Саламандра 2. Новые горизонты.

Лекс стоял в храме Саламандры и наблюдал, как убирают последний защитный щит с круглого витража, расположенного под самым потолком. Вернее, здесь потолок был весьма условный, поскольку все здание имело куполообразное строение с круглой дыркой посередине. Через нее горячий воздух покидал помещение. Стены плавно перетекали в потолок и на самом верху было пять круглых витражей с весьма замысловатой мозаикой. На первой была голова саламандры, на второй туловище с передними лапками, на третьей – округлое пузико, на четвертом витраже, естественно, были задние лапки, а на пятом – хвост, который извивался крючком, следуя за округлостью витража. И в итоге казалось, что на крыше храма разлеглась большая ящерица, которую видно только в храме.

Последний деревянный щиток наконец осторожно убрали и теперь вся мозаичная композиция сверкала и переливалась в солнечном свете, оставляя яркие круги внутри храма. Лекс никому бы не признался, но очень переживал во время штормов именно за эту мозаику. Уж больно неустойчивым выглядел храм при строительстве. В первый сезон штормов здание было недостроенным и часть стены обвалилась. Монахи Саламандры расценили это как гнев Саламандры за то, что к стройке ее храма отнеслись так небрежно и не успели закончить к сроку. Но на самом деле, в данном случае задержка была из-за камней, которые брат так опрометчиво пообещал поставить для постройки. Дело в том, что храм в Столице изначально запланировали большим по размеру, чем те, что было принято строить в городе брата, и поэтому присланного камня не хватило.

Потом были долгие дрязги, чтобы Чаречаши поставил недостающие камни, а тот упирался, не желая, чтобы храм в городе, где правила другая семья, был больше, чем у него в городе, когда он утверждал, что его род начался от той самой Саламандры. Они успели достроить храм буквально перед самым началом штормов, и Лекс сильно переживал, останутся ли витражные мозаики целыми. Еще не хватало, чтобы люди начали шептаться, что Саламандра недовольна постройкой, которую курировал Лекс.

Монахи, похоже, тоже переживали, и теперь довольно шушукались за спиной восхитительного младшего мужа непобедимого Сканда. Священники, не скрываясь, лебезили перед ним, поскольку он смог зажечь огонь голыми руками, сложив пальцы волшебным образом. Недаром Лекса считали любимцем богов, ведь стоило ему подержать руки над Ложем Саламандры, как из приготовленной растопки завился дымок и вскоре вспыхнул живой огонь. Монахи сразу же подбросили сухих дров и развели полноценный костер, который потом засыпали каменным углем, и с тех пор в храме стоит негасимое «Ложе Саламандры», которое являлось по сути большой бронзовой чашей с дырками снизу. Оттуда шел поддув воздуха, чтобы уголь не затухал, и заодно туда же вываливались прогоревший пепел и мелкая непрогоревшая жужелица.

Обычно огонь в храмах зажигался при окончании строительства и берегся больше собственной жизни. Ведь храм, в котором «остыло ложе», считался нечестивым, и его стены омывали кровью монахов, допустивших такое богохульство. И если в первый раз для растопки Ложа приносили угли из главного храма, то для опороченного храма надо было раздобыть небесный огонь. А это дело было долгим и не всегда доступным. Самым надежным способом было дождаться, когда молния ударит в дерево и оно загорится. Но если учесть, что деревьев в пустыне было категорически мало, а горящие кусты прогорали раньше, чем до них успевали домчаться монахи, то можно было представить, с каким благоговейным ужасом и надеждой монахи услышали заявление Лекса (воистину, сына Саламандры!), когда он заявил, что раздобудет огонь без кресала и огнива благодаря благочестивой молитве в полдень.

На самом деле, Лекс припрятал в пальцах небольшую линзу, которых было достаточно в мастерской Бэла, и вначале с благочестивой миной посидел в позе медитации буддийских монахов, а потом сложил пальцы над растопкой и оттуда (о великое диво!) появился легкий дымок, а потом и первый язычок пламени. Самым тяжелым после этого было отбиться от тех же монахов, которые хватали его за одежду и уговаривали остаться в храме и обязательно стать Главным Жрецом.

Лексу даже пришлось прикрикнуть на них, чтобы его не раздели перед всеми зрителями, дергая за тогу в разные стороны. Он, все же, СЫН Саламандры, а не служитель в храме. Он сделал свое дело, принеся небесный огонь в новый храм, а вот заботиться о нем – дело монахов! Монахи сложились в поклоне, а Лекс наконец смог дойти до Киреля, который недовольно дул губы. Витражи в храме Саламандры выглядели, по его мнению, богаче тех, что Лекс вставил в храмах Матери Ящерицы и Семизуба. В итоге, Лекс пообещал вставить витражи в новые окна, которые монахи пробьют в скалах монастырей.

В большом храме Матери Ящерицы уже были световые окна, которые монахи прорезали в толще скалы, и со стороны они выглядели, как глубокие следы от гигантских когтей возле портала входа. Изнутри эти световые окна были закрыты витражами, которые на первый взгляд были похожи на драгоценные камни, но если присмотреться, то витраж складывался в замысловатый орнамент из цветов и листьев. Это были первые витражи Лира, и тогда они казались совершенными, но за два года мастерство и художника, и кузнецов возросло, и теперь позволяло создавать настоящие картины из цветных стекол в бронзовой оправе.

В храме Семизуба на витраже была большая морда ящера, а ровно в полдень его глаза загорались божественным светом, вызывая каждый раз переполох среди молящихся. На самом деле, Лекс установил (при помощи монахов) небольшую инсталляцию из зеркал, и в полдень два направленных солнечных луча высвечивали алые глаза на радость священникам, которые воодушевленно вещали о божественном присутствии в это самое время.

Витражи украшали только храмы и монастыри, все остальные довольствовались небольшими цветными стеклами в деревянной раме. Гильдия столяров делала очень красивые щиты, которыми теперь закрывали проемы окон на сезон штормов, и в них устанавливала цветные стекла, которые покупали у гильдии стекольщиков. Стекла обязательно должны были быть цветными, чтобы красный свет из глаза Семизуба не проникал в жилище и не сводил с ума людей.

Первые такие щиты были, конечно, установлены в доме наследника. И Сканд с Лексом вместо спокойного отдыха в сезон штормов получили паломничество аристократов, которые хотели увидеть своими глазами такую новинку. В тот год уже во всех домах над трубами стояли навесы, и даже в домах плебса горели очаги и была горячая еда и питье. Теперь перед сезоном штормов наряду с едой покупали и дрова, а поленницы прятали от влаги в домах. И вот все аристократы нашли такой красивый повод, чтобы припереться в гости и, заняв все лежанки, топчаны и сиденья, изводить философскими беседами угрюмого Сканда и язвительного Лекса.

Поэтому на следующий сезон штормов Сканд выехал вместе с мужем и домашними в имение, не забыв нарычать в Сенате, что никого не желает видеть и оторвет голову любому гостю, кто нарушит его покой. Лекс с удовольствием уехал за город в имение наследника и там, среди детей и улыбок домочадцев, предавался блаженному ничегонеделанию. Жалко, что сезон штормов был таким маленьким.

Лекс рассматривал витражи и вспоминал, как испугался в прошлом году, когда ему сообщили, что часть стены храма обрушилась. Да и в этом году, сидя в имении он время от времени посылал кого-нибудь в столицу, чтобы доверенные люди посетили храм и убедились, что щиты держат удары ветров и мусора и драгоценные витражи в безопасности. И вот теперь можно выкинуть из головы эти переживания и заняться текущими делами.

Лекс принял несколько углей из корзинки, принесенной монахом, и высыпал свое подношение на ложе прародительницы (ну, может, на один уголек больше, но кто их будет считать?), и спустя пару мгновений из того места, куда упали угли, появился хвостик Саламандры. Выгнулся дугой и рассыпался пеплом… Монахи благоговейно вздохнули и запели молитву, ударяя в маленькие бубны с бубенчиками. Лекс развернулся и под медитативный речитатив вышел из храма.

- Братик, а теперь нам можно войти в храм? - перед храмом Саламандры стояли молоденькая девушка и вцепившийся в ее руку Ламиль.

- Конечно, дети, только не шумите, первосвященник разговаривает с монахами и не стоит отвлекать их от важного разговора.

Девушку звали Сулинни Саши Си, что значило – солнце, встающее над пустыней. На самом деле это звучало несколько поэтично, поскольку солнце на рассвете приносило в пустыню не только свет, но и тепло после ночных заморозков и, кроме этого, олицетворяло начало нового: дня, этапа в жизни, нового шанса на изменения. Сулинни была как бы сестрой Качшени и была той самой давно ожидаемой невестой Шарпа и Киреля. В прошлом году Чаречаши наконец согласился выпустить ее из своих алчных рук и с большой помпой привез в Империю. Но злые языки утверждали, что Сулинни была ему не сестрой, а дочерью. Поскольку ее отцом был сам Чаречаши, и именно поэтому он берег ее больше, чем младшего братика Качшени с его волшебными волосами.

Никто кроме самого Чаречаши не мог сказать, насколько это было правдиво. Официально у Чаречаши до сих пор не было детей. Для кладки нужен был младший супруг, а двух его предыдущих супругов настигала неожиданная смерть, первый как бы подавился ягодами, а второго зарезали в гареме, пока Чаречаши был на охоте. Чаречаши тогда от злости вырезал оба своих гарема, и мужской, и женский, и поэтому к появлению Сканда с армией захватчиков во дворце были только полубезумный шах и негодник Качшени, который и послужил причиной войны.

Сканд в тот раз не нашел во дворце девочку, а ее личные слуги предпочли перерезать себе горло на глазах Сканда, едва тот задал им вопрос, куда они спрятали младшего ребенка шаха. Но Сканд сильно и не искал Сулинни, его тогда заботил исключительно гадёныш Качшени, который разбил сердце любимому брату Пушану, и вся война началась исключительно для того, чтобы доставить Качшени в империю.

Сулинни привезли в большом паланкине, который, по сути, был небольшой комнатой, в которой можно было встать в полный рост и при желании размять ноги. Этот паланкин несло порядка тридцати рабов и один надсмотрщик, который контролировал, чтобы те, не дай боги, не вздумали идти в ногу и растрясти нежный груз. Там были пара матрасов с горой подушек, столик и дырка «отхожего места», которую закрывали плотной крышкой. Сулинни сопровождал полный штат прислуги, начиная от личной помощницы, секретаря для написания писем и чтения поучительных историй и заканчивая парикмахером и поваром, и, кроме этого, несколько личных охранниц, которые хоть и были белокожими, но двигались как девы копья.

Сулинни поселили в соседних с Кирелем комнатах и с легкой руки Лекса стали называть Линой. Она была в том нежном возрасте, когда из угловатости подростка проявляется грациозность юной девушки. По словам придворных блюдолизов, она была похожа на статую танцующей Саламандры намного больше, чем даже сам Лекс в то время, когда статую сделали. Сам Лекс ничего не мог сказать на эту тему, поскольку мог только догадываться, как именно он выглядел в то время, но фамильное сходство было видно даже с беглого взгляда.

Она была белокожа и голубоглаза, как и Лекс, у нее были те же совершенные пропорции тела, тонкая кость и длина рук и ног, разве что бедра более округлы, и маленькие грудки с торчащими холмиками сосков. Кирель каждый раз залипал на них взглядом и с трудом отводил глаза. Лекс был очень удивлен, когда ее привезли после сезона штормов из монастыря так и не тронутой, но Кирель только отмахивался от чужого любопытства и, блестя глазами, уверял, что ожидание угощения может быть даже слаще самого пира. Кирель ждал ее второй линьки и берег ее невинность от всего мира. Даже на Лекса каждый раз смотрел с подозрением, стоило ему подойти к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Единственным человеком, кто мог хватать ее за руки и тискать в любое время, был Ламиль, и дети вскоре подружились и весело проводили время вдвоем. И это очень радовало Лекса, поскольку ему в скором времени предстояло уехать и присоединиться к армии Сканда.

Дети скользнули внутрь, как два игривых додо, и наперегонки помчались к Ложу Саламандры, и Лекс, тихо вздохнув, порадовался, что чаша с углями намертво прикреплена к полу и ее перевернуть не получится ни специально, ни «нечаянно». Ламиль с тех пор, как узнал, что Лексу придется оставить его и уехать к Сканду, делал мелкие гадости и отчаянно нарывался на наказание. Он мог порвать тунику Лексу, когда они уже лежали в паланкине, готовые к поездке в Колизей, и приходилось возвращаться и переодеваться, или испачкать себя или Лекса в гостях, так что приходилось уходить домой, или опрокинуть на Лекса поднос с «живыми деликатесами», а потом со слезами просить прощения, видя, как Лекс с ужасом вытаскивал из-за пазухи извивающихся головастиков.

Еще хуже было в сезон штормов. Ламиль, понимая, что скоро Лекс уедет, не оставлял его и Сканда наедине, и истерично кричал и плакал по ночам, уверяя, что боится ветра за окном. Приходилось спать втроем, уложив капризулю между двух взрослых, при этом Ламиль прижимался к Лексу и «как бы спросонья» пинал Сканда. А еще Звезда висел на любимом рыжике, как обезьянка на пальме, и отказывался есть иначе, чем сидя на руках у взрослых. У Лекса от такого груза к концу дня разламывалась поясница, а Сканд так скрипел зубами, что было даже странно, что они не выкрошились к концу сезона.

Приходилось каждый раз одергивать себя, чтобы не накричать или не отшлепать. Ламиль каждый раз закрывал глаза и готовился к тому, что его сейчас накажут, отругают и скажут, что он плохой и его больше не любят. А у Лекса все внутри переворачивалось и он садился рядом и прижимал к себе ребенка, уверяя, что ничего плохого и непоправимого не произошло. И туника ему не нравилась, и из гостей он и сам рад уйти пораньше, и вообще, все хорошо.

Труднее было объясниться с мужем. Он, как второй ребенок, ревновал, требовал внимания и не понимал, почему Ламилю с некоторых пор разрешают все, что угодно. Сканда утешала только мысль, что скоро начнется поход и Лекс будет только его! Он даже, когда торжественно покидал город во главе первой когорты, довольно щерился, понимая, что Ламиль останется в Столице, а любимый супруг сам приедет в его объятия!

Кирель закончил разговор со жрецами Саламандры и, выпустив детей первыми, вышел сам. Перед храмом была маленькая площадь, на нее выходили двери нескольких гильдий, и сейчас она была заполнена ожидающими людьми. Храм Саламандры начал «работать» буквально накануне сезона штормов и отнюдь не все видели красивые витражи прародительницы рода Лекса и Лины.

Лекс обводил взглядом знакомые лица и коротко кивал главам гильдий. Орис – глава гильдии оружейников, еще позавчера передал ему несколько клинков дамасской стали для возможных подарков или взяток. Мало ли что может случиться во время долгого похода. Клинки были красивы, из нескольких видов стали и с ажурным кружевом сплетения металла на клинке. Лекс курировал изготовление таких клинков последние полгода и тайно гордился успехам кузнецов. С каждым разом клинки становились изысканней и совершеннее, хотя на взгляд Лекса, до истинного Дамаска там было еще идти и идти. Но для этого мира и такие мечи были подобны чуду.

Бэл, Пин и Крин стояли рядом и кивнули рыжику почти синхронно, а Мэл отвлекся, разговаривая с женой, которая возвышалась возле него и что-то недовольно шипела на окружающих. Сестрички Зи и Зу отправлялись вместе с Лексом, как его личная охрана, и во время штормов принесли в семью по яйцу, у дев копья было принято, прежде чем отправляться на войну, оставить после себя потомство. У Бэла и Тургула тоже был ребенок. Ма порадовала их крепким карапузом еще год назад, и сейчас, сбросив все дела на Сью, занималась детьми и мужьями.

Крин в прошлом году согласился стать мужем сына Ориса, они тоже сошлись на равноправном браке и теперь подыскивали для себя подходящую жену. Крин стал главой гильдии фарфорщиков, и он даже получил свой собственный герб в виде чашки с ручкой. Из-за этой чашки в прошлом году в Столице была самая настоящая война. Все началось с того, что Кирелю понравилось пить, держа чашку за ручку, и он заявил на одном из пиров, что подобное – настоящее доказательство развития цивилизации. В итоге, гильдия гончаров стала выпускать чашки с ручкой, сделанные, естественно, из глины, хотя и неплохого качества, с рисунками на стенках.

Крин возмутился на подобный плагиат и отправился на разборки в гильдию гончаров, требуя возмещения убытков. Ему ответили, что они и раньше выпускали кувшины с ручками, а чашки, по сути, это маленькие кувшины, и это гильдия фарфорщиков им должна за воровство идеи. Крин разнервничался и в итоге перебил им несколько стеллажей, на которых сохли чашки. В ответ из гильдии гончаров отправилась толпа взрослых мужчин, вооружившихся палками и горящих желанием отомстить за нанесенное оскорбление. Скорее всего, они думали, что в новом квартале фарфорщиков будут только подростки и пара младших, которые занимались росписью фарфора, но мало того, что там оказалось несколько ветеранов, так еще Зи с Зу раскидали мужчин как детей, при этом надавав всем оскорбительных поджопников и едких комментариев в отношении мужества тех, кто приходит к детям с палками.

Побить посуду в отместку не получилось, а гордость пострадала еще больше, и глава гильдии гончаров подал иск в Сенат, что гильдия фарфорщиков украла у них идею, не спросив разрешения, и получает прибыль за чужой счет. Ведь кувшины с ручками гильдия гончаров делает уже с давних времен, а чашка это, по сути, маленький кувшин. И поэтому гильдия фарфорщиков должна им денег за использование чужой идеи.

Город штормило несколько недель. Мнение народа, как волны, металось то в одну сторону, то в другую. Чашка – это маленький графин? Или таких маленьких графинов никогда и не было и все всегда пили из стаканов? И с одной стороны, как бы, гильдия фарфорщиков – это как бы гильдия младших, и женщины были готовы порвать горло за тех детей, но с другой стороны, чего это местных мастеров под зад коленом прогнали через весь город черные амазонки? Пусть они своих чернокожих мужчин бьют! А уж своих они как-нибудь сами приструнят! Хотя, с другой стороны, эти самые мужчины шли с палками к детям? А чьи это дети? Те самые младшие, что прислали из монастыря! А вот ради тех детей женщины и сами готовы были порвать на клочки негодяев, кто собирался обидеть сирот!

Сенат заседал пару месяцев. Вызывал свидетелей и со стороны гильдии гончаров, и со стороны гильдии фарфорщиков. Сенаторы сравнивали глиняный кувшин для воды и фарфоровую чашку. Тонкий, полупрозрачный, с нежными завитками цветов фарфор пел как колокольчик, стоило щелкнуть по нему ногтем, и казался нежнее лепестков цветов, и как это совершенство можно сравнивать с обычным предметом плебса? Но тем не менее, сравнивали, и пускались в философские беседы о сути вещей и развитии цивилизации. Сканд, когда понял, что этот вопрос не будет решен с наскока, плюнул на умников и, бросив Сенат на плечи отца, умчался с инспекцией дальних гарнизонов. Надо было проверить накануне сбора войск, как выросли ящеры и как хорошо наездники с ними управляются.

Лекс по совету Пети тоже не лез в разборки Сената, все и так знали, на чьей он стороне, но не стоило лишний раз противопоставлять гильдии младших и старые гильдии, которые были в Столице с момента ее постройки. И, как следствие, Сенат долго мусолил эту тему, но так и не смог вынести единогласного решения. За два месяца все сенаторы мало того, что успели перецапаться друг с другом, интригуя и строя козни за спиной, но однажды даже подрались, как торговки рыбой на базаре. Поразрывали друг другу тоги, поразбивали аристократические носы, и Шарпу пришлось позвать в здание Сената военных, чтобы они разнимали уважаемых сенаторов, пока до смертоубийства не дошло.

Плебс веселился, глядя на растрепанных сенаторов в разорванной одежде, которых под руки растаскивали военные, как гуляк после пьянки, а в театре сделали пьесу, в которой несколько идиотов не могли различить, чем правый сандаль отличается от левого и как правильно надо обуваться. Плебс смеялся, надрываясь от смеха, а аристократы поджимали губы, уж больно узнаваемы были герои пьесы. Театр после этого попытались закрыть, и вот тут Лекс вмешался и продемонстрировал командный голос и злобный характер.

Аристократы поджали хвосты и быстро вынесли решение в Сенат, обязуя две гильдии найти компромисс самостоятельно. Но Крин и глава гильдии гончаров дули щеки и не хотели первым идти на мировую, и Лексу пришлось заманить их в таверну «Сломанный меч» и там, напоив пивом и уболтав, как двух детей, договориться, что ссора должна закончиться, потому что они взрослые люди и у каждого за спиной есть люди, о чьем благополучии они должны заботиться больше, чем о собственных амбициях.

Дружеская попойка закончилась поцелуями и уверениями в дружбе и уважении, а еще тем, что они втроем не сразу смогли попасть в проем двери. И, зажав едва живую тушку Лекса (который мог только командовать) между собой, пытались выбраться на улицу, каждый раз застревая в проеме двери и отступая обратно в зал. Когда же им удалось с разбега выскочить на улицу, то они сразу попали в руки своих дрожащих от злости половинок. Сканд подхватил рыжика себе на спину и уволок слабобрыкающегося супруга домой. Крина принял в объятия сын Ориса, который уволок его в неизвестном направлении, но утром Крин появился дома с зацелованной шеей и твердым решением согласиться на брак с упрямым кузнецом. А вот главе гильдии гончаров не так повезло. Его встречала разгневанная супруга и на утро у него красовался красивейший синяк во всю щеку. Но война на этом завершилась. Обе гильдии стали выпускать красивые чашки, Крин для аристократов и приезжих купцов, а гильдия гончаров чашки попроще, для плебса и рабов.

Мэл и Пин до сих пор считались учениками Бэла, хотя давно уже разделили свою работу. Мэл занимался зеркалами и научился выдувать стекло в различные формы. Он долгое время воевал, пытаясь сделать песочные часы, как на рисунке Лекса, и в конце концов у него получилось сделать подходящую фигуру, зажатую в деревянном корпусе и с пересыпающимся внутри чистейшим песком. Зато у него после этого легко получались стеклянные колокольчики. Такие «ловцы ветра» стали хитом продаж у приезжих купцов, которые взвинтили за них цены больше, чем за зеркала.

Пин тем временем занимался цветными стеклами для оконных проемов и изготовлением витражей. Этим хитрым делом занимались Лир и Броззи. И еще два десятка младших, которые шлифовали стекла под необходимый размер стеклянной мозаики. Кроме этого, Пин изготавливал эмали для ювелиров и кузнецов и стеклянные краски для гончаров. Этот товар тоже с радостью покупали купцы, и теперь гильдия плотников делала коробочки для эмалей и красок на постоянной основе и в невероятных количествах.

Сам Бэл занимался изготовлением подзорных труб. Пока простейших на три и четыре стекла. Для Лекса и Сканда они сделали раскладные подзорные трубы большей дальности, но пока это не показывали приезжим даже за большие деньги. Некоторые секреты стоило придержать для своих, ну так, на всякий случай. Кроме этого, Бэл занимался воздушными змеями и пиротехникой.

«Римские свечи» с удовольствием покупали и местные, и приезжие. Здесь их называли «Хвостом саламандры» и Бэл делал их различными и по количеству цветов, и по толщине самих фейерверков. Кроме этого, он смог сделать «выкидной» фейерверк, когда в небе расцветали разноцветные цветы из огня. Они с Лексом больше года взрывали и поджигали в старом имении Сканда различные составы пороха и красящего пигмента. Это было тяжело и порой опасно, но когда первый «огненный цветок» развернулся над обрывом, Лекс от избытка восторга чуть не умер. Такая красота стоила потраченного времени и нервов!

Бэл не торговал такими фейерверками и их оставляли исключительно для забав Киреля на время праздников. И сам рецепт хранился в тайне даже от верных Пина, Мэла и Крина. В составе такой игрушки был порох, и Лекс до судорог боялся, что его рецепт просочится к посторонним. Ведь сам такой фейерверк с выкидной бомбочкой огненного цветка был, по сути, прообразом пушки с ядром, и Лекс настращал всех вокруг, чтобы никому даже в голову не пришло засовывать свой нос в мастерскую Бэла. Сам мастер-пиротехник как мог прятал ингредиенты и делал такие забавы только по предварительной договоренности и под охраной доверенных людей.

Лекс со всеми простился накануне, а сегодня он, фигурально выражаясь, подтягивал обещанные хвосты. Теперь, когда последняя мозаика была открыта и невредима, ему оставалось уделить время Кирелю и Ламилю, ну и конечно, милой, как котенок, Лине. Ну а завтра с утра он собирался отправиться догонять Сканда. Армия выступила в поход еще до сезона штормов, и первые военные части переждали сезон в городе Чаречаши. Тургул со своей манипулой в это время должен был выйти из города рыжих в сторону Железного города, а вот Сканд три дня назад со всей помпой отправился во главе своего войска «мстить колдунам» за любимого брата. И Лекс должен был его нагнать на полпути к городу Чаречаши.

Примечания:

Инсталляция - пространственная композиция.