ГЛАВА 4. Самый худший день... (часть 2)

Из машины выскочил Курт. Наш шофёр по тону разговора понял, что это непросто беседа под весенним солнышком. Да и по моему побледневшему лицу можно было сделать вывод: не рада я намерениям казака.

Худенький солдатик в два раза меньше в плечах и росте казака, пришёл мне на выручку. Наставил на хама пистолет и взвёл курок.

- Стой на месте! – громко приказал Курт.

Раньше я не замечала за мальчишкой такой смелости. Возился с машиной. Крутил руль. Улыбался смущённо, стоило только мне посмотреть на него. А тут на тебе! Храбрый какой.

Казак этого не ожидал. Похоже, шофёра в машине они, вообще, не заметили. Всё их внимание заняла я.

- Я это тебе ещё припомню, когда без защитников будешь, — пригрозил он, отступая на шаг.

- Один уже хотел припомнить. От кровавого поноса сдох, а тебя пуля ждёт, – осмелевши, каркала я.

Всё-таки за спиной мужчины с оружием чувствуешь себя всесильной богиней возмездия. Можешь говорить и делать, что в голову взбредёт.

Из фельдкомендатуры выскочил Рихард. В руке его тоже был пистолет. Ничего не спрашивая, мой рыцарь нацелился в голову казака. Он увидел нас в окно. За оберштурмбанфюрером фон Таубе вышел группенфюрер фон Крюгенау. Оружие ему не надо было. Его должность и звание самое кричащие подтверждение своего превосходства в любом споре. Он встал между нами, как арбитр.

- Что здесь происходит? – спросил группенфюрер фон Крюгенау.

И этот вопрос был адресован мне. Всё правильно, я женщина среди толпы мужчин. Значит, виновата в споре я. А как иначе? Ведь всегда виновата женщина. Виновата, что слишком красивая! Виновата, что именно поэтому её все хотят! А вот что у некоторых мужчин нет уважения и сдержанности это ни их вина. Они мужчины и всё этим сказано. А я такая красивая их провоцирую. Сама своей красотой нарываюсь на грубость.

Я выпрямилась и, гордо подняв к небу нос, доложила:

- Группенфюрер фон Крюгенау, казаки неподобающе отзывались обо мне. Рядовой Шнайдер вступился за меня.

Группенфюрер фон Крюгенау слыл очень жёстким человеком с твёрдым убеждением, что женщинам в армии не место. Одни проблемы и бардак от них. И вот его убеждения подтвердились конфликтом под самыми окнами фельдкомендатуры.

- Кто ваш атаман? – стальным голосом спросил группенфюрер у поникших казаков.

- Остап Приходько, – назвал имя второй казак.

- Вон! – последовал приказ казакам.

Те быстренько скрылись за углом фельдкомендатуры. Мои защитники опустили оружие, а группенфюрер фон Крюгенау сказал Рихарду:

- Оберштурмбанфюрер фон Таубе, постарайтесь больше не оставлять вашу переводчицу одну. Это не Германия.

И ушёл. А Рихард обнял меня.

Потом, когда мы все сели в машину, я поблагодарила Курта. Он так эффектно смотрелся с пистолетом в руке. В глазах столько решимости. Если честно, то именно после этого случая мальчик Курт вырос в моих глазах. Он больше не был безликим шофёром. Правда, так и остался скромняшкой. Его щёки зарделись, как только я сказала: «Спасибо, Курт!». Пряча глаза, он старался не смотреть на меня в зеркало заднего вида.

- Я ненавижу этот сброд! – негодовал Рихард в машине.

Особенно, зло возмутился, когда наша машина обогнала эту задиристую тройку. Казаки часто жестикулировали, воображая, чтобы сделали с нами, если бы не группенфюрер. Они шли по тротуару в сторону Замковой площади. Куда направлялись и мы.

- Не стоит так нервничать из-за них, – успокаивала я Рихарда, поглаживая по плечу.

- Они предатели. Они предали свою Родину. Предав один раз, что стоит им предать и во второй. Дисциплины никакой! Шатаются пьяными по городу! Ведут себя крайне вызывающе! Их на передовую надо! В окопы! Но, нет! Бояться, а вдруг поменяют сторону! – разошёлся оберштурмбанфюрер.

На маленькой площади возле Ратуши мы забуксовали. Не колёса увязли, а народу было много. Местные, полицаи, немцы. В общем, всё для чего-то собрались. Сначала я не поняла для чего. Если бы мы не опоздали в тот день, то я бы это не увидела. Рядом с Рихардом я, словно жила в другой реальности. В реальности, в которой говорили о войне, но не видели её. Под крылышком фон Таубе я забыла о страхе, преследующем меня с первых дней оккупации. В рутине привычных допросов и тёплой постельки оберштурмбанфюрера жизнь казалась мне не такой ужасной, как простым белорусам. Рихард, как до него Никита, оберегал меня от всего жестокого. Того, что, по его мнению, не должна знать женщина.

«Милый мой рыцарь, не хочу тебя разочаровывать, но я хлебнула сполна из чаши Войны. Я видела смерть, агонию, насилие, голод и страх. Что ещё могло меня ужаснуть, испытать отвращение и ненависть? Какую сторону войны я ещё не лицезрела?».

Мне, казалось, я видела всё…

Курт остановил машину. Пока народ не разошёлся, дальше было ехать бессмысленно.

- Что происходит? – спросила я, выглядывая из окна.

- Ничего, – ответил мне Рихард.

Только в его голосе была тревога.