Светлые мысли и дни

Когда Брайт уезжал из дома, мысли были только о папе. Тяжело бросать единственное близкое существо и отчетливо понимать, что оставляешь его в настоящем аду.

У папы при прощании была трогательная улыбка, он обещал, что все будет хорошо, его никто не тронет. Не накажет. Но Брайт так привык к наказаниям, что стоило вспомнить о папе, перехватывало дыхание и слезились глаза. Как там он? Справляется ли? Выжил?

Брайт отправил ему пару писем. Не с настоящего адреса — интернет подарил необъятный мир и множество друзей, от которых он и узнал — то, что происходило в его жизни, — ненормально. И все может быть по-другому. Брайт сначала отправлял написанные от руки послания другу в соседнем ланде, а тот уже без обратного адреса посылал письмо папе. Хотелось надеяться, что папа их получил. Может, даже через третьи руки, но прочитал и узнал, что Брайт неплохо устроился на новом месте. Занимается в студии хореографией и танцует в элитном клубе.

Он с детства любил танцевать. Сначала просто двигался под музыку, а когда в школе попал на занятия, загорелся идеей. Конечно, ему не позволили ходить в студию, пришлось биться за право хотя бы посещать общие уроки, а потом папа каким-то волшебным образом выторговал для Брайта разрешение ходить на гимнастику. Это и стало отрадой. Пусть к танцам гимнастика имела посредственное отношение, учитель у него был мировой — понимающий и очень умный. Для разминки давал детям танцевальные движения, Брайту подбирал программу с динамичной музыкой и разрешал кружиться, вышагивать и отбивать ногой ритм, хоть немного позволяя телу наслаждаться любимым занятием.

Сейчас жизнь подарила ему шанс. Возможность делать что нравится, и Брайт танцевал все свободное время. Это было отдушиной, способом выразить себя и отпустить тяжелые мысли о прошлом и оставшемся в другом мире папе. Он посещал одну из лучших студий в городе в дневное время, общался с обычными нормальными людьми, даже сдружился с парочкой танцоров, ходил в кафе, покупал вещи и смотрел фильмы в кинотеатре. Работа занимала вечер и часть ночи, но Брайт как-то привык спать по минимуму и не парился из-за графика.

— Пойдешь в ресторанчик с нами? — Лойт, красивый и стройный омега, беззаботно проживающий на шее любящих родителей, всегда звал их развлечься после тренировки. С ним, держась рядышком и счастливо улыбаясь, стояли еще двое парней, тоже неплохие ребята, хотя Брайт видел, насколько те оторваны от реальности. Как и он когда-то.

— Отличная мысль, но в восемь я должен вернуться к ребенку, — согласился Брайт.

Легенда для местных сложилась сама собой: Брайт — молодой папочка, радостно танцующий в декрете и проводящий все свободные дни с семьей. Брайт привык врать и обманывать, увиливать, прятаться за словами. Временами он в эти слова начинал верить и сам. Так сложилось, что вранье стало единственным способом вырваться на свободу и спрятаться от проблем. За любой проступок его наказывали, держали в ежовых рукавицах и дрессировали. И если бы он в общих фразах попытался донести друзьям правду о своем тяжелом детстве, вряд ли чья-либо извращенная фантазия воспроизвела бы его реалии.

Потому что Брайт не был обычным человеком и рос совсем в иных условиях. Где строгость и подчинение считались нормой, потому что жесткая иерархия, половой дисбаланс и гендерное неравенство сделали его общество по-настоящему звериным. В детстве Брайт не понимал, что не так с его новым домом. В старой стае, достаточно демократичной, с ним обращались хорошо, даже с какой-то толикой любви. Но вожак привел в дом истинного, и папа стал ненужным. Точнее, папа стал предметом выгодной сделки — так же, как и дети-омеги.

Брайта в пять лет продали в стаю Олвина, а его брата-близнеца куда-то на юг страны. Брайту повезло, что папа остался с ним и хоть как-то защищал от новой семьи. О том, что стало с Дилланом, он ничего не знал, даже адреса его не было. И Брайт до сих пор скучал по братишке.

Первое время в новом доме казалось, что для него ничего не поменялось. Да и что может понять ребенок, которому с младенчества повторяли, что он инкубатор? Омеги нужны только для размножения . Даже не для любви, не для ублажения или страсти. Только для размножения и только для сильнейших. Чем старше Брайт становился, тем страшнее и безумнее казалась жизнь. Временами он зависал в школьной детской комнате, где стоял телевизор и крутили веселые сериалы. В его голове не укладывалось, почему родители обнимают сына, почему мыть посуду — это наказание, а пойти на прогулку — поощрение. В его мире все казалось перевернутым с ног на голову.

Никого не интересовали его отметки. Брайт был обязан приносить приемному отцу тапочки, обслуживать семью и не показывать носа из своей комнаты. Большую часть работы выполнял пожилой бета, но он не справлялся и имел право гонять детей. Брайт еще до школы научился чистить унитазы, мыть полы и полоть клумбы. Младших братьев, которым папа с огромным трудом, но все же подарил жизнь, Брайт купал, одевал и выгуливал. Папу держали в спальне, как раба. Изредка он выходил оттуда с заспанными глазами и болезненно похудевший и приносил детям сладости. Папа был оплотом человечного отношения. Но когда из-за возраста роды стали последними, приемный отец выгнал его в дом вожака. Считай, выбросил как ненужную тряпку. Там стариков держали из уважения, за заслуги, а папа хорошего, видимо, не заслужил, и ему пришлось работать наравне с бетами. Брайт в дом вожака попал значительно позже, в качестве подстилки.

За плохое поведение отец мог выгнать без одежды спать на улицу. Зимой. Или привязать летом к забору на пару дней, так что кожа начинала облезать, и только быстрая регенерация спасала от ожогов или солнечного удара. За то, что задержался после школы, Брайта лишали ужина, а за неподчинение били. Его в целом много били, поэтому в первые месяцы замужества он считал, что это нормальное положение вещей.

Если бы не папа, если бы не гимнастика в школе и не общение со сверстниками, Брайт так бы и остался куском мяса без понимания о справедливости и счастье. Но он нашел точку опоры, научился врать и выкручиваться — и выжил.

Лойт привел их в дорогой ресторанчик в старинной части города, выглядело тут все красиво, а пахло чудесно. Цены немного кусались, но в общем были приемлемые. Они выбрали столик в дальнем углу от двери и под веселую болтовню занялись меню.

Брайт первое время, когда только начал зарабатывать, объедался от души. Потом понял, что организм к таким излишествам не приучен и воспринимает их тяжело, да и с плотно набитым желудком танцевать не получалось, поэтому он подстроился под компанию, объясняя, что сидит на диете, и ограничивал себя в калориях. Омеги ахали, всплескивали руками и уверяли Брайта, что ему диеты не нужны. Он всегда был худым в папу, еще и недокормленным. Недолюбленным, неухоженным. Ненужным.

— Закажем сырную тарелку? — предложил Лойт. — Так хочется чего-нибудь жирненького!

— О да, мы хорошо поработали, можно себя порадовать, — согласились остальные.

К ним подошел официант, высокий, красивый, с вышколенной вежливостью и мягкой улыбкой. Брайт сделал заказ и чуть поежился, почувствовав на себе его взгляд. Другие со смешками тоже это отметили, и стало совсем неуютно. Брайт до ужаса боялся быть узнанным. Пусть муж от него отказался, но он все еще принадлежал стае, а значит, его ищут и очень постараются вернуть. Потому что даже если Брайт не понесет ни от кого в стае, его можно продать в другую.