Глава 6

— Ма, при всем уважении, твоя характеристика «непригодности для жизни» может означать отсутствие окон, выходящих на солнечную сторону, или там… — я покрутил рукой, подбирая что-нибудь столь же нелепое, но чрезвычайно веское, — поскрипывающий пол.

Камилла хихикнула и тут же заткнула себя стаканом воды, а Синтия спряталась за салфеткой. Все семейство прекрасно помнило, что, когда у нас внезапно стала скрипеть лестница, маман не могла угомониться, пока ее не поправили и без конца возмущалась, что «в этом доме невозможно находиться!».

— Не передергивай! Ох, Мэтт, ну одумайся. Зачем тебе это нужно? Мне тяжело это признавать, но Синтия права — Уизел-Холл сейчас просто развалина. И потом… оставаться один на один с темной. В твоем состоянии…

Она осеклась, и я привычным усилием подавил волну бессильного бешенства, зарождающегося в груди.

— Я способен в случае необходимости справиться с одной, лишенной магии женщиной, благодарю за заботу. Я принял решение и не собираюсь его менять, завтра мы уезжаем.

Я поднялся из-за стола, бросив салфетку в недоеденное мясо.

— Мэтт! Ужин!..

— Я сыт.

По горло.

Дверь в отцовский кабинет скрипнула, открываясь, и я метнул в нее бешеный взгляд. Можно было бы и запереться, но тогда я совсем чувствовал бы себя неуравновешенным подростком вроде младших сестричек.

Впрочем, злость быстро угасла, когда в комнату вплыл поднос, а за ним Камилла. Она небрежно захлопнула дверь пяткой и подошла.

Поднос с бутербродами под кружевной салфеткой и чаем в неприлично большой кружке опустился на стол. Сестренка знает, как я люблю — чай, наверняка, крепкий, сладкий и горячий. И я был ей за него невероятно благодарен.

— Абигайль — дура, — буднично и непринужденно сообщила мне Камилла. — Но у нее это возрастное. Пройдет. 

Тонкая белая рука взъерошила мне волосы, и я только поморщился, снося снисходительную ласку от младшей, но такой взрослой сестры. 

— Могли бы с Томом меня и предупредить. 

— Я думал, он тебе скажет, — я пожал плечами, без зазрения совести подставляя старого друга под огненный темперамент невесты. А ничего, пусть тренируется, им еще жить вместе. Камилла гневно сощурилась, точеные ноздри на мгновение раздулись, но сестренка быстро взяла себя в руки, отложив расправу до лучших времен. 

Я жевал бутерброды, запивая их обжигающе горячим чаем.

Камилла небрежно сидела на подлокотнике моего кресла, сочтя свой долг — накормить мужчину в доме — исполненным, но не спешила уходить. 

— У меня сегодня пациентка умерла. 

Так вот чего она такая меланхоличная. Не любит пациентов терять. Это отчетность портит, репутацию под сомнение ставит, и вообще... Не любит она этого. 

Я молча вгрызся в бутерброд. Камилле, судя по тону, не нужен был собеседник. Ей нужен был слушатель. 

— До войны я бы ее вылечила. А сейчас... Нельзя. Поназапрещали! — она помолчала, и продолжила: — Весь раздел магии крови признан темным и условно запрещенным. За каждым чихом бегай за разрешающей бумажкой. Ритуалисты от злости лезут на стену. Отдел ментальных расстройств исходит ядом, шлет проклятия на чиновные головы и предлагает лечить всех подорожником. Диагносты грозят всей специальностью свалить за границу. Будут нам диагнозы гадалки ставить. Это просто ужас, Мэтт! Война год как кончилась, а по ощущениям все потери еще впереди…

— А с пациенткой что? Неужели, ничего нельзя было сделать? — я прожевал толстый ломоть хлеба с ветчиной, и почувствовал в себе достаточно сил, чтобы вступить в разговор. 

Камилла развела руками:

— При нынешних ограничениях — ничего. 

— А твоя заведующая? Ну, помнишь, ты рассказывала, злющая такая тетка. 

— У-у-у, вспомнил тоже. Ее давно забрали. Еще когда мы с тобой за темными гонялись. 

— Как это?.. 

— А вот так. Она темный маг. Ее прямо на выходе из операционной приняли. Хотели с операции забрать, но там ординаторы насмерть встали и не дали им зайти. Она наивно верила, что здравый смысл победит и, не скрываясь, практиковала непопулярные методы, исследования какие-то вела. Теперь уже никто не узнает, какие. Они обезглавили нашу медицину, Мэтт. Выдернули из неё позвоночник. Мою пациентку не темные убили, ее убили такие идиоты, как Абигайль — воевать они не воевали, но до изнеможения, до трясущихся ножек хотят продемонстрировать собственную причастность и бескомпромиссность. Принципиальность! Твари... 

Мы замолчали оба. Мне нечего было сказать. Мое мнение о нынешнем состоянии медицины она знала, и лестным оно не было. Мы все когда-то, как и ее заведующая, наивно верили, что как только закончится война — все вернется на круги своя. Пусть не сразу, в тот же день, но постепенно, потихоньку…

Увы. Становилось только хуже.

Гражданская война — страшная вещь. В ней враг не враг и победитель не победитель. Вот только понимание это приходило только тогда, когда ты уже увяз в ней по уши.

— Так что, — вдруг проговорила Камилла и, наклонившись, поцеловала меня в макушку. — Езжай в Уизел-холл, братик. Вези подальше от идиотов эту злосчастную темную. Я считаю, что ты прав. Но буду приезжать не реже двух раз в неделю! А с Томом я еще поговорю...

Когда я, наконец, решил покинуть отцовский кабинет, весь дом уже спал.

Я давно привык ложиться поздно и вставать рано, и как Камилла ни пыталась убедить меня, что среди прочего мне вредит и недостаток сна, только огрызался. Снотворные не помогали, хуже того, от них сновидения становились ярче, а пробуждение — болезненнее.

Лестница не скрипнула.

Я свернул в коридор и с некоторым удивлением отметил, что дверь в ванную очерчена тонкой полоской света.

Камилле не спится — решил я. Тяжелый день, бурный вечер…

И в тот самый момент, когда я проходил мимо, дверь распахнулась, погасив мое «сама-то чего не дрыхнешь?» на вдохе.

Не Камилла.

Темная приглушенно ойкнула, почти налетев на меня, тут же отшатнулась назад, и мы уставились друг на друга, как два барана на узком мосту.

Черные волосы — мокрые, всклокоченные, рассыпались крупными локонами по наброшенному на плечи полотенцу. Капли воды с них стекали и на полотенце, и на льнущую к еще влажному телу сорочку, облепившую высокую полную грудь и темнеющие сквозь светлую тонкую ткань соски.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, куда я пялюсь, но как только это осознание пришло, взгляд тренированно метнулся вверх, чтобы уставиться в широко распахнутые голубые глаза.

Девушка тоже опомнилась, и нервно стянула края полотенца, чтобы прикрыться.

— Простите, мистер Тернер, — произнесла она, и севший, хрипловатый голос вызвал мимолетную дрожь вдоль позвоночника. — Я думала, все спят. Я не хотела…

— Вы имеете полное право пользоваться ванной в ваше свободное время, мисс Миллс, — отозвался я, остро ощущая, что и мой голос звучит как-то иначе.

Официальное обращение, цель которого была создать прямо сейчас между нами невидимую дистанцию, кажется, немного успокоило темную. Напряженные плечи, дрогнув опустились.

— Даже хорошо, что я вас встретил, — продолжил я, будто мы столкнулись не посреди ночи в дверях ванной, а среди бела дня на кишащей прохожими улице. — Планы поменялись. Не разбирайте ваш чемодан — мы уезжаем завтра утром.

— Куд… — она осеклась и торопливо исправилась: — Мне нельзя покидать пределы столицы без получения разрешения в полиции.

— Пределы столицы мы не покинем.

Взгляд неумолимо стремился вниз, туда, где бледные пальцы сжимали края полотенца, где влажно поблескивала в льющемся из ванной свете чистая нежная кожа шеи, поэтому разговор я предпочел стремительно свернуть.

— Доброй ночи, — кивнув, я повернулся к темной спиной.

— Спокойной ночи, мистер Тернер, — полетело мне вслед.

Я зашел к себе и завалился, как был, на неразобранную постель.

Мысли, покрутившись еще немного возле столкновения в коридоре, снова скакнули к случившемуся за ужином.

Она не виновата. 

Нет, не Лиза — Абигайль. И матушка. Хотя и Лиза, выходит, тоже. 

Никто не виноват, и это самое хреновое.