Глава 4. Красный платок (часть 3)

Возразить сестре я не успела. Анька скрылась за дверью. Видно, от любви у неё напрочь чувства самосохранения и осторожности отказали. Я огородами вышла на Красную Слободу и повязала сестрин платок. Уши сразу зажгло, ведь по огородам я пробежалась голой головой, неся яркий платок под шубой. Мало ли кто в окно посмотрит? У нас только у Аньки такой приметный головной убор. Не дай бог, потом сплетни пойдут, что мужняя жена по ночам огородами бегает, а не чинно по улице домой идёт. Хотя отчасти они будут правы.

В окнах Коршуновского дома света не было. Только во дворе натоптано, и дверь скрипела от сквозняка. Первое, что пришло в голову: «Забрался кто!». Я отворила дверь и вошла в сени. Дверь на чердак тоже была открыта, поэтому и сквозило. Несмотря на наказ сестры в дом не хоть, я всё-таки вошла. Из любопытства, что ли? Когда я зашла в переднюю комнату, тяжёлая дверь за мной с грохотом закрылась.

— Ну, и где же ты была?

Голос Гришки донёсся с дальнего угла комнаты. Там, где у сестры обеденный круглый стол.

— Я уже подумал, что ты, и вправду, осуществила свою угрозу. Повесилась мне назло! — тишина была недолгой. Звук похожий на стук стакана об деревянный стол, заставил меня вздрогнуть. — Я даже на чердак слазил, — усмехнулся. — Только там можно верёвку закрепить.

Гришка сидел в потёмках и пил наедине с собой. Запах водки долетал до меня с его словами.

— Ты где была?! — гаркнул он вставая.

Испугавшись, я прижалась к закрытой двери. Платок предательски сполз с головы. В свете луны я смогла разглядеть замешательство, застывшее на его лице. Платок Анькин, но это не Анька. Лизка. В этом удивлённом состоянии он прибывал недолго. Налив ещё водки, Анькин муж выпил. Стакан со стуком опять встал на стол.

— Где Аня? — как-то зло спросил он.

— Дома, — быстро соврала я.

— Её дом теперь здесь! — заревел он и стукнул кулаком по столу.

Пустой стакан подпрыгнул от удара и скатился на пол. Звяк! Стекло разбилось. Бутылка водки не скатилась, но разлилась. Запах спирта заполнил всю комнату.

— Почему на тебе её платок? — в тоне его голоса теперь отчётливо улавливались нотки раздражения.

— Так она мне его подарила, — опять соврала я, на этот раз мой голос дрожал. — Я идти сюда не хотела. Она сказала, что платок мой, если схожу, посмотрю, приехал ли ты. Дома одна боится спать. Вот и ходит к нам.

Как быстро я научилась лгать. Впервые в жизни я на ходу придумывала небылицу и хотела в неё верить. Нет, тогда я верила в неё. Не веря, я не смогла бы так искусно врать. Врать, глядя прямо на него! Не отводя ни на секунду взгляда с его лица. Дорогой мой читатель, оказывается, ложь женщине даётся очень легко, когда она загнана в угол и некуда бежать.

— Подарила, значит, — опять со злобой сказал он.

Гришка в два шага оказался прямо передо мной. Снял с плеча, повисший платок и прижал к своему носу. Жадно вдохнул его запах.

— Так легко мои подарки дарит.

Он не спрашивал. Он, будто, говорил сам собой. Мне стало не по себе, и я отодвинулась немного в сторону. Дверь открыть всё равно не смогла бы. Слишком близко мы стояли возле неё.

— Можешь забрать, — еле слышно прошептала я.

— Оставь. Ей не нужен, — и протянул злополучный платок мне.

Но, как только я потянулась взять подарок, Гришка схватил мою руку. Сильно дёрнул меня к себе, впечатав в свою грудь. Это произошло так стремительно быстро, что сопротивляться не было смысла. Коршунов сжимал меня в своих жилистых руках и тут же срывал одежду. Я слышала сквозь его сопение, как она рвётся по швам. Разбрасывая мои вещи, он бросил на пол и меня. Я попыталась вырваться. Отползти от него. Но куда там! Что хрупкая девушка может сделать здоровенному мужику? Ничего. Мои попытки только раззадоривали его. Я даже не могла кричать! Его рот не давал мне позвать на помощь. А услышал ли кто-нибудь меня? Нет! Это понимаешь потом. Дома стояли на приличном расстоянии друг от друга. Толстые стены заглушали любые крики. Я была в западне и помочь мне было некому. Та ночь до сих пор, словно в тумане. Наверно, моё подсознание всё стёрло из памяти, что причинило мне так много боли. Боли не столь физической, сколько душевной. Он овладел мной на полу, дыша мне в лицо смесью спирта с табаком. Этот горьковато приторный привкус был ещё долго на моём языке. Хуже того Гришка сполз с меня как только кончил и уснул. Даже не уснул. Он захрапел, как хряк! Словно не было ничего. Словно он только что не надругался над сестрой своей жены. Для него это было обыденно, что ли? Вот так жестоко поступать с девушкой. И даже выпитый алкоголь не может оправдать его поступка.

Он стал первым моим мужчиной. Коршунов украл у меня целый период мой жизни. У меня не было ухаживаний, встреч, первой любви и всего того, что отличает юность от зрелости. Он одним своим поступком уничтожил во мне веру в мужчин. После него я больше не связывала воедино любовь и мужчин. Поднимаясь с того пола, я была уже другая. Не сломленная, но разбитая. Не жестокая, но озлобленная. Он был только первым, но не худшим и не лучшим.

Само насилие я не помню. Я помню чувства, которые меня одолевали. Помню ноющую боль во всём теле. Помню, как стояла в центре городской площади, а как туда пришла не помню. Шуба расстёгнута. Проклятый платок я держала в руке. Он пушистой красной змеёй висел и покачивался. Я дрожала, но дрожала не от холода. Я просто дрожала всем телом. Зуб на зуб не попадал. Звёзды так же мерцали в черноте неба. Огромная луна освещала город лучше фонарей. Ничего не изменилось Земля не остановилась. Изменилась только я...

Куда идти? Я не знала, куда и кому идти. Стоя на пустынной площади, я смотрела по сторонам. К сестре? Нет, зачем? Ей сейчас было не до меня. Домой? Домой мне меньше всего хотелось. Лишние вопросы. Осуждающий взгляд матери. Почему-то я была уверена, что мама скажет: «Сама виновата!». К Милице? Потом проблем не оберёшься на свою голову. Кривиличка разнесёт, как сорока, по всему городу: «Лизка с Гришкой кувыркалась!». Лунная дорожка подсказала. Она вела прямиком к хатке старой еврейки. И я подумала: «А почему нет? Она видела моё появление на свет. Так пусть посмотрит, как низко я пала». И я пошла по искрящемуся на свету снегу. Каждое движение мне давалось с трудом. Я стала сильнее ощущать боль, но не мороз. Горели щёки, руки, коленки. Только сейчас я заметила, что валенки обуты на босые ноги. Под шубой изорванная сорочка и спущенный до талии бюстгальтер.

И этот хруст снега под ногами меня раздражал. Каждое хрусь, хрусь, хрусь… действовало на нервы. А ведь только час назад, я любила этот хруст. Не выдержав, я заплакала. Нет, даже не заплакала. Я зарыдала!