Глава 3

При виде сестры и жены вошедших в мою палату я чувствую, что меня отпускает состояние какого-то внутреннего беспокойства и раздрая.

Инну я не видел уже пару месяцев. А рядом с ней почему-то всегда наступает покой. Может, это обуславливает наша связь как двух близнецов, не знаю.

Они обе садятся по обе стороны от моей кровати, поставив пакеты с продуктами на тумбу. Мила улыбается, Инна что-то болтает без умолку, как всегда. Не хватает только дочери.

Я чувствую… чувствую, что могу дышать, хотя бы сейчас.

- Ты приехала надолго? – устремляю взгляд на сестру, чуть подтянувшись на подушке.

- Точно смогу сказать только завтра. Потому что сорвалась внезапно. Если все на работе решится и начальство не будет против, то пару недель точно с вами проведу.

- Отлично. А то пока выйду ты уже уедешь.

- Ты главное — скорее поправляйся, - улыбается Мила и берет в свои руки мою ладонь. Смотрит доверчиво и с беспокойством.

- Это я могу, - делаю все возможное, чтобы ответная эмоция была настоящей.

Когда они обе уезжают, время снова замедляется и наступает тишина, в которой мне быть невыносимо.

Но меня снова спасают. Сначала коллеги. Потом родители и снова Мила, которая приехала с дочерью.

Когда Оксана прослезилась и обняла, эмоции переплетались с чувством вины за свои мысли до этого, но и остаточным горьким привкусом гари, которое не выветришь, открыв настежь окна.

- Папа, ты скоро домой?

- Думаю да. Может, пару дней заставят поваляться.

- Хорошо, - она поднимает глаза и смотрит внимательно и так по-взрослому для своих восьми лет. – Страшно было, пап?

Я сжимаю ее плечи и хмурюсь непроизвольно.

- Я в тот момент страха не испытывал.

- Значит, ты герой, папочка, - снова опускает свою голову на мою грудь, а я сталкиваюсь взглядом с женой.

Возможно, она видит мой протест. Или же понимает, что я думаю по поводу этого слова. Именно поэтому она начинает говорить.

- Конечно, твой папа герой, дочка. Как же иначе? Расскажи отцу, что за конкурс у тебя намечается в школе.

- Я буду учить большое стихотворение про солдат. Приедут все-все школы с района.

- Надо же. Я тобой очень горжусь.

- Но я же еще ничего не сделала.

- Но я знаю, что ты будешь лучшей, независимо от результата.

В больнице меня оставили на три дня. Ушиб ноги был не таким сильным. Поясница тоже подлежала восстановлению. Остальные ссадины и синяки вообще не имели значения.

Я не смотрел все эти дни новости. Не слышал ничего о последствиях и не спрашивал ничего у других. Мне требовалось время.

Но когда я приехал домой, то столкнулся с той самой женщиной… той самой матерью, ребенка которой не спас и не знал, что ей сказать.

Я просто не знал, кого она видит перед собой.

Это была невысокая, лет тридцати пяти женщина. Ее глаза были пусты, а на голове повязан черный платок.

Мила говорила мне, пока я был в больнице, что видела ее. Что вспомнила и маму девочки и самого ребенка соответственно. Да и СМИ об этом трубили. Поэтому сейчас знала кто перед нами. Я тоже знал.

- Здравствуйте, - опираюсь на здоровую ногу и стараюсь стоять ровно, пока что мне это удается не очень хорошо. – Простите… Я…

- Спасибо, что попытались, - говорит, всхлипывая.

- Я пытался… клянусь…

- Я знаю… - сипло отвечает она и развернувшись уходит.

Не говоря ни слова, я опираюсь на временную трость и ухожу в подъезд.

Дома была тишина. Я попросил Милу не устраивать званые обеды. Она даже Оксану отправила к своим родителям на выходные, потому что сегодня пятница.

Жена с сестрой ходят где-то в гостиной, я же запираюсь в спальне и не планирую выходить.

Потому что перед моими глазами ее глаза. И я не верю, что там не было обвиняющих проклятий. Не верю в то, что она сказала «спасибо».

Это ложь.

Это проклятая ложь, которая мне не нужна.

Мила

На этот раз именно я проснулась оттого, что Герман ворочался во сне.

Он стонал протяжно и так больно, что у меня сжалось сердце.

- Дорогой, - не прикасаюсь к нему сразу, чтобы не усилить ужас, который он испытывает. – Герман, прошу, проснись… слышишь? Это просто сон, милый.

Но он зажмуривается все сильней и этот кошмар его не отпускает.

Мои руки опускаются на его плечи, которые я сначала поглаживаю, затем приобнимаю.

Его дыхание исходит из сжатых челюстей. Словно он его выплевывает из себя.

- Все… все… Герман, это я Мила. Возвращайся ко мне. Возвращайся.

Конечности мужа ощущаются будто стволы деревьев. Толстые и твердые. Впервые я ощутила что-то подобное. Но было не время пугаться и показывать свой страх.

И когда он медленно стал успокаиваться, я тоже сбросила с себя первичный ужас и расслабилась.

Его руки оплели меня и расположили на своей груди.

- Как ты?

- Будто все происходит заново в очередной раз.

- Ох, - испускаю тяжелый вздох. – Ты ведь скажешь об этом на работе?

- Если не скажу, сойду с ума. Которую ночь одно и то же. Я не могу спать долго. Максимум час спокойного сна и все по кругу, - признается Герман.

- А врачи тебе что говорили?

- Я им не сказал. Скажу штатному психологу. Она выпишет что-нибудь.

- Уверен, что это правильно?

- Конечно, я уверен, - отвечает немного резко, но я не реагирую на его тон, я понимаю.

Мы погружаемся в слишком тягучую тишину. Словно болото из гудрона, которое нас затягивает в себя и не планирует отпускать.

- Все будет хорошо, Мила, - шепчет он, поглаживая меня по спине.

Я не думала о чем-то таком. Но его слова… попытка помочь мне поверить в хороший исход… это пугает. Потому что если я не думала, то он точно об этом размышляет.

- Конечно, будет. Ведь иного ты не допустишь, - приподнимаю голову и целую его в губы.