поздняковой. По ней сходила с ума добрая половина парней Оболенки и не только потому, что она имела миловидное личико и точеную фигурку, Марина была девушка с большой буквы, умела кокетничать, строить глазки и, когда было нужно, демонстрировать свою слабость. Конечно же, она своего добьется, а я, как порядочная подруга (хотя какая подруга?) буду вынуждена хранить их тайну. Единственное, что мне оставалось, и это было верным решением, — выкинуть из головы мысли о глупой влюбленности в Индюка. И лучше всего в этом поможет расследование, на котором и следовало бы сосредоточиться.

С понедельника я занялась изучением росписей Университета. Постепенно исследуя каждую аудиторию и стараясь не привлекать к себе ненужного внимания, я потратила целых две недели, чтобы отыскать всего четыре символа, расшифровка которых была в книге Радзинского.

Зал риторики украшала потолочная фреска с изображением девы с ребенком на руках. Ни у кого не было сомнений, что изображалась Богоматерь с младенцем, вот только никаких библейских символов рисунок не содержал. Возможно, светский художник, словно живописец Возрождения, изобразил Деву Марию, как земную женщину. Так мы и думали, вот только книга Радзинского не говорила ничего о Богоматери, а трактовала картину как «начало новой жизни в преддверии перемен».

В библиотеке была украшена вся северная стена, но лишь в нижнем правом углу мне удалось разглядеть символ из книги — чашу, в которой отражалось звездное небо, что символизировало «духовное богатство». Очень логично, как и измерительный предмет, напоминавший циркуль — символ «ясного мышления и самодисциплины» в аудитории математики. Последний рисунок гравюры я нашла на кафедре юриспруденции, в аудитории, где преподавал отец. «Восстановление порядка» — изображение воина, в одной руке держащего копье, а в другой свиток.

Следовало бы поговорить с папой, вдруг ему что-то известно о росписях, но я никак не могла решиться. Было страшно, что мой отец с этим связан, и хотя я старалась отбросить эти мысли, все чаще приходила к выводу, что он что-то знает. Как-то раз я все же завела снова разговор о Радзинском, но была грубо перебита, отец дал ясно понять, что ничего, кроме диплома и прочих учебных дел, обсуждать не намерен.

А с дипломом у меня как раз все было прекрасно. Я писала по несколько страниц в день и в Университете отдавала их Арсению, а он через день возвращал мои наработки со своими комментариями. На этом наше общение заканчивалось. Все возникающие вопросы он просил подавать ему в письменной форме. Единственное, что хоть немного радовало — моей работой он оставался доволен, во всяком случае, так следовало из его пометок. Что до лекций, то Романов не изменил свою манеру преподавания и из раза в раз грузил студентов эссе и прочими письменными работами, а изучение материала оставлял в качестве домашнего задания. Что удивляло не меньше, так это его проверка наших эссе. Каждый раз мы получали обратную связь от Романова в виде такого же эссе, где он на трех-четырех листах расписывал тему, оспаривал или соглашался с нашим мнением. Тогда я и открыла этого человека с иной стороны. В разговоре о философии он не мог связать и двух слов, а вот его заметки были, по меньшей мере, гениальными. Я заключила, что он просто-напросто боится своих студентов. Думаю, у него не было достаточного опыта, чтобы легко преподавать. Видимо, поэтому он предпочел общение в письменной форме.

По мере того, как росло уважение к Арсению, мое поведение менялось. Я уже не могла, как раньше, язвить на его занятиях, внимательно слушала все, что он говорит, и каждый день искала с ним встреч по самому разному поводу. Мои чувства к нему не только не прошли, но и окрепли. Вот только он каждый раз отмахивался от меня, как назойливой мухи. «Валерия, опять вы? Лучше бы сидели над дипломом». «Я не буду отвечать на ваш вопрос, он слишком прост, и вы сами можете найти ответ». «У меня есть дела поважнее вас». И прочее, прочее… Я была совершенно не интересна Арсению. Правда, таким непреступным он был не только со мной. Позднякова ни на шаг не продвинулась в своем плане соблазнения молодого профессора. Он игнорировал ее заигрывания, на вопросы отвечал сухо и немногословно, а на просьбы помочь с философией советовал обратиться к Интернету или ко мне.

— Позднякова, ваши вопросы не делают вам чести. Идите к Ланской, она растолкует что к чему, да ей будет приятно лишний раз выставить себя умницей, — в очередной раз отмахнулся Романов.

— Но, Арсений Витальевич, я бы хотела, чтобы Оригена объяснили именно вы. Так я лучше усвою материал, — проигнорировав грубый выпад преподавателя, Марина шла в наступление. Как бы невзначай она чуть наклонилась и поправила медальон, что «случайно» попал в ее бюстгальтер. Меня чуть не стошнило от всей этой картины, и я, наспех закинув вещи в сумку, пулей вылетела из аудитории.

Я искренне поражалась Маринке, Романов только и делает, что отшивает ее, а она все терпит, не переставая докучать ему своими заигрываниями. Но что было самым обидным, что при этом Арсений умудрялся обидеть и меня! А я, как дура, ревновала и в глубине души надеялась хотя бы на простое уважение с его стороны. Чтобы не думать об Индюке, я до самого вечера изнуряла себя тренировками номера для осеннего бала.

Когда Арина поправилась, мы вместе стали придумывать свои номера, помогая друг другу исправлять ошибки, которые было видно только со стороны. Ринка придумала потрясающий танец с лентами, и когда кружилась на сцене, от этой красоты перехватывало дыхание. А вот я в своем выступлении смешала движения ча-ча-ча и самбы, разбавив гимнастическими элементами. У меня была отличная растяжка, и не использовать это было бы грехом.

В субботу вся Оболенка стояла на ушах. Студенты отрабатывали номера, готовили вечерние костюмы и платья для торжественной части и экипировку для выступлений; преподаватели проверяли готовность зала, а персонал занимался праздничным ужином.

Как только солнце зашло за горизонт и опустились сумерки, включили праздничную иллюминацию. Весь Университет искрился огнями, даже фонтан подсвечивался разноцветными диодами. Около девяти вечера девушки в сопровождении кавалеров направились в большой колонный зал. Я поднималась по парадной лестнице на второй этаж под руку с Ниловым, наши отношения хоть и оставались натянутыми, но все же налаживались.

В ярко освещенном зале разносился аромат закусок, свежие фрукты, нарезанные самыми причудливыми формами, украшали столы с десертами, а обряженная в белоснежную одежду обслуга разносила подносы с прохладительными напитками. Мой отец о чем-то беседовал с ректором и другими преподавателями. Библиотекарь Сергей Петрович суетился в зале, встречая студентов и давая каждому какие-то наставления. А профессор Романов, с бокалом чего-то розового, напоминавшего грейпфрутовый сок, внимательно наблюдал за всем, что происходило в зале с небольшого постамента, где стояла звуковоспроизводящая аппаратура. В черном, как уголь, смокинге он смотрелся сногсшибательно, и неудивительно, что многие студентки и кое-кто из преподавательниц бросали на Арсения заинтересованные взгляды.

— Лер, ты такая красивая сегодня, — шепнул Юрка, заставляя отвести взгляд от Арсения и обратить внимание на него.

— Спасибо, Юр. Ты тоже красавчик, — смущенно ответила я.

Мне действительно хотелось на этом вечере выглядеть по-особенному. Папа выделил немаленькую сумму на наряд, и я купила вечернее платье в пол нежно-голубого цвета, а к нему серебристые лодочки на тонкой шпильке и аккуратный клатч им в тон. Волосы были завиты в крупные локоны и уложены на одну сторону. Мне нравилось, как я выгляжу, но больше всего я хотела, чтобы это оценил Романов, а вот он даже не смотрел в мою сторону.

Вскоре, как большие настенные часы пробили половину десятого, ректор объявил о начале торжества. Бал начинался с классического менуэта, а продолжился венским вальсом. Кругом царила атмосфера праздника. Пары студентов и преподавателей закружились по залу в прекрасном танце. К моему большому сожалению, Арсений не танцевал. Восхитительно-мужественный он наблюдал за всем со стороны, а я изо всех сил старалась попасться ему на глаза, но каждый раз, когда он меня замечал, равнодушно отводил взгляд в сторону.

Когда окончилось первое отделение танцев, на сцену вышел мой отец. Он рассказал о традиции балов в Оболенке и пожелал выпускникам успешно выступить. Папа стал рассказывать порядок выхода на сцену, как вдруг его прервал чей-то громкий смех на другом конце зала.

— А я тебе говорю, старик Радзинский с катушек съехал. Рассказывал про рисунки, заговоры и какие-то убийства.

Я повернулась назад и увидела едва державшегося на ногах Петю Авилова в компании двух однокурсников. Дружки Пети выглядели не лучше. И тут я вспомнила, как один из них, Денис Лядов, грозился достать к балу пару бутылок крепкого алкоголя. Судя по всему, ему это удалось.

— Господин Авилов! — прогремел голос ректора в микрофон. Серов потеснил на сцене отца и сурово смотрел на возмутителей порядка. — Вы что себе позволяете? Немедленно в мой кабинет.

Кажется, Петя не до конца понял, что произошло и какие его теперь ждут проблемы. Заплетающейся походкой, под осуждающие взгляды студентов, преподавателей и обслуги Авилов поплелся к выходу.

— Лядов и Фомин! — Иван Викторович обратился к приятелям Пети. — Вам советую идти в жилой корпус и проспаться. Поговорим утром.

Пока все возмущались такому вопиющему поведению, я прокручивала в голове слова Авилова. Теперь отпали последние сомнения, Павел Аркадьевич успел рассказать ему куда больше, чем мне. Нужно обязательно поговорить с Петей, и, если ректор собирается его отчислить, у меня не так много времени.

— Дамы и господа! Уважаемые студенты и преподаватели, — вновь заговорил Серов, — приношу свои извинения за неприятный инцидент. Мы примем самые строгие меры, и виновные понесут наказание, но праздник продолжается, и сейчас студенты выпускного курса продемонстрируют свои таланты!

Мое выступление стояло третьим, поэтому нужно было идти переодеваться и готовиться к танцу. Оставалось только надеяться, что Авилова не выдворят из Оболенки до завтрашнего дня, и я успею с ним поговорить.

Для выступления я приготовила короткое ярко-желтое платье с пышной легкой юбкой, красиво развевающуюся от резких движений бедрами. Вот только без чужой помощи застегнуть его не получалось. Пока Аринка помогала зашнуровывать корсет, я натягивала длинные перчатки.

— Думаешь, отчислят? — спросила подруга.

— Уверена. Серов так просто не спустит пьянство, да еще на балу, — вздохнула я.

— Так ему и надо. Надо было раньше думать, — победоносно улыбнулась Ринка, и мне совершенно не понравилось, что она радуется чужой неудаче, пусть даже своего неприятеля.

— Петька, конечно, сам виноват, но отчисление… Четыре с лишним года коту под хвост. Ты не думаешь, что слишком жестоко?

— Нет, — Арина подошла к зеркалу и стала убирать свои волосы в пучок, — если он не ценит то, что имеет, то пусть получает по заслугам.

— Ты ведь сейчас говоришь не про учебу, так? — я посмотрела на Рину через зеркало и заметила, как она закусила губу. — Дело твое, но если обиду отпустить, станет легче…

— Лер, твой выход! — в гримерку вошла Евгения Матвеевна и критически осмотрела меня с ног до головы. — Ты что босиком выступаешь?

— Ага… — улыбнулась я.

По моей задумке танцевать я буду без обуви, чтобы в середине сохранить равновесие, когда запрыгну на канат. И вот, первые аккорды песни, и я на сцене. Бегло пробежавшись взглядом по зрительному залу, я надеялась отыскать одного-единственного, кого хотела поразить своим танцем, хотя в глубине души боялась, что он даже не станет смотреть. Вопреки моим опасениям, Арсений стоял почти у сцены и внимательно наблюдал за каждым моим движением. От его взгляда я почувствовала, как ладошки стали влажными, и я неосознанно вытерла их о юбку, чем вызвала суровое покашливание отца. Вот черт!

Мелодия постепенно расходилась из медленной в ритмичную, и в нужный момент я начала свой танец. Теперь для меня не существовало ничего, кроме музыки, сцены и зрителя, чей взгляд я чувствовала каждой клеточкой тела. Движение бедрами раз, два, три, поворот. Нога вверх. Шпагат. Прыжок. Сальто. Снова прыжок, и я на канате. Вышло удачно, и я посмотрела на Арсения. Он наблюдал, как завороженный, и это придавало сил танцевать еще лучше. Снова сальто. Шпагат.

Я почти закончила свой номер, как по залу разнесся шепот, и люди вдруг засуетились. Со сцены я не могла ничего увидеть, но поняла, что произошло что-то нехорошее. И тут на весь зал раздался оглушительный женский крик, и все ринулись к балкону и окнам. Мой танец уже никого не интересовал, и я, движимая любопытством, хотела спрыгнуть со сцены, но угодила на руки Арсению.

— Вы босиком, — опуская меня на пол, но не выпуская из объятий, сказал профессор, — вам бы обуться, но любопытство покоя не даст, если не посмотрите, что там такое?

— Арсений Витальевич, что-то случилось.

— Без вас понял, — грубо пробормотал он, отпустил меня и побежал за остальными на балкон.

Когда я подбежала к окну и высунулась, то увидела на ступенях главного входа Петю Авилова. Он лежал в неестественной позе: одна нога сильно вывернута, а голова развернута к спине. По светлому мрамору медленно расползалось темное кровавое пятно. Наш университетский доктор подбежал к парню и склонился над ним, пытаясь нащупать пульс.

— Он мертв, — громко объявил Михаил Романович.