Глава 7

После этой беседы, которая потрясла мое существо до основания, я мог думать только об одном - как много человек знает о том, кто такая бабка Поликсена. Знает ли об этом Тураи, ее муж-египтянин? А Исидор?..

С Исидором я решил поговорить через пару дней, когда пришел в себя. Тем более, что мой новый и первый друг заметил мое странное поведение.

Вечером я зазвал Исидора на крышу дома - мы любили прохлаждаться там, как делали многие коптосцы, спасаясь от духоты; и нам нравилось обозревать город сверху. На крышу можно было попасть по лестнице, ведущей изнутри - из столовой.

Младший сын Поликсены пошел со мной без вопросов; но насторожился, как в былые дни. Когда мы оказались на крыше, еще хранившей дневной жар, Исидор сразу же воскликнул:

- Что случилось, Питфей?

Несколько мгновений я боролся с собой - ведь бабушка строго наказала мне не болтать об этом с посторонними! А потом я спросил:

- Ты знаешь, кем твоя мать была раньше?..

В глазах юного египтянина на мгновение отразилось смятение; он вскинул руку, словно бы отгораживаясь от меня. И я понял - Исидор знает.

- Отец записал повесть матери, когда приехала в Коптос к нему и ко мне, - сказал мой друг. - Сначала я услышал эту историю из ее уст, когда был маленький, а потом прочел все сам.

Я изумился еще больше.

- Госпожа Поликсена приехала к вам из Ионии? Вы не жили вместе... пока она...

- Пока она была царицей? - закончил Исидор; и усмехнулся. - Ну конечно, нет! Ведь тогда меня захотели бы убить враги ее престола... я же был ее наследником!

Он неожиданно шагнул ко мне и сжал мою руку.

- И ты тоже ее наследник и царевич, теперь ты об этом знаешь. Так что молчи, экуеша!

До сих пор мне такое даже не приходило в голову. Конечно, я был еще мал. Но потом я спросил, опять удивившись:

- Какой же я наследник, если бабушка больше не царица?

- Тише ты!..

Исидор сверкнул черными подкрашенными глазами.

- Молчи об этом, - повторил он, прижимая палец к губам. - Лучше, если никто, кроме нас, не будет знать о нашем прошлом. Вокруг хватает пожирателей падали!

Я уныло кивнул. На смену окрыляющему чувству величия пришло привычное чувство отверженности. Но я был рад, что мне все же не придется хранить эту тайну в одиночку.

Я смог не проговориться об этом больше никому; и даже матушка не узнала, о чем я беседовал с бабкой Поликсеной. И без всяких предостережений я понимал, что отцу тем более нельзя проболтаться. Я быстро учился скрытничать и лгать... как лгали мне взрослые.

Однажды Эльпида сказала мне, что отец прислал письмо - он направится в Коптос через пять дней, когда господин Ашшур завершит свои дела в Мемфисе. Время до отъезда полетело вдвое быстрее: теперь мне гораздо жальче будет покидать этот чужой город...

Еще до получения письма Никострата я начал заниматься вместе с Исидором - он охотно учил меня египетскому языку и даже пытался учить иероглифике; но изъясняться рисунками для меня было еще слишком сложно. Мы с Исидором сперва хотели переписываться на греческом языке... а потом оба сообразили, как это будет неразумно. Ведь бабушка со своим господином Тураи не просто так поселились на самом краю египетской земли, по соседству с пустынями! Нет: мы не сможем слать друг другу весточки - только ждать новой встречи.

Потом приехал отец. Я испытал при виде Никострата испуг, и облегчение, и вину. Как он счастлив был обнять Эльпиду и Гармонию, и свою мать-царицу - и знать не знал, какие перемены случились тут в его отсутствие!

После любимых им женщин Никострат пожелал видеть и меня; и меня он тоже приласкал. А я смотрел в его искрящиеся радостью серые глаза и думал - стал бы этот спартанец так вести себя со мной, знай он, о чем мне рассказали за его спиной?..

Но я, конечно, промолчал. А когда отец отдохнул с дороги, матушка устроила для него и для всех домашних Поликсены праздник: вернее сказать, представление.

Пока Никострат сопровождал сирийского торговца, Эльпида продолжила со мной занятия музыкой, так же, как с моей сестрой: мы захватили с собой кифару, а лютня у бабушки в доме была, как и египетские тамбурины и систры*. Порою мы упражнялись вместе, аккомпанировали и подпевали друг другу, но чаще мать занималась с нами по отдельности.

В этот раз мы выступали перед отцом, будто перед почетным гостем. Вначале пела мама, - о миртах и розах Афродиты и любовной тоске, - а я аккомпанировал ей на лютне; а потом мы поменялись местами. Я исполнил гимн Аполлону под музыку матери.

Это были дивные мгновения - меня слушали все, и мой отец, и хозяева дома, и Исидор: и я чувствовал, что они забыли о себе, глядя на меня, так же, как прежде забывались гости под воздействием чар Эльпиды. А потом мне хлопали все - и отец тоже.

Я поклонился им, как делали приглашенные артисты на пирах. Я сиял от счастья. Да, в этом я был талантлив, и более, чем моя сестра!

Я покинул собрание, чтобы не разрушать сотворенного мною волшебства; я поспешил на крышу. Почти сразу за мной туда взбежал Исидор: схватив меня за руки, он поздравил меня, а потом обнял со слезами на глазах. Я впервые видел у этого гордого и неприступного сына Та-Кемет слезы.

- Ты поистине одарен богами, брат мой!

Я вдруг ощутил себя так, точно нежданно обрел старшего брата - и должен покинуть его, уехав далеко за море...

Я тоже заплакал. Я обещал Исидору, что в скором времени приеду снова: хотя не имел представления, как теперь повернется моя судьба.

Мы прожили в Коптосе целый месяц - и через четыре дня после возвращения отец велел нам с матерью и сестрой собираться домой. Теперь мы должны были сесть на критский корабль, который снова доставит нас на Крит, а там мы найдем судно, которое пойдет до Родоса.

Заработок отца был очень неверным - хотя добывал он деньги собственной и чужой кровью... Однажды Никострат мог погибнуть ни за что, защищая очередного восточного толстосума, который будет глядеть на всех нас как на тупых варваров, способных только продавать свои мечи!..

Я молчал: если отец ничего не мог с этим поделать, я и подавно не мог.

В последний день мы с Исидором сходили вдвоем искупаться на реку. А на берегу, уже надев свою повязку-схенти, он сказал, еще более серьезный, чем обычно:

- Я хочу дать тебе с собой бога-охранителя.

Из складок своей набедренной повязки Исидор извлек очень красивую фигурку жука-навозника, выточенную из лазурита и оправленную в серебро.

- Это скарабей - утреннее воплощение светозарного Ра, живущего вечно... И те, которые носят такой амулет, получают частицу его бессмертного могущества.

Я уже знал, что египтяне чтят богов самого причудливого и даже порою отвратительного облика - в виде людей со звериными головами, и просто в образах зверей: крокодилов, и бегемотов, и шакалов. Но теперь у меня язык бы не повернулся сказать что-нибудь непочтительное о древних хранителях этой земли - в Коптосе, среди рыжих песков, под щедрым и безжалостным солнцем, я ощущал их мощь так же, как Исидор.

Однако дар его я отклонил.

- Благодарю тебя, брат. Но, видишь, - у меня уже есть бог-покровитель.

Я показал на своего критского бычка, висевшего на груди.

- Это мне подарила мать! Может быть, твой скарабей сильнее... но я не могу его взять.

Исидор кивнул понимающе и серьезно.

- Мой отец тоже говорил, что у человека может быть только один главный бог - бог его сердца.

Мы обнялись. Потом в молчании вернулись домой, и я принялся собирать вещи. До самого отъезда мы с Исидором больше не говорили; однако бабка Поликсена неожиданно зазвала меня к себе. Она тоже хотела сделать мне прощальный подарок.

Она протянула мне футляр из навощенной кожи в виде трубки - в таких держат книги, особенно при перевозке.

- Здесь свитки, которые послужили бы украшением библиотек многих богачей, - сказала госпожа. Она улыбнулась. - Ты пока не оценишь их, но с возрастом обязательно.

Я низко поклонился. Я ожидал, что бабушка скажет еще что-нибудь... ну, о том, о самом важном. Но она хранила молчание; и тогда я ушел.

Они провожали нас все трое - госпожа Поликсена, ее муж и их сын: госпожа одолжила нам свою барку до Навкратиса. Когда гребцы ударили веслами, я обернулся и увидел, как Исидор махнул мне рукой: я с улыбкой махнул ему в ответ, но крикнуть ничего не успел. Течение увлекало нас стремительно - и вот уже Коптос остался позади.

У меня на сердце стало тяжело, и я сидел на палубе, мало что вокруг замечая. Мы плыли весь день, а на ночь пристали к берегу: я ни с кем не разговаривал. Но на другое утро, когда мы, купив еды в ближайшем селении, продолжили путь, ко мне подсела Гармония.

Никакого желания забавлять сестренку у меня не было; и я довольно неприветливо буркнул:

- Что тебе нужно?

- Мама заболела, - ответила она.

Большие голубые глаза Гармонии были серьезны, а личико вытянулось. Я привскочил; а потом встал, схватившись за палку:

- Как заболела? Что с ней?

- Наверное, отравилась, - сказала Гармония. - Я видела, как ее тошнило утром в каюте, а потом она была такая слабая - и сейчас сидит и не встает. На солнце совсем не выходит: говорит, что ей от него плохо!

Я бросился к каюте. Матушка отравилась?.. После того, что я услышал от бабки Поликсены и Исидора, мне представлялись всевозможные козни и злодейства, угрожавшие нашей семье. Неужели враги добрались до нас?

Я распахнул дверь каюты; но тут вдруг на пути у меня и сестры встала Корина. Рабыня прижала палец к губам.

- Хозяйка только что уснула! Не тревожьте ее!

Корина вытолкнула меня вон, прежде чем я успел возмутиться; потом схватила за руки меня и Гармонию и отвела подальше, на нос судна. Там мы и сели.

Я был очень обеспокоен и негодовал. И когда Корина опустилась рядом со мной, я спросил:

- Матушка больна?

Корина ответила:

- Нет.

Мы с Гармонией недоуменно переглянулись; а потом моя сестренка воскликнула:

- Так что же с мамой?

Корина огляделась по сторонам. А потом приобняла нас обоих за плечи, сблизив наши головы, и заговорщицки сказала:

- Афродита подарила вам братика или сестричку, мои маленькие господа. У вашей матушки скоро родится ребенок!

- Ой! - воскликнула Гармония.

А потом захлопала в ладоши:

- Я хочу сестричку, я буду с ней играть!

Я тоже был и ошарашен, и рад. Но я отнесся к такой новости куда серьезнее.

- А можем ли мы иметь столько детей? - спросил я нашу служанку и няньку.

Корина глубоко вздохнула.

- Это уж как боги нам судили, мой ягненочек. Думаю, больше они госпоже детей и не пошлют.

Я забыл сказать - что моя мать была на несколько лет старше отца. И хотя Эльпида выглядела моложе своих ровесниц, а Никострата невзгоды и превратности воинской службы сделали старше, я знал о такой разнице между ними; и понял, о чем говорит Корина.

Потом я все же пробрался в каюту, спросить матушку о самочувствии. Она поняла, что мне обо всем сказали, и была рада своему положению; однако эта беременность сделала ее больной, теперь я сам видел. Мама больше не уделяла столько внимания Гармонии, и сестра, чувствуя себя обделенной, стала вязаться ко мне.

Я поиграл с ней в ее тряпичные куклы, а потом попробовал рассказать сестре сказку о древнем фараоне и его великой гробнице: одну из тех, что так много знал Исидор. К своему удивлению, я понял, что это мне даже нравится, - особенно то, что малышка Гармония внимала мне с открытым ртом. С ней я ощущал себя сильным и всеведущим.

Однако, когда мы снова очутились на корабле посреди океана, мы все опять превратились в испуганных и слабых смертных. Маме сперва было так плохо, что она все время проводила бы внизу, если бы ее не тошнило; а Гармония начала плакать, увидев такую немочь матери и вспомнив о пиратах. Я, сам борясь с дрожью и дурнотой, принялся успокаивать сестру. От этого нам обоим полегчало.

Отец больше не был связан службой, но большую часть времени тоже проводил на палубе: чтобы встретить угрозу в числе первых, если таковая возникнет. Я так и не узнал, что Никострат думает о грядущем прибавлении в своем семействе.

Однако плавание наше было бестревожно, и мама понемногу оправилась. До Родоса мы добрались к началу осени.

Мне предстояло опять вернуться в школу - к моим прежним товарищам, которые то шпыняли и изводили меня, то не замечали вовсе. Но я опять ощущал себя новым - безвозвратно изменившимся после путешествия в Египет.

Эта часть моей жизни закончилась, и я готовился с трепетом развернуть следующий свиток: как один из папирусов бабки Поликсены.

* Систр - древний ударный музыкальный инструмент, род трещотки. В Египте использовался во время религиозных церемоний.