Глава 6

Шинок «У старого Шмуля», располагавшийся на южной окраине Михайловки являл собой просторный шестистенок, сросшийся дальней от реки стеной с хатой самого корчмаря. Рачительный хозяин посчитал, что так не только дешевле строить, а зимой можно обогревать свое жилье за счет готовившейся для посетителей пищи, но что более важно — с заведения, числящегося по магистратской описи пристройкой к дому — налог взимался гораздо меньший, чем с полноценного здания. Тогда как внутри корчма свободно могла одновременно усадить за накрытые столы добрую полусотню гостей.

Но наличие такого просторного питейного заведения объяснялось совсем не тем, что жители села были безудержно падки на хмельное зелье и все свободное время проводили в корчме, а тем обстоятельством — что Михайловка была не совсем обычным селом, основное население которого состояло из мужиков гречкосеев.

Более века тому зародилась она из кузницы и хутора Михаила Груздя, облюбовавшего это место из-за пролегавшего неподалеку торного большака, ведущего с басурманских земель в западные страны. Так называемого Курного Шляха, которым до сих пор частенько пользовались многие рисковые купцы, желающие сократить и без того неблизкий путь, или избежать большой пошлины, начисляемой казной за проезд по коронным трактам и за относительно безопасный ночлег в пределах Брацлавска. А что, остановившиеся у кузницы по какой-либо дорожной надобности — подковать лошадей или подтянуть обод колеса, купцы любили сытно поесть, то просторный шинок на берегу Волчанки возник так быстро и споро, будто из-под земли вырос.

Кстати, более вертлявая и порожистая к югу речка, в этих местах, становилась уже достаточно спокойной и глубокой. Вполне проходимой для небольших стругов. И, знающий потайные мели и другие капризы Волчанки, лоцман мог довести караван по воде до самой Днестры. А уж там, плыви себе вверх против течения, хоть в Галич, хоть — до самого Лемберга или Краковяка. Немного медленнее — зато вполне безопасно. Из-за сильной болотистости берегов разбойники не озоровали. И — почти прямиком. Поэтому, — пусть не ежедневно, но достаточно часто, чтобы хозяин мог не только не разориться на непрерывно увеличивающихся налогах, но еще и пару злотых в кубышку припрятать, — корчма заполнялась усталыми, проголодавшимися путниками, готовыми щедро расплатиться за сытную домашнюю стряпню. И главное — даже не спрашивая о цене и совершенно не торгуясь. Заказывая при этом в огромных количествах крепкое самодельное хлебное вино.

Не пустовал шинок и сегодня, в очередной раз, давая возможность заработать на, не то чтоб безбедную, но вполне безмятежную и сытную жизнь своему нынешнему хозяину — Ицхаку Шмулю. Два десятка лет тому прибившемуся в Михайловку откуда-то из-под Чернига или Бряниска и женившемуся на осиротевшей дочери покойного внука самого Шмуля. Молодой горбоносый красавец, великолепно смотревшийся даже в обносках, так пришелся посердцу толстушке Циле, что свадьбу молодые сыграли сразу же, как только закончился траур по ее отцу. И если Циля заимела себе мужа, то какая польза была от этого брака Ицхаку — жителям Михайловки оставалось только гадать. Поскольку здешний старожил дед Матвей, будучи слегка на подпитку и от этого более словоохотлив, совершенно серьезно утверждал, что корчмарь и по сей день ходит в том же рваном лапсердаке, в котором заявился в село. Разве что новых заплат чуток прибавилось…

Сквозь распахнутые настежь, затянутые бычьим пузырем, окна на улицу отчетливо доносился гул множества мужских голосов. А на пристани, возле двух набивных стругов, невесть когда и приплывших, — Куница отчетливо помнил, что на рассвете их тут и в помине не было — возились несколько молодых мужчин. Все как один при оружии, в кольчугах, а один даже в бригантине. Похожие на охранников весьма богатого купца, либо — на ратников из придворной милиции какого-нибудь очень знатного вельможи...

— Как я погляжу, гешефт не стоит на месте? — вместо приветствия произнес Тарас, увидев прислонившегося к калитке, и о чем-то глубоко задумавшегося хозяина корчмы.

— Гешефт… — недовольно проворчал Ицхак, сердито ворочая глазами. — И где же господин казак в этом рейвахе увидал гешефт? Вы представляете: полная горница людей, маковому зернышку упасть негде, а даже четверти вина на всех не потребовали… Разве ж, при нынешних ценах, на одном горохе, капусте, да птице выторгуешь что-то? Гм, может, сказать им, что омлет из перепелиных яиц сделан? Хотя, нет… не стоит. Пока они трезвые — все равно не поверят… О-хо-хо, одно сплошное разорение. А вы, пан Куница, говорите — гешефт!..

— Да ну, — не поверил в услышанную историю Тарас. — Быть того не может!.. А не преувеличиваете, часом? И что, ратники сами от вина отказываются, или это купец такой жадный и строгий попался, что своим охранникам даже горло промочить не дает?

— Купец?.. Ха-ха!.. — буркнул шинкарь. — Ой, не смешите мои пейсы, пан Куница! Где ж это вы там купца увидели? Нет, они-то все, как раз обратное утверждают, и даже невзначай обмолвились, будто везут товары аж в саму Варшавянку. Да только я готов съесть собственную ермолку, если во всем сказанном присутствует хоть слово правды. А может, я к старости стал хуже видеть? Тогда, очень вас прошу, покажите мне пальцем, который из них купец? Только не говорите, что негоциантом стал этот тощий, как святые мощи, монах с лицом и повадками отца иезуита? Да чтоб мне никогда больше не увидеть ни гроша честной прибыли, если этот господин не из святой инквизиции… Или, возможно, кто-то станет меня уверять, что торговым человеком может быть вон тот, суровый драгунский ротмистр, несомненно, командир отряда, сопровождающего отца иезуита? С таким доброжелательным взглядом и приятным обхождением гораздо проще, где-нибудь в укромном местечке, поджидать богатый купеческий караван — нежели его охранять. Будь у меня хоть один такой приказчик, я бы даже на дверь хромой тети Сони второй засов не поленился поставить!.. Правда, здраво рассуждая, сама тетя Соня этого бы не одобрила…

— Бог с ними, дядька Ицхак, — резонно заметил Тарас. — Что вы так разволновались? Отобедают путники, отдохнут чуток и поплывут себе дальше. Первый странный караван на своем веку повстречали? А что тайну с собой какую-то увезут, так и слава Создателю. Как говорила моя бабушка: на разгулявшийся смерч лучше смотреть издалека. Так он красивее будет…

— Возможно… — вздохнул растревоженный еврей и даже заговорил немного проще. — Возможно ты и прав, Тарас… Но, как-то неспокойно становится у меня на душе, когда я гляжу на их лица. Вот, помню, также волновался, когда Циля первый раз послала маленького Мордехая к общественному колодцу по воду. И скажи мне откровенно: разве ж я был тогда не прав? Сколько мы его потом искали? Всю деревню переполошили.

— Это вы сейчас вспомнили о том случае, когда ваш шустрый сынишка, средь бела дня, у Горобцов самую лучшую грушу обнес и понес на пристань продавать? — улыбнулся Тарас, едва сдерживая смех.

— Да что вы мне, господин казак, в глаза той кислицей тычете? — обидчиво возмутился корчмарь. — Я же о предчувствии толкую. О, жестокосердные люди! Никому нет дела, до душевных переживаний старого, нищего еврея. Кстати, пан Куница… — вопросительно взглянул на парня Ицхак. — Вы ведь тоже не случайно мимо проходили, чтоб о погоде со мной побеседовать? Или я приятно ошибаюсь?

— Увы, не ошибаетесь, дядька Ицхак, — слушая болтовню корчмаря, Тарас немного отвлекся, и тем неприятнее было ему возвращаться к разговору о похоронах. — Мне нужны ключи от сельской церкви… Отец Василий говорит, что бабушку Аглаю надо как-то по-особому отпевать...

— Почему не сразу от Райских врат?! — привычно съехидничал в ответ Ицхак и, понимая, как это неприглядно звучит, спешно и нервно затараторил, брызгая слюной и размахивая руками.

— Да, Аглая Лукинична была очень, очень достойная женщина! Разве ж я спорю? Но, пан Куница, войдите и вы в мое положение. Если я, сейчас, из глубочайшего уважения к вашей семье уступлю, а завтра умрет или родиться еще один хороший человек, — а ведь других в нашем селении нет, — то потом никто и не вспомнит, что глупый Изя, еще на Рождество уплатил сборщику налогов свои кровные деньги. Заметьте — заплатил сразу за год и за все общество! При этом коронную казну совершенно не волновало — что ни мне самому, ни моей нищей семье для общения с Богом совершенно не нужна православная церковь! — корчмарь перевел дух и продолжил чуть спокойнее, но все так же горячо и напористо.

— И я вас очень прошу, господин казак, не надо на меня так страшно сопеть и супить брови… Разве это бедный Мордехаев сын придумал, что за пользование храмами надо платить королю налоги? Или я богаче всего общества? Ну, с чего такая несправедливость? Мало того, что нам, по обложному навету, нельзя владеть землями, лесами и скотом, так все вокруг, даже односельчане, и те последнюю кожу с иудея содрать норовят. Господин казак, вот хоть побожится, ну, не распинал Ицхак вашего Христа…

— Не сомневайтесь, дядька Ицхак, заплачу сполна, — спокойно заверил корчмаря Тарас, уловив главное и совершенно не прислушиваясь к остальному лопотанию шинкаря. — Сколько общество вам задолжало — отдам все до копейки. Обещаю… Только, после похорон. Хорошо?

Ицхак тут же моментально умолк и с неприкрытым любопытством взглянул на парня.

— Я, пан Куница, конечно, не вправе брать под сомнение, данное вами обещание, но позволю себе спросить: откуда вдруг такое богатство? Ведь, насколько мне известно, у вас в хозяйстве даже лошади своей нет. При жизни Тимофея, брехать не стану, деньжата у Куниц водились — но, с тех пор, как ваш батюшка геройски про… погиб, хозяйство только хиреет. Хата и та, вот-вот рухнет. Даже непонятно, на чем до сих пор держится?.. Не иначе — домовой стены подпирает… А как тебя самого товарищество на Низ призовет? Эй, погоди-ка, парень! — прищурился корчмарь. — Да ты, никак, хозяйство продать удумал? Так, что ли?

— Нет, не угадали, дядька Ицхак… — попросту, без обиняков стал объяснять Тарас. — Я цвет папоротника этой ночью нашел. Искал Ривку, когда она от меня убежала, а нашел — вот, взгляните… — с этими словами парень достал из кисета с огнивом уже немного привядшую, слабо мерцающую алую звездочку. — Пойду после похорон клад искать…

— Растишь, кормишь, одеваешь… — грустно вздохнул Ицхак, сын Мордехаев. — А когда чужие дети чар-зелье в лесу находят, некоторые дурехи, сами умудряются от своего счастья домой убежать. Да, похоже, права была тетя Соня, когда в позапрошлом году поучала Ребекку…

Зная, что причитать и жаловаться на несправедливую судьбу говорливый корчмарь может несколько часов к ряду, а если поддерживать разговор наводящими вопросами — то и гораздо дольше, Куница счел благоразумным промолчать. И был прав…

Рассказав в запальчивости о некоторых, довольно неожиданных и любопытных наставлениях молодым девицам, сделанных главной провидицей их рода, Ицхак вскорости сконфуженно умолк. Наверное сообразил, что перед ним не просто внимательный собеседник, а вероятный жених, которому, по молодости лет и из-за юношеской впечатлительности, совершенно не к чему знать некоторые женские секреты. Потом, еще раз тяжело вздохнул и, сохраняя на лице обиду, пошаркал ногами к дому. А, вскоре, вернулся, держа в руке завязанную в кольцо кожаную бечевку, с болтающимся на ней массивным ключом от церковной двери.

— Совет можно дать, господин казак? — спросил хмуро, протягивая Тарасу заветный ключ.

— Умнее вас, дядька Ицхак, в нашем селе разве отец Василий, — простодушно ответил парень.

— Каким ты себе клад этот представляешь? — с затаенной грустью в голосе спросил корчмарь. — Ведь по вашему преданию, цветок покажет то, чего ты сам больше всего на свете пожелаешь увидеть…

— Странный вопрос, — пожал плечами Тарас. — Каким еще бывает сокровище? Золото всякое, церковная утварь, чаши, блюда, подсвечники… — немного подумал и более оживленно продолжил. — Оружие булатное. Доспехи червленые… Одежды шелковые… А что?

— Ну, примерно, как я и ожидал… — еще горестнее вздохнул корчмарь и взял Тараса пальцами за рукав у локтя. — Ладно, слушай меня, чадо неразумное. Может, после, хоть спасибо скажешь... Забудь обо всей этой глупости, что в твоей голове колобродит, и думай только о небольшом сундучке, наполненном самоцветными каменьями. Лучше всего — зелеными изумрудами. Но — и прозрачные бриллианты сгодятся. Кровавые рубины — тоже в цене держатся. А главное — чтоб камешки были не слишком большие, примерно с фасоль. Понял? А то — намечтаешь себе алмазов размером с булыжник — потом продавать замаешься… Золотые монеты тоже годятся, но камешки лучше…

— Зачем мне столько самоцветов? — удивился парень. — Я ведь даже серьгу в ухе не ношу, хоть и один в роду остался. Да и перстни особо не уважаю. А с Ривки — и дюжины цацек довольно будет…

— Вот, когда добудешь то, о чем сейчас говорено, — чтоб даже лишним словом не спугнуть удачу, стал витиевато изъясняться Ицхак. — Тогда я тебе все подробно и объясню. Останешься себе доволен. Можешь мне поверить…

Хотел Тарас возразить, что хорошее оружие, сбруя и доспех гораздо ценнее всяческих бабских украшений, но в это время откуда-то из-за корчмы донеся оборванный на полуслове вопль.

— По-мо-ги… уумм…

Но даже этих нескольких звуков вполне хватило, чтоб узнать голос девушки. Кричала чем-то сильно напуганная Ребекка.

Одним движением руки отодвинув в сторону, стоящего у него на пути тщедушного Ицхака, Тарас стремительно ринулся на зов о помощи, перепрыгивая через разбросанные по двору в полнейшем беспорядке ночвы, лопаты, мотыги, грабли и прочий деревенский реманент.

А в следующее мгновение, свернув за угол дома, Куница узрел картину, не требующую никаких дополнительных объяснений: незнакомец, из приезжих «купцов», одной рукой прижимал к стене извивающуюся Ребекку, крепко схватив девушку за горло, а другой хозяйственно распускал шнуровку на ее юбках.