Глава 10

Все по-настоящему интересные вещи

существуют по ту сторону причинно-следственных связей.

(с)Макс Фрай

Папа у меня… особенный. Очень.

Такой особенный, вместивший в себе столько граней и оттенков – а кто-то подозревает, что и личностей, – что Билли Маллиган нервно курит в сторонке.

Нет, он не маньяк, не психопат, очень даже общительный и радушный человек, просто своеобразный. Всегда прекрасно сознавая, кто он, что делает и чего хочет, папа порой стремится к вещам диаметрально противоположным и каким-то чудесным образом умудряется их совместить.

Бабушка говорит, это из-за того, что в нем сильны магия воздуха и ментальная. Дескать, воздушников в принципе вечно мотает туда-сюда, а менталы вообще любимые клиенты психологов и всяческих наставников по обретению равновесия и познанию дзен. И, мол, удивительно, как это папа к своим почетным пятидесяти пяти еще не стал воплощением пары Джекил-Хайд и не попытался захватить вселенную и потом сам же от себя ее спасти.

Но вот так уж вышло, не попытался. Да еще и живет вполне себе тихо и спокойно – относительно прочих членов клана Зеленцовых, – разве что изредка совершает всякие глупости. Вроде прошлогоднего прыжка с парашютом, после которого он неделю не мог встать – спину прихватило.

В детстве Виктор Зеленцов собирался стать криптозоологом и тащил в дом всякую магическую живность, какую только находил. Однако быстро в будущей профессии разочаровался: аккурат после того, как бабушка от испуга испепелила одну из облагодетельствованных тварей – кажется, то была ядовитая рушка, чья слюна вызывает галлюцинации – и поклялась, что следующий на очереди сам Виктор.

Тогда он занялся борьбой. Потом балетом. Потом собрался в армию. Потом возомнил себя великим актером и начал готовиться к поступлению в ГИТИС. Потом жизненные цели и приоритеты менялись еще раз пять – и это только то, о чем папа и бабушка соизволили поведать, – но в итоге ничто из запланированного не сбылось.

Мама утверждает, что на бухгалтера отец отучился только назло бабуле, которая без конца пилила его за витание в облаках – мол, вот тебе, получай, простая и приземленная человеческая профессия. Однако только зря время потратил – все равно магу такого уровня не позволили бы похоронить себя в цифрах и бумажках. И среди простых смертных.

Высшие щелкнули пальцами, и Виктора Зеленцова завербовали в Надзорный комитет. Всего лишь в отдел атмосферных явлений, но с явным расчетом на то, что когда-нибудь он его возглавит.

Счастливые времена – тогда нас еще не ненавидели все и вся за одну только фамилию.

До руководящего поста папа так и не добрался. То ли потому, что те самые времена изменились, то ли потому, что в первый же год работы отверг дочь начальника и женился на внучке неугодного комитету мага. Я не единожды пыталась выяснить подробности той истории, но мама на этом месте всякий раз начинала безудержно хохотать, а папа краснел, тушевался и умолкал.

В общем, к чему я все это…

Остепенившийся и застрявший на постоянной должности Виктор Зеленцов отнюдь не перестал тянуться во все стороны разом. Наоборот – теперь он как никогда нуждался во всевозможных отдушинах, коими и стали периодически совершаемые им глупости.

А еще творчество.

Папа уверен, что весь такой загадочный и таинственный, и что никто не в курсе, как он строчит по ночам свои шедевры, а потом печатает их за собственные деньги и рассовывает по книжным магазинам.

Но бабуля самолично ведет список его псевдонимов и отправляет обновления всей родне в ежемесячной смс-рассылке. А мама даже создала пару фан-сайтов, дабы потешить мужнино самолюбие. Остальные лишь регулярно скупают тиражи, поддерживая видимость читательского интереса и ограждая невинных людей от пагубного воздействия воображения моего отца.

Он пишет все.

От лирических стихов в стиле четырнадцатилетней влюбленной девочки до кровавого треша, когда «все умерли особо изощренной смертью, и просвета нет». И, к сожалению, выбираясь из ведьмовской Секунды, я понятия не имела, кто ждет нас по ту сторону – внебрачный сын Джорджа Мартина и Стивена Кинга или дитя фей и Мэри Поппинс, трепетно взращенное среди цветов, единорогов и бабочек.

Судя по коварной усмешке Матвея, скорее первое.

Вы не подумайте, отца я никогда не боялась, отпрысков он от своих крайностей по максимуму бережет, но разумная доля опасений еще никому не повредила. Так что, глядя на путеводную нить, которую Матвей сматывал в сияющий клубок – кстати, почему у меня такого нет? – я украдкой вытирала вспотевшие ладони о джинсы и мысленно готовилась к худшему.

Из пустоты мы вывалились прямиком к крыльцу Магического управления с подсвеченными ступеньками, дабы задержавшиеся работники или поздние посетители не свернули шеи.

И да, над городом уже сгустился вечер.

Накрапывал легкий дождик, со всех сторон доносились гудки машин, угодивших в неожиданную в такой день и час пробку, а большая часть окон огромного здания управления радовала глаз непроглядной тьмой.

Я покосилась на молчаливого Яна и поняла, что, кажется, забыла ему сообщить о возможности разного течения времени в реальном мире и в Секунде. Просто все зависит от воли хозяина, и, честно говоря, я и сама не знала, установила ли ведьма для нас такую «перемотку».

Стоило догадаться – стерве ведь нужна была фора, на случай, если б я смогла выбраться самостоятельно. Но мне такое не по силам, зато наши пять минут в пустоте превратились в несколько часов снаружи. Похоже, на большее ее артефакт не способен.

Можно сказать, повезло… Эх, нечасто я апеллирую подобными словечками относительно собственной жизни.

Итак, вечер, гудки машин, дождь, крыльцо, папа.

Вполне себе добродушно улыбающийся – правда, не нам, а собственному отражению в зеркале… компактной серебряной пудреницы. И так как именно к ней тянулась путеводная нить от рук Матвея, подумать что-то не то я не успела, зато сразу поняла, что Метелька выбрала для своего артефакта крайне непрактичную вещицу.

Такая и разобьется, и потеряется, и забудется на столе… Не знаю, как у прочих, но, по-моему, косметика – это далеко не то, что всегда при тебе. Хотя что я понимаю в косметике и ведьмах-феминистках?

Как бы то ни было, хрупкая пудреница в медвежьих лапищах моего довольно крупного отца смотрелась странно и презабавно. Я даже очень недальновидно фыркнула, чем тут же привлекла к себе внимание. Папа словно очнулся. Согнал с лица улыбку, оглядел нашу троицу сверху донизу, посуровел и, с едва слышным в вечернем шуме щелчком захлопнув пудреницу, бросил ее себе под ноги и раздавил каблуком.

Любит он у нас такие… театральные жесты. Говорит, мол, корни сей любви уходят в творческую юность, но мы-то знаем, что папа просто «репетирует» сцены, которые потом использует в своих нетленках. Надо сказать, описания у него получаются довольно красочные.

Уверена, вскоре и разбитая пудреница перекочует на страницы очередного романа вместе с какими-нибудь «острыми осколками, что загадочно мерцали в желтом свете фонарей, будто окна в десятки иных миров, отражая хмурое вечернее небо, бледные лица людей и козырьки потемневших от дождя зданий».

– Во-первых, мать сама будешь успокаивать, – прогремел зычный голос отца, отрывая меня от созерцания припорошенных бежевым порошком осколков и упавшей в лужу пуховки.

Матвей уже смотал клубок и теперь перебрасывал его из руки в руку, словно горячую картофелину, и, кажется, что-то насвистывал. А папа, хоть и обращался явно ко мне, смотрел исключительно на Яна – внимательно так смотрел, настороженно, с долей агрессии. Поручик отвечал своим коронным спокойным взглядом.

– Во-вторых, – продолжил отец, сильнее сдвигая брови, – перед бабушкой тоже сама отчитаешься.

Я покорно вздохнула и поймала себя на нелепом желании поковырять пол носком кроссовки. Прям как в детстве.

– В-третьих, с шефом твоим поговорю я. – Я вскинулась было, но и рта открыть не успела, как папа добавил: – Носится со своей обидкой как пятилетняя соплюха. Давно пора его встряхнуть.

Обидкой? Значит, они все-таки в курсе, за что Ковальчук на меня зуб точит? А отнекивались-то… Но сейчас я не могла предъявлять претензии. Да, нападение – лучшая защита, однако тут степень вины несравнима. Я действительно проштрафилась по-крупному, а они всего лишь не раскрыли один из множества своих секретов.

– Ну и в-четвертых, – добил папа, – какого черта ты сунулась в чужую Секунду?

Наверное, я скосила глаза на Яна и даже чуть склонилась в его сторону, потому что отец отреагировал мгновенно:

– На него даже не смотри! Он несведущий, так что в таких ситуациях тебе положено соображать за двоих. И останься ты снаружи, толку было бы больше.

А-то я не знаю.

– Пап…

– Не папкай. – Он наконец оторвался от лицезрения светлого лика поручика и зыркнул на меня: – Представила бы, что ли.

– Старший следователь Ржевский, – оживился Ян, до того явно думавший о чем-то своем. – Следственный отдел по Заволжскому району.

Папа изогнул бровь, и я поспешно вставила, в точности скопировав услышанное в день нашей первой встречи:

– Да, Ржевский. Нет, не поручик. Майор юстиции. – Потом подумала мгновение и добавила уже от себя: – Ян.

– Виктор Степанович Зеленцов, – важно кивнул отец и пожал протянутую руку.

Я залюбовалась, а следом испугалась, осознав, насколько похожи эти двое. Не мастью – все же папа достаточно смуглый брюнет, а Ян светлокож и светловолос, – но ростом, шириной плеч, выправкой, грубоватыми чертами и острыми взглядами…

Неужели старик Фрейд был прав, и Ян мне нравится из-за его сходства с моим отцом?

Стоп. А с каких пор Ян мне нравится в этом смысле?

Пока я пыталась разобраться в своих судорожных мыслях, мужчины обменялись парой фраз – и я даже под пытками не вспомню, о чем они говорили, – а потом папа развернулся к Матвею:

– Возвращайся к бабушке, скажи, что все нормально.

– Но… – запротестовал было мелкий, но, получив в ответ фирменный отцовский взгляд в стиле «я тебя породил…», скривился и мгновенно исчез в алом кольце портала.

И с каких пор младший у нас тоже пограничник? Еще и огненный… А я в его возрасте только в невидимку играла да свечки зажигала во время рождественских гаданий, чтоб несведущих подружек попугать.

«Завидовать нехорошо», – одернула себя и подняла глаза на папу.

– Идем, горе луковое, – вздохнул тот. – Надо ж узнать, во что ты вляпалась.

* * *

Узнавать, во что я вляпалась, папа решил без моего непосредственного участия и даже присутствия и, едва мы миновали пустой мрачный холл первого этажа и поднялись на второй, взглядом указал нам с Яном на жутко неудобные коридорные кресла, а сам устремился к кабинету Ковальчука.

Я послушно села, подождала, пока за отцом закроется дверь, и снова вскочила на ноги.

– Подслушивать будешь, – не спросил, а констатировал поручик.

– Буду, – не стала врать я.

И, схватив его за руку, поволокла в конец коридора.

– Я-то там зачем? – вяло возмутил Ян, впрочем, не оказывая физического сопротивления.

– Начальство любит ловушки для любопытных. Я их не замечу, а ты проявишь.

– Ну конечно, я ж великий проявитель.

– Тс-с, – цыкнула я и подтолкнула его к двери.

Скорчив скептическую гримасу, поручик скрестил руки на груди и замер недовольным памятником самому себе.

– Долго стоять? – спросил шепотом.

– Думаю, уже можно.

Странно, но ловушек не было. Ни одной. Даже банальная звуковая защита не проявилась. Неужели дело все-таки не в Яне? Или Ковальчук окончательно зазнался и решил, будто его все настолько боятся, что и так не сунутся?

Сомневалась я ровно пять секунд. Затем глубоко вдохнула, зажмурилась и осторожно прижалась ухом к двери.

Меня не шибануло током, не оглушило и даже не отбросило на несколько метров.

Наоборот – я услышала голоса. Громкие, отчетливые.

Вот только говорили отнюдь не отец с Ковальчуком, а охотники – трое, если не ошибаюсь: мой любимый Рогожин, вездесущий Махов и так и не избавившийся от акцента Антадзе.

Даже не пытаясь вникнуть в суть разговора, я отпрянула, хмуро огляделась и вновь припала к стыку между косяком и створкой.

– Что такое? – зашипел рядом Ян.

Кажется, кое-кому тоже не чуждо любопытство.

– Тихо.

Охотники общались на повышенных тонах. Махов явно злился, Рогожин поддакивал, а Антадзе пытался всех успокоить.

– …на руку, – убеждал он.

– С чего вдруг? – рычал Махов. – Пока только работы прибавилось, а результата нет…

– Будет, не все сразу.

– А если она догадается? – влез Рогожин.

На секунду повисло молчание, а потом раздался дружный ржач и чье-то «Ага, как же!»

Это о ком они такого хорошего мнения? Знаю, я мнительная, но когда слышу от них какую-то гадость, сразу тяну ее на себя… Хотя с чего охотникам говорить обо мне в таком странном контексте?

– Короче, если что, сам перед главным отвечу, – продолжил Антадзе, отсмеявшись.

– А то главного будет волновать, кто виноват…

– Пока никто и ни в чем не виноват. Занимайтесь делом. Надо со смертью Беляка разобраться. Ведьма почти раскололась, зачем ему…

Меня внезапно дернули за плечо и потащили прочь от кабинета.

– Какого?.. – попыталась было вякнуть я, но, едва поручик швырнул меня в кресло и плюхнулся рядом, Ковальчуковская дверь распахнулась и наружу вышли…

Как ни странно, не охотники, а папа и шеф собственной персоной. Первый – внезапно спокойный и улыбчивый, а второй – взъерошенный, наэлектризованный, будто ему по голове воздушным шариком елозили, и злой как черт.

– За мной! – рявкнул Ковальчук, и мы с Яном, словно заводные, переглянулись и поднялись.

Ну и пошли, соответственно, раз уж встали.

Папа мимоходом умудрился нам лукаво подмигнуть, после чего ускорился и, обогнав всю компанию, пошел первым, точно он тут хозяин и сам приведет нас, куда нужно. Я даже по прямой как доска спине шефа и по его практически пульсирующему затылку видела, насколько он зол. Надеюсь, сумеет сдержаться и не набросится… Папа у меня все-таки один.

Поручику явно хотелось узнать, что такого я подслушала, и он всю дорогу на меня косился, но задать свои вопросы по понятным причинам не мог. Я же шагала вперед на автомате, не особо задумываясь, куда и зачем мы, собственно, идем, ибо мысли были заняты сразу несколькими важными темами.

Во-первых, конечно, услышанный разговор.

Казалось бы, ну что тут криминального – охотников явно волновало какое-то из текущих дел, в котором они использовали некую «ее». Она не должна была о чем-то догадаться, и пока ее участие лишь добавляло им проблем, но Антадзе считал, что это не проблемы, и перед главным грозился ответить.

Смущало меня два пункта. То, что сразу после этого он вспомнил про смерть Беляка – а это, между прочим, наша с поручиком жертва – и почти расколовшуюся ведьму. И то, что Ковальчука «главным» никто из этой троицы никогда не называл. Собственно, так его только Липка Аббасова величала, да и то, скорее, эдак насмешливо-снисходительно.

Первое может быть совпадением – ну пообсуждали нынешние дела, ничего страшного, – а вот второе очень настораживало.

Наши охотники подчинялись Ковальчуку напрямую, всю нужную информацию получали от него и, насколько мне известно, с другими шишками из управления и прочих инстанций даже не пересекались. Так какой еще, к черту, главный?

Во-вторых, я пыталась понять, как вообще смогла их подслушать.

На ум приходило два варианта: либо Ковальчук сам следил за подчиненными столь экстравагантным способом, и присутствие Яна проявило его прослушку, либо на двери все же стояла защита, неподвластная влиянию поручика, и она просто «перенаправила» меня в другой кабинет.

В любом случае странно все это…

Ну и в-третьих, я, разумеется, переживала о состоявшейся беседе папы и шефа.

Меня, в общем-то, уже не особо волновали дела минувших дней и Ковальчуковская «обидка», а вот собственная судьба – очень даже. Папа ведь уедет. Вместе с бабушкой, дядей и теми, кто там еще явился «защищать меня от грядущего». А мне тут жить и работать. Зря они так…

Всегда ненавидела, когда родители прибегали в школу, дабы отстоять честь кого-то из нас, детей. А уж когда вместо школы Магическое следственное управление… И смешно и грустно.

Если б Ян не поймал меня за руку, я бы так и шла себе дальше – прямиком в стену. Оглядевшись, я поняла, что мы немало коридоров уже миновали, и наверняка он по-джентельменски безропотно помогал мне сворачивать на каждом углу.

Потом поблагодарю.

Эта часть здания была мне знакома: темно-синие стены, линолеум, мимикрирующий под паркет, и минимум дверей. Всего три штуки на широченный и достаточно длинный коридор. Зато какие – мощные, железные, навевающие мысли о банковских сейфах. Сразу видно, что за ними прячут либо что-то важное, либо что-то опасное.

На самом деле по ту сторону располагались вполне себе уютные допросные. С мягким светом и удобными стульями. Никаких металлических столов с перекладиной для наручников и зеркальных стен, за которыми могут спрятаться наблюдатели.

Кому надо, те подглядят иными способами. И признание вытащат, не моря подозреваемого голодом в холодной темнице. Маги мы, или где.

Но зачарованные от всякой всячины двери все же необходимы, ибо клиенты нам порой попадаются весьма специфические, а некоторые и вовсе не жаждут тут сидеть, даже на самом удобном в мире стуле.

– Зачем мы здесь? – прямо спросил Ян, когда Ковальчук велел охраннику открыть среднюю дверь, и тот завозился с замком.

– Ну это ж ваше дело, – скривился шеф, покосившись на папу, который с невозмутимым видом следил за каждым движением охранника. Кажется, новый отцовский роман рождается прямо на моих глазах. – И ваша подозреваемая. С таким риском за ней… гнались. Имеете право задать свои вопросы.

Думаю, поручик, как и я, с трудом сдержал скептический смешок.

Но вообще, вопросы – это хорошо. Даже если задавать их придется в присутствии Ковальчука. Ведь, раз нас сюда пускают, дело еще не раскрыто. Да и, по словам охотников, ведьма «почти» раскололась, а «почти» в нашем мире ничего не значит.

– У вас десять минут, – объявил шеф, распахивая дверь. – И я, если никто не против, поприсутствую. Неоценимый опыт, знаете ли, следить за чужим допросом.

* * *

Если б я не знала, что за наши пять минут в Секунде в реальности пролетел целый день, то, увидев Метельку, сразу бы поняла.

Ведьма заметно поистрепалась и запылилась. А еще явно жутко хотела спать, так что даже забыла испугаться или хотя бы напрячься при явлении еще одной партии дознавателей. С трудом разлепив припухшие глаза, она обвела комнату невидящим взглядом и снова понуро опустила лохматую голову.

А коса-то накладная… шиньон на заколке!

Почему-то от осознания чужого несовершенства на душе стало легче.

Я продолжала разглядывать перекрученную рваную юбку, помятую блузку с пятнами пота под мышками, размазанный макияж, и в последнюю очередь обратила внимание, на руки, в которых ведьма из последних сил держала крупное ядовито-зеленое… яйцо.

Проклятье.

Только я решила, что хуже о родимом управлении уже никогда не подумаю, и пожалуйста…

Нет, у нас тут не совсем психи собрались, и у вышеозначенного яйца имелись вполне определенные функции, просто до этого момента я свято верила, что минусы сего изобретения видны не только мне, но и руководству.

Наивная.

Итак, зеленое – не спрашивайте, почему – яйцо вроде как было призвано заменить наручники, которые (даже зачарованные) для магически одаренных заключенных все равно что детские пластиковые игрушки. Яйцо кладут в раскрытые ладони «пациента», и положить или бросить его тот уже не может. Так и сидит, держа перед собой на коленках, точно послушный первоклашка.

Убегать или делать резкие движения, пока в руках сей загадочный предмет, тоже не рекомендуется. Яйцо на самом деле очень хрупкое, а, разбившись, ошпарит руки так, что потом ни один хирург не спасет.

В общем, наши экспериментаторы извратились по полной. Лично я считаю эту гадость аморальной и противозаконной, но моего мнения почему-то никто не спрашивал. Знаю, что в главное управление поступала еще парочка жалоб, но ответ руководства был однозначен: проект экспериментальный, внедрен всего в трех точках, и судить о его эффективности пока рано – прошло всего несколько месяцев. Дескать, вот когда проверим яичко во всех возможных условиях…

И я даже знала, чем все закончится.

Эксперимент будет считаться завершенным, только когда кто-нибудь не выдержит и разобьет эту зеленую гадость. Далее: травма, иск, суд. Возможно, небольшой скандал, если просочится в прессу. Ну и как результат – зеленые яйца канут в небытие.

И зачем тогда все это?

Впрочем, вопрос риторический. А нам пора было задавать насущные.

– Ольга Станиславовна, – начал Ян, присаживаясь напротив ведьмы, и та медленно подняла голову, очевидно, среагировав на вежливый тон. – Позволите задать вам пару вопросов?

Метелька только хмыкнула и закатила глаза, мол, а то ей есть, куда деваться.

А в следующий миг ее лицо волшебным образом преобразилось.

Сонливость и усталость будто волной смыло, ухмылка тоже оплыла как восковая свеча, а глаза вытаращились и налились кровью. Вот не шучу, действительно покраснели, точно все капилляры разом полопались.

И кажется, все поняли, что послужило причиной столь разительной перемены.

Я.

Ведьма заметила меня.

– Ты, – прошипела она, ни капли не заботясь о том, что с уголка некогда соблазнительного рта капает слюна. – Ты! Это она! Она! – Метелька повернулась к Ковальчуку и вскинула руки, опасно сжав кислотное яйцо. – Та самая рыжая баба из кафе! Я же вам говорила…

Не знаю, чего она ожидала, но шеф только брови вскинул. Я перевела ошалелый взгляд с него обратно на ведьму, потом на Яна, отметив, что он удивлен не меньше моего, а когда опять посмотрела на Метельку, та резко бросилась вперед не хуже бешеного ротвейлера.

Яйцо треснуло где-то на полпути.

Руки ведьмы с идеальным маникюром заволокло едким дымом, и она истошно завопила.

Ян тоже вскрикнул и за плечо оттащил меня к стене, по дороге посшибав стулья.

И Ковальчук заорал – велел охраннику вызывать целителей.

По ту сторону двери кричал матом папа.

Ну и я закричала. За компанию.

И потому что понятия не имела, какого черта происходит.

Плюс: «баба» из уст ведьмы – это почти комплимент, могла ведь назвать и похуже.

Минус: …ох, даже не знаю, с чего начать…