Глава 5
Он стоял буквально в двух шагах от лавочки и смотрел на меня в упор, не отрывая телефон от уха. Подобранный, мрачный. То ли разговор его раздражал, то ли что ещё. Тёмный не застегнутый пиджак, брюки… Я буквально кожей чувствовала исходящую от него властность.
— Мне кажется, ты забываешься, — снова произнес он невидимому собеседнику. В голосе его появились предостерегающие нотки, и мне самой стало зябко от этого тона. Снова вспомнился наш недавний разговор, когда он посмел предложить мне быть его любовницей. Любовницей на определённых условиях. Что он тут делает, да ещё в такое время?
Я вытерла мокрые щеки, откинула хвост с плеча на спину и выпрямилась. Совсем забыв о лежащей на коленях сумочке, дёрнула ногами в попытке плотно свести их. Сумка упала, и я чуть не завыла в голос. Ну почему у меня всё валится!? Слезы снова подступили, я бросилась поднимать рассыпавшиеся на асфальте вещи: телефон, зеркальце, бесцветный блеск для губ, мелочь на проезд. Затылком ощущала тяжелый взгляд стоявшего рядом мужчины. Он не двинулся с места. Стоял и наблюдал за тем, как я ползаю перед ним на коленях. Руки дрожали, горло сжималось от готовых вырваться рыданий, слёзы застилали глаза, и я практически ничего не видела. Господи, как же мне больно!
— Хорошо, — я вздрогнула, услышав голос Рената практически у себя над ухом. Подняла голову и встретилась с его взглядом. — Я разберусь с делами и позвоню тебе, возможно, смогу приехать.
Я отлично понимала, что он говорил это не мне, но глаза, жёсткая усмешка… Он протянул ко мне руку, и я нервно дернулась. Опустила взгляд и только тогда заметила, что на его широкой ладони лежит моя резинка для волос. Осторожно, чтобы не касаться его, забрала её и пролепетала:
— Спасибо.
Ничего не ответив, он одарил меня ещё одним холодным, непроницаемым взглядом и не спеша направился в сторону центрального входа в больницу. А я так и сидела на асфальте, не в состоянии отвести от него взгляда. Что он здесь делает? Почему так ведет себя?
Через минуту я-таки собрала рассыпавшиеся вещи. Тяжело поднялась на ноги и снова села на скамейку. Задрав голову, снова посмотрела в звёздное небо и судорожно всхлипнула. Мой Пашка умер, мама в реанимации, сестре не у кого остаться, дома нет… ничего больше нет. И всё теперь зависит лишь от меня. В голову невольно закралась крамольная мысль. Я опять посмотрела в сторону главного входа, но Рената там, конечно же, уже не было. Он бы мог помочь. То, что для меня огромные деньги, для него не значит ровным счётом ничего. Я бы могла догнать его и… Но тогда я сама себя возненавижу. И что скажет мама? Не смогу же я вечно врать ей… Нет. Я справлюсь, обязательно что-нибудь придумаю…
Я так и сидела, пребывая в какой-то прострации. Не понимала, что делать дальше, куда идти, за что браться. Почему-то подумалось, что завтра у меня репетиция и я не могу её пропустить… Но и маму оставить я тоже не могла. А ещё Маришка… Должны же быть какие-то фонды, помогающие людям в тяжёлых ситуациях. Благотворительные организации, меценаты… Меценаты. С одним я даже знакома лично, а учитывая, что он фактически правит всем городом, вряд ли какой-либо фонд откликнется на мою просьбу. Тем более что почти все документы поглотил огонь, а времени на то, чтобы восстановить их, потребуется порядочно. Маришке в школу нужно, маме — хорошие лекарства. Глянула на свои изношенные кеды и тяжело вздохнула. Какие уж тут кеды, когда всё вот так? Скоро совсем похолодает, а вся моя зимняя одежда… осталась в доме.
Даже не знаю, сколько просидела на лавочке. Должно быть, достаточно долго, потому что руки стали совсем ледяными, поднесла к лицу и выдохнула, пытаясь согреть пальцы теплом дыхания, и услышала чьи-то шаги. Ренат? Но, подняв голову, увидела я вовсе не Рената: к лавочке шли Пашина мама — тётя Маша и моя сестра. Увидев укутанную в какую-то растянутую кофту Маришку, я невольно поджала губы. Она же бросилась ко мне и заплакала.
— Ну что ты, не плачь, пожалуйста, не плачь, — шептала я, поглаживая светлые волосы сестрёнки, а сама снова начала всхлипывать. Опустошение, выбившее из меня все нормальные человеческие эмоции, испарилось, способность чувствовать вернулась, едва я встретилась с потухшим взглядом тёти Маши. Пашка… Пашки нет.
Маринка сидела у меня на коленях, обняв за шею своими маленькими ручонками, а я наблюдала за Пашиной мамой. Она старалась не смотреть мне в глаза, присела рядом и, опустив голову, сдавленно произнесла:
— Забирай сестру. Я больше видеть тебя не желаю. Ни тебя, ни семью твою.
Тон её был ледяным, слишком ровным для женщины, только что потерявшей сына, и это пугало. Я невольно поёжилась. Что она такое говорит?!