Глава 9

Я купил себе место в трюме критского корабля - договорившись с триерархом-минойцем заранее, я получил особую деревянную бирку. Теперь я поднялся по мосткам и расплатился с капитаном, которого звали Талассий: невысокий, очень смуглый и живой, как ящерица, он заулыбался, оглядывая мальчика с посохом и в шляпе. Я, будучи дорийцем по отцу и по матери*, уже почти сравнялся ростом с этим критянином.

- Далеко ли держит путь столь смелый муж? - полюбопытствовал он, когда мы оказались в расчете. Конечно, было удивительно, что я плыву без сопровождающих.

- Далеко. Но сначала сделаю остановку у вас на Крите, - хмуро ответил я.

- Ну, тебе в любом случае придется ее сделать, - рассмеялся триерарх, приглядываясь ко мне еще внимательнее. Многие путники брали с собой посохи; но этот остроглазый Талассий, конечно, заметил мою хромоту.

Мать предупреждала меня, что критяне болтливы и, на первый взгляд, легкомысленны - однако при этом большие плуты. Так что я всем своим видом показал, что не желаю продолжать разговор: я отошел на нос судна и, скинув свою котомку и плащ, постелил себе у борта, подальше от гребцов. Усевшись на сложенный плащ, я придвинул свои вещи поближе к себе и, положив палку в ногах, воинственно огляделся.

Однако триерарх уже давно забыл о моем существовании: он покрикивал на матросов, ставивших паруса, и торопил других, заканчивавших погрузку. Наконец корабль снялся с якоря... и вот тогда я вскочил на ноги, жадно впиваясь глазами в очертания берега. Я мог никогда больше его не увидеть!

Древний храм Афины Линдии на акрополе поблескивал белым мрамором и позолотой; розы, давшие имя острову, усыпали холмы... а вон там, за гребнем, осталась оливковая роща, которая временно принадлежала нашему семейству...

Полоска синей воды между мною и берегом все ширилась: я внезапно вспомнил, что нужно принести жертву морскому хозяину, дабы снискать его милость. Но триерарх Талассий уже сделал это за нас всех!

Мысль о критянине, в чьих руках теперь находилась моя судьба, одновременно разозлила меня и придала мне бодрости. Я плюхнулся обратно на горячий палубный настил; потом пошарил в своей котомке и вытащил фляжку с хиосским вином. Мать дала его мне с собой, хотя по возрасту мне полагалось пить только сильно разбавленное, и то - по праздникам.

Но у меня был торжественный день! Сделав пару глотков крепкого сладкого нектара, я немного плеснул за борт - совершил возлияние Посейдону. Потом я убрал все назад и снова затянул завязки сумки.

Я хорошо помнил, что воду нужно беречь, и вино - тоже: может понадобиться для ран. На случай ранения или болезни мама положила мне еще и мешочек с травами и дорогую хиосскую мастику: превосходное лекарство, как наружное, так и внутреннее.

Скоро берег пропал из виду, и я ощутил невольный страх: теперь я остался один на один с этой бескрайней стихией.

Я сжал в кулаке золотого бычка, и это укрепило мой дух. Критский бык спасал меня уже не раз: и теперь приведет домой. Теперь я твердо в это верил!

Устроившись поудобнее на разостланном плаще, я оглядел своих попутчиков, на которых сперва не обратил внимания. Несколько полунагих смуглых людей, в одних пестрых поясах-повязках, сидели на корточках и оживленно болтали: их волосы, разделенные на волнистые пряди и смазанные маслом, блестели как змеи. Похоже, они были минойцы или полукровки. Пара родосских греков в белых гиматиях расположилась подальше - эти бородатые и степенные мужи тоже были заняты беседой. Никому не было до меня дела.

Я поежился, в полной мере ощутив последствия своего опрометчивого решения. Неужели до самого Египта я так и буду один?..

Я почти решился попытаться завязать с кем-нибудь из спутников знакомство; и уже хотел встать, опираясь на посох. Но тут вдруг кто-то присел рядом со мной.

Невольно вздрогнув, я повернулся к этому человеку: это оказался сам триерарх Талассий. И теперь я почти обрадовался ему.

Я хотел встать, из почтения к старшему, но миноец жестом удержал меня.

- Сиди, юноша. Ты и так не очень-то устойчив, как я погляжу, - он весело оскалился, заставив меня задрожать от гнева. Пусть я еще мальчишка и, вдобавок, хромой - такого тона я никому не спущу!

- Что тебе нужно... триерарх? - спросил я, стискивая зубы. Невольно я огладил резную совиную голову на набалдашнике: хотя отлично сознавал, что поднять руку на начальника корабля посреди моря было бы самоубийством.

- Не злись, - Талассий заметил мое движение. А потом вдруг цапнул меня за запястье: рука у него была сухая и сильная, как клещи.

- Я вовсе не хотел тебя обидеть, только познакомиться! - сказал критянин. - Я уже знаю на моем судне всех, кроме тебя, - а ты назвал только свое имя.

Я теперь не сомневался, что при желании он бы справился со мной играючи; и мне самому уже сделалось стыдно за несдержанность.

- Я Питфей, сын Никострата... из города Линда, - сказал я, потупившись. - Я плыву на Крит, чтобы взглянуть на древние храмы великой богини, а потом отправлюсь в Египет.

Это все прозвучало, как мне показалось, очень по-детски; я покраснел. Но триерарх надо мной не смеялся - он снова внимательно меня разглядывал: и рассмотрел мой амулет.

- Такие украшения у нас делали тысячу лет назад и еще раньше, - сказал Талассий. Он протянул руку и тронул моего бычка. - У тебя на Крите есть родня или знакомые?

Я мотнул головой: даже слишком поспешно.

- Нет, никого, господин.

Талассий улыбнулся.

- Ну что ж, тогда я могу свести тебя с одним моим старым товарищем, который поможет тебе устроиться. Он тоже моряк и начальник кораблей - его зовут Критобул. Зуб даю, ему понравится твой оберег!

И миноец захохотал, довольный своим остроумием. Я сразу рассердился и очень растерялся. Может, это какое-то мошенничество? Но в чем подвох? У меня, конечно, имелись с собой деньги - но для капитана грабить таким странным способом...

Неожиданное воспоминание заставило меня похолодеть. Критобул! Матушка говорила, что у нас был знакомый моряк-критянин с таким именем: но больше она ничего о нем не рассказывала. И мы уже давно не имели дела ни с какими критянами.

И тут я решился.

- Благодарю тебя, господин. Я принимаю твое предложение, - сказал я, посмотрев в дерзкие светло-карие глаза собеседника. - Я могу...

Я запнулся, протянув руку к поясу с деньгами. Право, я совсем не знал, как заплатить за такое великодушие.

Талассий, широко улыбаясь, хлопнул меня по плечу.

- Не обижай меня, мальчик. Я помогаю тебе, потому что ты мне понравился, - он склонился ближе и опять коснулся пальцем моего амулета. - И потому, что ты чтишь нашу великую богиню! - прибавил триерарх совершенно серьезно.

Я прикрыл глаза, ощущая, как жжет меня фигурка быка. Это было одно из тех мгновений, которые проносятся через всю жизнь: я почувствовал свою мойру* - прикосновение судьбы...

Когда Талассий ушел, я снес свои вещи в трюм, где находилось мое спальное место, и прикрыл холстиной. А потом немного обследовал корабль - сунулся куда было можно; свесившись через борт, рассмотрел гребцов на нижней палубе. Меня удивило, что это, по всей видимости, были вольные люди: и, судя по небольшому росту и комплекции, тоже критяне или критские греки!

Здесь не было ни барабанщика, задававшего ритм, ни надсмотрщиков: и это, надо сказать, мне понравилось. Команда Талассия, похоже, трудилась слаженно и охотно - и, весьма возможно, его приятель Критобул тоже был неплохой человек и хороший хозяин своим людям...

Потом, опять устроившись на палубе, я достал свою кифару, которую принес с собой: она занимала значительное место в вещевом мешке. Инструмент было вредно держать в сырости - а пальцы быстро теряли гибкость и чувствительность, если их не упражнять. Дома я даже занимался плетением из лозы и соломки, чтобы оставаться в форме.

Я надел на большой палец костяной плектр* и попробовал защипнуть струны.

И тут, на мою беду, мимо опять проходил Талассий - ему, казалось, всегда до всего было дело...

- Э, да он музыкант! - воскликнул миноец так, что на его голос обернулись все, кто сидел и стоял поблизости. - А петь ты умеешь, малый?

Я встал с места, стараясь не покраснеть.

- Да, господин!

Талассий засмеялся, поправив повязку на лбу.

- Ну так спой нам! Поплывем веселей! Верно, ребята?

Матросы и гребцы согласно зашумели.

Я хотел было решительно отказаться; но на меня смотрели уже все... и триерарх обещал мне такую услугу. Я кивнул.

- Хорошо, только кифара для этого не годится.

Я убрал свой драгоценный инструмент. Потом выпрямился и, тряхнув отросшими волосами, запел задорную песню о фиванцах, отправляющихся в поход: эти бравые воины всегда сражались, ели и спали вместе. Местами она была откровенно непристойной - но матросы отвечали на соленые словечки громовым хохотом, а скоро начали подтягивать.

Песня понравилась всем. Я поклонился, подождал, пока стихнут хлопки... а потом завел другую, в том же роде. Я исполнил несколько веселых кабацких песенок; а после взял в руки кифару и начал мелодию серьезнее и торжественнее - пеан* Аполлону. Я завладел настроением этих незнакомых слушателей - и даже голос ни разу не сорвался, как бывало в отроческие годы.

Когда я устал и смолк, кто-то поднес мне своего вина; а потом несколько критян и один родосец бросили мне монетки, медные оболы. Очевидно, они посчитали, что я этим кормлюсь.

Что ж, не самое худое призвание. Я поклонился, подобрал медяки и сел, чтобы передохнуть и подумать, о чем петь дальше.

Триерарх подошел ко мне снова.

- Отлично поешь, Питфей из Линда! Кто твой учитель?

- Моя мать, - признался я после паузы. - Эльпида из Коринфа.

Он сперва изумился, конечно. А потом сказал:

- Счастлив ты, имея такую мать. И я рад, что узнал тебя.

Когда завечерело и судно замедлило ход, я спел еще - несколько лирических песен, которые особенно любила Эльпида. Я растрогал слушателей и сам прослезился, думая о доме...

Я вернулся в трюм; поужинал сухим сыром с ячменным хлебом и водой, а потом улегся, подложив под голову плащ. Спал я крепко и без сновидений.

На другой день я опять выступал: я уже спел все песни, что знал наизусть, и начал повторяться. Но и по второму разу принимали их хорошо, даже еще лучше. Однако я отметил для себя, что знаю маловато, - надо все время пополнять свою копилку; а то и начать сочинять песни самому.

До Крита я неплохо скрасил время своим попутчикам; и сам разбогател на несколько драхм. Триерарх же проникся ко мне дружескими чувствами - и я совсем перестал в нем сомневаться.

Когда пришло время сходить на берег, Талассий велел мне:

- Подожди меня вон у той скалы. - Он показал на место в тени, в стороне от толкучки. - Я сразу же провожу тебя к моему другу и представлю ему.

Я дождался, пока миноец освободится. Потом он приблизился, дружески улыбнулся мне и сделал знак; и мы вдвоем направились в город. Очевидно, этот Критобул жил поблизости от кносского порта, что было естественно для моряка.

Мы прошли совсем немного, когда Талассий указал мне вперед, на аккуратный приземистый белый дом, к которому вела тропинка, петлявшая между кустов терновника.

- Вот здесь он и живет. Постой-ка...

Он замер. Дверь дома отворилась, и оттуда вышел критянин, очень похожий на самого Талассия: только постарше, с сединой в кучерявых волосах. С ним была высокая черноволосая девочка.

Триерарх приобнял меня за плечи, поверх вещевого мешка.

- Погоди, малый. Он сам к нам идет! Вот и познакомитесь!

Мы стояли на пустой пыльной дороге и дожидались, пока Критобул и его спутница приблизятся. Во рту у меня пересохло, сердце сильно забилось. Я сам не понимал, отчего так сильно волнуюсь.

И наконец Критобул увидел своего приятеля и меня.

- Талассий, старина, вот так встреча! А это кто с тобой?

- Питфей из Линда, юный странник и музыкант, - ответил мой покровитель. - Он всю дорогу услаждал наш слух, и теперь я хотел бы попросить тебя помочь ему устроиться у нас в Кноссе на несколько деньков. Если тебя не затруднит, конечно.

- Питфей из Линда?..

Критобул остановил на мне свои зеленовато-карие глаза, будто силился припомнить. Но потом широко улыбнулся и кивнул.

- Что ж, рад знакомству. Я Критобул, триерарх. А это моя дочь Поликсена.

Я впервые посмотрел в лицо черноволосой девочки, ровесницы Гармонии. У нее были зеленые глаза - цвета хризолита или моря в самой его глубине; и никого красивее я еще в жизни не видел...

Я поклонился.

- Хайре, - сказал я охрипшим голосом.

Поликсена улыбнулась мне, видя, какое у меня сделалось лицо. И хотя я никогда не встречал ни ее, ни этого минойца, я готов был поклясться всеми богами, что Критобулу она не дочь.

* Коринфяне были дорийцами, как и спартанцы: отсюда во многом их историческая близость.

* "Мойра" означает "доля, участь".

* То же, что медиатор для современных струнно-щипковых инструментов.

* У древних греков гимн в честь бога или по случаю войны.