ГЛАВА 6. Журавль в небе. (часть 3)

***

Я непросто шла к Отто, а рвалась к нему, оглушённая биением собственного сердца. Оно так молотило в моей груди, что до меня не долетели голоса извне. Моей сущностью на эти несколько мгновений длиной в мощёную дорожку госпиталя стал стук радующегося сердца. Один-единственный образ зарницей мелькал в моей голове. Образ, где я, обнимая Отто, шепчу ему: люблю. Но стоило моей руке потянуться к дверной ручке, как счастливая фантазия начала медленно растворятся в пустоте.

До моей мечты осталось всего несколько шагов. Позади сомнения с гаданиями: любит, не любит. Позади осталось всё, как и моя решительность. Мне нужно открыть эту дверь. Мне нужно туда войти. Зачем я стою и, вдыхая холодный осенний воздух, пытаюсь успокоиться. Прийти в себя после стольких переживаний и метаний.

Как много я хотела сказать Отто, но когда до него осталось несколько шагов, все мысли перепутались. Я помнила только о любви, нарочно выбрасывая из подсознания решение, которое приняла прошлой ночью.

Палату оберфюрера Клинге я нашла быстро. Макс же подсказал: на втором этаже. Поднявшись по лестнице, я прошла по коридору. Остановившись возле дверей, вздохнула, задержав дыхание на секунду, и наконец-то вошла.

Маленькая тусклая палата. Тумбочка, два стула и узкая кровать. Кровать, на которой лежал мой любимый.

Я никогда не видела его таким измученным, уставшим, бледным. Под глазами тёмные круги. Пересохшие губы. На впалых щеках пятидневная щетина, что недопустимо для здорового Отто. И дыхание прерывистое, еле заметное. Мой любимый беспокойно спал, вздрагивая и вертя глазами под веками.

Он спал, а я тихо-тихо подходила к нему. Подходила так, словно боясь потревожить этот полуобморочный сон. И тут под моей ногой предательски скрипнула половица. Отто глубоко вдохнул и его тяжёлые веки приоткрылись. Моё сердце, всего минуту назад колотившееся птицей в клетке, сжалось до малюсенького комочка от боли, когда наши глаза встретились. Любимый улыбнулся, а я заплакала.

Чуть переставляя ноги, подошла к постели и опустилась на пол рядом с ней. Сжав своими ладошками его руку, губами коснулась прохладной кожи. Потом своей щекой потёрлась о полураскрытую ладонь Отто. Это мгновение стоило всех моих стремлений к нему. Ведь каждое наше соприкосновение разжигало во мне не только страсть, но и приносило чувство защищённости рядом с ним.

Мне так хорошо сейчас, но слёзы никак не закончатся в моих глазах. Они всё текут и текут, умывая наши ладони.

- У тебя холодные пальцы, — прошептала я, нежно целуя каждый.

Пуля вошла очень близко к сердцу. Ей не хватило всего сантиметра, чтобы убить оберфюрера Клинге. Я не знаю чему быть благодарной проведению или таланту военного хирурга за возможность просто поцеловать любимого мной мужчину, услышать его голос, увидеть его глубокие синие глаза. Но именно в то мгновение я целовала руку Отто и беззвучно шептала: спасибо. А моё тёплое дыхание согревало его кожу.

- Я знал, что ты придёшь. Я ждал тебя. Лиза, моя Лиза, — хриплым голосом сказал Отто.

- Прости, что так долго шла к тебе, — тычась лицом в его ладонь, прошептала я.

- Это ты прости. За всё меня прости, Лиза. Я был неправ, девочка моя. Я не должен был отдавать тебя ему, а когда опомнился, было уже поздно, — каждое новое слово давалось ему с трудом, но он всё равно пытался говорить.

- Пожалуйста, побереги силы, Отто, — умоляла я, чувствуя сквозь его вены сбивающийся пульс.

- Лиза, — он погладил большим пальцем мою щёку, — ну, что ты плачешь? Я же живой. Не плачь, пожалуйста. Всё хорошо.

Отто успокаивал меня, а я ещё больше начинала реветь. Живой, счастье-то какое! Живой… но хорошо уже не будет. И только подумав о чём должна ему сказать, я, всхлипывая, зашептала:

- Мне нужно было сделать выбор раньше. Тогда ещё в Шклове. А я всё тянула. Я всё боялась. Сомневалась в твоих чувствах ко мне. Прости меня, за эту нерешительность. Как же всё стало сложно. Рихард прав: моя жизнь сплошная ложь. Я запуталась во лжи, Отто, и теперь не знаю, как освободиться от этих пут.

Мой любимый хотел обнять меня, но стоило ему пошевелиться, как шипящий стон сорвался с пересохших губ. Боль сковывала каждое его движение и это злило всегда привыкшего к действиям Отто.

- Сядь, — просил он, — сядь ко мне на кровать. Я не могу разговаривать, когда тебя не вижу.

Я поднялась с пола и присела на край постели, как он и просил.

Господи, как я люблю его улыбку! И пусть она сегодня едва заметна на бледном лице Отто, но всё равно завораживает меня. Утирая слёзы ладонями, я улыбнулась в ответ.

- Лиза, это ты прости меня, — извинялся он за грех пока ещё неизвестный мне. – Рихард неправ. Твоя жизнь не ложь. Это мы с ним сделали её ложью. Ты видела только то, что мы хотели тебе показать. Не ты играла с нами, Лиза, а мы с тобой. Это потом всё зашло слишком далеко в нашей игре. Из друзей мы превратились в соперников. Ты нужна мне и ты нужна ему. Но я не хочу, чтобы ты выбрала, не зная правды. Теперь не хочу, Лиза. Девочка моя, — его пальцы дотянусь до моего бедра и чуть коснулись его. Отто виновато отвёл взгляд в сторону, но вздохнув, снова посмотрел на меня. Ему было больно, только эта боль таилась не в теле, а в душе.

У оберфюрера Клинге появилась душа или была, но спрятана за семью печатями.

Я не замерзаю, глядя в синеву его холодных глаз. Растворяюсь в нежной теплоте прикосновений его рук. Я не мыслю своей жизни без него. Жаль, ведь это понимаешь только со временем. И эти воспоминания будут преследовать меня, пока я не исправлю собственные ошибки. Пока не пойму, что от любви нельзя бежать. Она всё равно настигнет тебя.

- Долг Рихарду стал тридцатью серебряниками, за которые он купил тебя, — тяжело задышал Отто, уже насторожив своими словами. Тайны всегда заставляли нервничать, а в особенности те, что касались меня. – Мой друг… вспомнил о долге, когда предложил разыграть тебя в карты. Лиза, я не играю на женщин в карты, — тут же оправдываясь, пояснил Отто, — и если бы не этот чёртов долг, я никогда бы не согласился поставить тебя на кон. Рихард настоял и я поддался. Думал: мне всегда везёт, а в покере и подавно. Я проиграл, — виновато опустил веки сглотнув. В горле пересохло от стольких сказанных слов. – Впервые в жизни я проиграл. На реванш Рихард ни в какую не соглашался. Тогда я сказал ему, что мне, как первооткрывателю местной красоты, принадлежит право первой ночи, а потом ты его. И снова Рихард был не против, но с одним условием: больше он делится не будет. Ты будешь принадлежать только ему. Я дал своё слово, и уже в машине пожалел об этом. Ты так сладко спала, прижавшись ко мне, что в груди всё заныло, — оберфюрер выдохнул, задерживая дыхание. В его взгляде смешались боль, сожаление и страх. Он боялся меня потерять, рассказывая правду. – Лиза, я люблю тебя. И виноват перед тобой. Знаешь, я хотел тебя сделать своей любовницей, ничего не меняя. Это Рихард всё придумал. И новую биографию, и документы, и твоё назначение к нему. Мне стыдно, Лиза. Очень стыдно. Я ведь просто сгорал от страсти, а он уже любил. Я надеялся, что после меня, Рихард не приедет утром, — пересилив боль, он сдавленно усмехнулся. – А он приехал. Приехал за тобой.

Я научилась с ним плакать. Я научилась с ним быть и сильной, и слабой, и нежной, и страстной, и мстительной, и покорной. Но разучилась быть гордой. Я стала зависимой от его любви. Раньше и слезинки не выдавишь из моих глаз. Все удары судьбы принимала стойко, без ропота. Меня предавали – я прощала. Забывала обиду, оставляя только боль в темнице своей души. Я пыталась склеить заново разбитое сердце, продолжая идти вперёд к своей мечте. Любить и быть любимой.

Сколько раз говорила себе: нет больше веры им. Говорила и тут же забывала. А теперь? Теперь смогу ли забыть, что я карточный трофей того, кого считала рыцарем? Или, может, смогу простить того, кому долг чести был дороже самой чести? Как встать с колен, когда нет больше сил вставать?

Мои слёзы высохли в одночасье. Но сердце плакать не перестало. Оно одиноким волком завыло в груди. Не знаю, наверно, Отто заметил перемены в моих глазах. Его ладонь с бедра змеёю подползла к моим опущенным на колени рукам. Сжав их с нежностью, Отто продолжил каяться, изливая душу, мне.

- Бароны фон Клинге не любили воевать. Поколение за поколением в моём роду были в основном дипломаты. И только я нарушил традицию, страстно желая стать солдатом. Я молодой и полный амбиций служить в самых лучших структурах вермахта. Для этого требовалась такая малость: подтверждение моего происхождения. Казалось бы, нет ничего проще. Моего покойного отца и наш род все знали. Разве что-то может помешать сыну немецкого барона и французской аристократки осуществить свою мечту? Может, тайна моего рождения, — он на секунду замолчал, собираясь с мыслями или думая, стоит ли мне доверять свой секрет. Не ошибётся ли он, впустив любимую женщину в закрытые уголки своей души? – Наш семейный врач - герр Вебер был ярым активистом социал — националистической партии. Он был категоричен и никакой справки мне не дал. Мало того, ещё и пригрозил, что расскажет кем был мой настоящий отец. Человек, которого я считал отцом, сделал всё, чтобы сомнений в его отцовстве не было. И я долгое время искренне верил, что барон фон Клинге мой отец. Верил пока старый врач не доказал обратное. Барон в силу своего почтенного возраста не мог иметь детей, а моя мать была слишком темпераментной женщиной. Скучая, она обратила свой взор на молодого конюха. И всё бы ничего, только этот конюх был евреем. Когда её муж узнал об этой постыдной интрижке, то запер жену до моего рождения в замке, а с конюхом случился несчастный случай. Его лягнула лошадь, проломав ему череп. Эту тайну знали немногие: барон, моя мать, Агнес и доктор Вебер. Барону я стал настоящим сыном. Его наследником. Он занимался моим воспитанием и любил меня намного больше, чем моя родная мать. А когда отца не стало, я получил его титул и земли. Баронесса — моя мать, если бы не умерла в сумасшедшем доме, могла поставить под сомнения моё происхождение, но её слову никто бы не поверил. Агнес никогда бы меня не предала и не предаст. Она вырастила меня. А вот доктор Вебер был настроен решительно. Отчаявшись и готовясь к худшему, я рассказал обо всём Рихарду, а он сказал: тогда закроем ему рот, — Отто замолчал, чтобы перевести дух. Мне же показалось, что вторую часть этой истории более трагичную я уже слышала от фон Таубе в Варшаве. – Я и не думал, что убивать так трудно. Особенно в первый раз. Я не трус, но моя рука задрожала. Я не смог всадить в испуганного старика нож. Видя моё замешательство и опасаясь, что Вебер закричит, Рихард оттолкнул меня и сам завершил начатое. У него хватило смелости забрать чужую жизнь, а у меня нет. Я смотрел, как друг медленно убивает старика и думал: вот он настоящий немец. Хладнокровный и решительный. Я должен стать таким. Убив, Рихард повернулся ко мне и сказал, как бы в шутку: ты должен мне жизнь, Отто. Больше десяти лет он даже не заикался об этом долге, но увидев тебя, сразу напомнил мне о нём.

Эта тайна повлияла на судьбы сразу нескольких людей. Доктора, которому закрыли рот навсегда. Кстати, мне его почему-то не жалко. Судя из исповеди Отто, герр Вебер был тем ещё ублюдком. Нацистом до мозга костей! И это врач, человек призвание которого спасать жизни несмотря на их национальность. Свою участь, быть убитым в подворотне, шантажист заслужил. Меня же больше расстроила обратная сторона дружбы Отто и Рихарда. Они друзья? Да, в этом нет сомнений. Помня версию фон Таубе о той страшной ночи, я не могу осудить его за хладнокровие в убийстве старика. Он сделал это ради близкого ему человека. Ради Отто. Так сказать, взял грех на свою душу, чтобы спасти друга от неминуемой гибели. Останься в живых герр Вебер и, Клинге ждал бы печальный конец. В стране, где чистокровность ценилась выше человеческих качеств, сложно выжить. Отто. До этого убийства мой любимый был совсем другим человеком. Иногда тот добрый Отто пробивается сквозь слои десятков масок, скрывающих его настоящего от людей. И мне посчастливилось увидеть истинное лицо оберфюрера. Любовь открыла мне глаза, а его заставила вспомнить, что такое быть человеком.

Так что это обратная сторона их дружбы, которая так расстроила меня? Это я. Та ночь аукнется им через несколько лет, когда на пути двух друзей появлюсь я, и стану испытанием их самоотверженной дружбы. Испытанием, которое они не смогут преодолеть. Они готовы были убить во имя дружбы. Они готовы были хранить тайны друг друга. Они готовы были на всё, но никто из них не готов был отдать меня лучшему другу. Из друзей они превратились в коварных врагов.

И эта же ночь изменит мою жизнь. Ещё тогда, в феврале сорок второго, ни Отто, ни Рихард не дали мне право выбора. Они подло и недостойно поступили со мной. Почему? Из-за страстной любви ко мне? Нет. Тогда друзьями двигало жгучее желание обладать местной красоткой. Никто из нас и предположить не мог, как далеко зайдёт наша игра в любовь. Каким буйным цветом расцветёт она, обильно поливаясь дождём изо лжи.

Я должна была как минимум обидеться, выслушав признание Отто, но в моём сердце крепко-накрепко сидела та самая слепая любовь, о которой я уже писала выше. И я нашла им оправдания. Им – Рихарду с Отто.

Что если бы они позволили мне выбрать, кого бы я выбрала на тот момент? Рихарда. Он покорил меня своим благородством. Такой галантный кавалер! Тогда я не видела в нём ни капли притворства. Он был, словно чистый ручей, и меня тянуло к нему. А вот Отто внушал опасения. Рядом с ним во мне бунтовала душа, сердце колотилось в груди, хотелось убежать от него и спрятаться от холодных синих глаз. Я бежала от него, но не было ни дня, чтобы я о нём не думала.

Уже тогда я испытывала с Рихардом умиротворение, а с Отто взрыв эмоций поглощал меня с головы до ног.

Я выбрала бы Рихарда. Да, несомненно. И Отто это понимал. Он не хотел меня вот так просто отпускать.

Одна-единственная ночь, и целая череда последствий. Наверно, вся наша жизнь зависит от таких вот роковых ночей.

- Лиза, посмотри на меня, — звал Отто, вырывая меня из собственных воспоминаний. – Лиза, девочка моя. Теперь моя жизнь в твоих руках. Поступай с ней, как знаешь. Хочешь, спаси меня. Останься со мной, — он замолчал, бегая по мне взглядом полным надежды. – А если не хочешь, сдай. Когда за мной придут, я ни слова не скажу в свою защиту. Я спокойно приму смерть, ведь без тебя нет смысла жить дальше. Прости меня, пожалуйста. За всё прости, Лиза. Любимая…

Давно простила. Прости ещё тогда, когда он отдал меня ему. И простила бы тысячу раз. Настолько сильно я люблю его. Люблю… ни секунды не сомневаясь в своих чувствах к Отто.

Но мы слишком долго испытывали судьбу, пряча свою любовь за масками. И теперь приходится платить по счетам. Я не могу выбирать сердцем. Это право я утратила, когда во мне зародилась новая жизнь. И я в ответе за неё.

Закрыв глаза, с минуту собиралась с мыслями, как объяснить то, что я собралась сделать. Как назло в голове царил настоящий хаос, но всё-таки я нашла в себе силы сказать:

- Мне всё равно кто ты: немец, русский, француз, еврей. Я люблю тебя таким, какой ты есть, Отто. Люблю несмотря ни на что, но…

Я замолчала, нервно сглотнув слюну, подбирая слова. Отто почувствовав, что грядут тяжелые для нас обоих перемены, сильнее сжал мои пальцы.

- Лиза, не пугай меня, — его голос срывало тяжёлое дыхание. Глаза быстро бегали по мне, а зрачки пульсировали в такт сердцу. – Лиза, пожалуйста. Лиза.

- Я беременна, Отто, — словно простонала я эту правду.

Он шумно выдохнул, что его дыхание долетело до меня, чуть качнув выбившуюся прядь волос. Закатив глаза вверх, любимый с такой силой закрыл веки, что его лицо приняло страдальческий вид, но при этом губы обнажили в страшном оскале зубы. Оберфюрер отпустил мою руку лишь для того, чтобы сжать свою в кулак. Он с такой силой сжимал этот кулак, что синие вены зашевелились под бледной кожей, будто змеи.

Я встала с кровати и стала пятиться к дверям. Нет, я не испугалась Отто. Он не был взбешён. Любимому было мучительно больно, ведь ему никогда не быть отцом. Рихард снова использовал нечестный приём, чтобы получить желаемое. Не Отто, а он предал их дружбу.

И опять эта скрипучая половица! Её противный скрип мгновенно вернул оберфюрера из душевных страданий в серую палату госпиталя. Он был таким потерянным. Моя беременность растоптала его. Вертя головой, любимый всё ещё отрицал очевидный факт моего состояния. Он то и дело останавливался и смотрел на мой живот. Потом закрывал глаза и тяжело дышал, пытаясь успокоиться.

- Жаль, что это не мой! — процедил сквозь зубы Отто, не открывая глаз.

Мне хватило только этой фразы. Больше я не выдержала. Резко рванув на себя дверь, выбежала из палаты, задев санитарку. Ведро выпало из её рук и с грохотом ударилось об пол, разлив воду.

Я бежала по коридору, не оборачиваясь, а за мной летел сначала обезумевший крик Отто: «Лиза! Лиза! Вернись! Лиза!», а потом истошные вопли санитарки: «Герр офицер, что вы делаете?! Вам нельзя вставать! Помогите! Офицеру плохо!».

Бежала по коридору. Бежала по лестнице. Бежала ничего не видя…А передо мной расступались врачи, медсестры, пациенты. Они все уступали мне дорогу, и возмущённо кричали что-то вслед. Но я уже ничего не слышала. В ушах оглушительным звоном звенел голос любимого: «Жаль, что это не мой!».

Да, жаль, что это не твой ребёнок Отто, ведь будь он твоим всё было бы иначе. Я не сбежала бы от тебя, как всегда, поторопившись с решением. Вы лишили меня выбора, а я решила всё за вас.

Мне бы остановиться… Мне бы вернуться в тот день… и, может быть, ты бы смог отговорить меня от решения, которое я приняла. Это был бы твой ребёнок без этого «жаль». Почему ты меня сразу не остановил? Почему я убежала? Снова убежала от тебя…

Я выскочила на улицу и повисла на двери госпиталя. Куда идти? По дороге к воротам и в город? Зачем? Меня в Могилёве никто не ждёт. Порадовать Ханну своим визитом в таком удручающем состоянии я не хотела. Да и сейчас мне больше всего необходимо было побыть наедине с собой.

С потерянным видом и полным безразличием к снующим, как пчёлам, вокруг людям, я пошла в сторону сада. Прошлой ночью Советские войска начали разведку боем и поток раненых увеличился. Грузовые машины, набитые битком солдатами со звериным рёвом неслись к главным дверям госпиталя, где их уже ждали санитары с носилками и хирурги.

Больница дореволюционной постройки с длинными аллеями яблонь, и я шла, чуть переставляя ноги через россыпи антоновок в ещё зелёной траве. В моей голове путались мысли, но уже не было смысла гадать, что будет дальше. Моё подсознание смутно нарисовало планы на ближайшие три года. Их я собиралась провести в Берлине. Только когда туда лучше уехать? Через три месяца моя беременность станет всем видна. Неприятных вопросов я вряд ли сумею избежать. Придётся либо отвечать на них, либо всё-таки подать рапорт, как можно, скорее. Пока, как говорит баба Настя, пузо на лоб не полезло.

Вот, дура я! У меня было сразу два любовника, а теперь не одного. При этом Отто я оставила сама, а Рихард, похоже, бросил меня. Если не бросил, то бросит сегодня. Я почему-то не сомневалась, что Макс при встрече поведал Рихарду кого и куда подвозил.

Аллея упёрлась в тупик из полуразвалившегося кирпичного забора.

- Вот и пришла, — сама себе сказала я, подходя к старой ветвистой яблоне, — даже здесь стена…

Мои слова перебило жалобное «Курлык… курлык… курлык…». Подняв голову, я посмотрела на парящего в небе одинокого журавля. Бедняга он отбился от своей стаи. Ищет их в бескрайнем небе и никак не может найти. Он, хотя бы, не сбился с пути и знает в какой стороне юг. А я вот сбилась.

Задрав голову, я провожала журавля. С каждым взмахом крыльев он сливался с тёмно-серыми тучами, а я думала: не с Отто ли я прощаюсь. Ведь он, как тот журавль высоко в небе, а в моих руках так и осталась синица.

Рихард нашёл меня, сидящую под деревом. Как он подходил я хорошо слышала. Под его подкованными сапогами трещали яблоки: хрусь… чмяк… хрусь… чмяк… хрусь…

Приблизившись ко мне, он остановился.

- Я задам только один вопрос, Лизхен, — его голос хоть и был спокоен, но я всё равно улавливала в интонации некую напряжённость. – Ты остаёшься с ним, или уезжаешь со мной?

Я медленно подняла глаза и посмотрела на любовника. Он больше не казался мне рыцарем. Этот благородный образ навсегда спрятался под истинным лицом штандартенфюрера фон Таубе. Я видела в нём обычного мужчину ни хуже и ни лучше всех остальных. И я уже не боялась его разочаровать.

Он стоял и ждал моего ответа, заранее зная его.

- С тобой.

Рихард подал мне руку, чтобы помочь подняться с земли. Я ухватилась за неё и когда он обнял меня, прошептала ему на ухо:

- Ты не оставил мне выбора.

- Выбор есть всегда. Просто человеческая сущность такова, что наш выбор зависит от выгоды.

До этого момента я и не подозревала насколько прагматичный Рихард. А ведь он действительно не делал ничего, что не приносило бы ему пользы. Вся его жизнь сплошной план. Не знаю, к своему счастью или несчастью, но я тоже входила в планы штандартенфюрера фон Таубе. Он вписал меня в них, как только увидел. В отличие от меня и Отто, Рихард жил не настоящим, а будущим. И цинично ждал, что помогая сегодня, завтра ему ответят тем же. Если забудут, то он обязательно напомнит. Вот и весь Рихард. Такой же хамелеон, как и я. А благородство – это маска для меня.

Как не обидно это звучит, но мир действительно совсем не то, что нам кажется. И порой мы видим только вершину айсберга. Именно, о такой айсберг и разбилась моя самоуверенность. Я думала, что уже достаточно хорошо знаю мужчин. Вот и поплатилась за это. Не я играла, мной играли.

И да, Рихард, ты прав: мы выбираем только то, что нам выгодно.

***

В тот же вечер мы вернулись в Тихую. Ехали молча, смотря в разные окна. Без объятий. Без поцелуев. Один только Дружок радовался воссоединению хозяев. Высунув язык, сидел впереди и помахивал довольно хвостом.

Так же прошла и ночь. В одной постели, но далеко друг от друга. Рихард попытался меня обнять, а я претворилась, что сплю. Тогда он тяжело вздохнул и прошептал мне на ухо:

- Я люблю тебя, чтобы там не думала.

Новый день начался для меня с новости. Мы сегодня же возвращаемся в Витебск. Штандартенфюрер фон Таубе справился со всеми поставленными задачами своего начальства и больше здесь не нужен. Люди Отто, кстати, тоже покинули деревню. Три их грузовика ещё ночью тарахтели под окнами. Осталось только два мотоциклиста, которых для охраны нам выделил майор Рихтер.

Без особой радости, я собрала вещи. Курт не спеша носил чемоданы в машину, Рихард уже ждал на улице, а я прощалась с бабой Настей.

- Ты не держи зла на меня, Лизка, — завязывая узелок с пирожками, что напекла мне в дорогу, говорила Настасья Борисовна. – Я же как лучше хотела. Да и не время для деток.

- А когда время? – спросила я, поглядывая в окно на Рихарда.

- А вот как война кончится, так и заживём. Дожить только, — вздыхала старуха. – Неплохая ты девка, Лизка. Только с немцами путаешься. Чужие они нам, Лиза. Не наши.

- Баба Настя, давай без лекций, — не выдержав, буркнула я, всё ещё внимательно следя за любовником.

Он завёл руки за спину, и задумчиво расхаживал во дворе туда-сюда, но при этом часто посматривая на часы. Спешит? Я ещё тогда подумала, почему Рихард нервничает. Я всего минут десять, как с бабкой говорю, а ему так неймётся.

- Не любишь ты его.

- Что? – не поняла я к чему это Настасья Борисовна.

- Да, Рихарда этого не любишь. Смотришь на него, а глаза пустые. Я – то помню, как светилась ты, когда Чёрта лысого видела. Клинге этого проклятого. Счастья тебе на прощание я не пожелаю, но и судить не буду. Пусть там судят, — посмотрела она вверх, дав понять: с меня спросят на том свете. - А за Олежку, спасибо. Там зачтётся.

Я так и не сказала Настасье Борисовне кем на самом деле является её Олеженька. Не осмелилась разбить сердце пожилой женщины, для которой подлый предатель был, как сын родной. Думаю, правда убила бы её. Это мне не привыкать. Переживу, но больше не буду лезть в мужские игры. По крайней мере, до сорок пятого.

Баба Настя проводила меня до машины. Всунула в руки узелок и помахала на прощание. Даже пустила слезу, когда мы выезжали за ворота, а я улыбнулась ей. Хоть и сварливая бабка была, но справедливая и добрая. И щенков Рыжухи она бы не утопила, как грозилась. Настасья Борисовна курицу засечь не могла. Рука не поднималась. А сколько котов вокруг неё дома бегало. Все котята старой кошки Мурки. Вот сколько приносила котят, столько и выкармливала на сеновале, а потом к крыльцу приводила. Хозяйка ворчала, обзывала «шалавой хвостатой», но всё равно наливала молока в миску. Потом садилась на скамейку и гладила новых нахлебников, уже приговаривая: «Это пока малые, я вас кормлю. А как подрастёте мышей, да воробьёв ловить будете».

Бабы Насти, как и деревни Тихая, не стало в тот же день. Остались только опалённые печные трубы, и тлеющий колхозный амбар.

По дороге в Могилёв нам встретились грузовики с солдатами и машина штандартенфюрера СС Эльзенбаха. Курту даже пришлось съехать на обочину, чтобы разъехаться с ними.

Зная, чем занимается Эльзенбах, я испуганно спросила у Рихарда:

- Они в Тихую? – а у самой уже холодок между лопаток пробегал.

- Нет, — быстро соврал мне фон Таубе и тут же добавил. – В этом районе видели парашютистов.

Я успокоилась, поверив ему, но всё равно после этой встречи у меня была душа не на месте.