Глава 3.2

Бирюзовые глаза девчонки в удивлении широко распахнулись, когда она

заметила меня. Слишком красивая. Никогда раньше не видел таких. Не похожа на

темноволосых и смуглых цыганских женщин, к которым я привык. Не то, чтобы

других не видел, когда учился…видел. Просто она не такая.

Время остановилось, застыло там, где горизонт пожирал солнце, и оно,

умирая, окрашивало небо в ярко-красный, как волосы девчонки, цвет. Она не

уходила, смотрела, а потом улыбнулась, и я вздрогнул. Меня затягивало в эти

яркие глаза, в эту улыбку, как в болото. Где-то в глубине сознания я понимал, что

она по другую сторону и там останется навсегда. Нас разделяют не только воды

этой реки, а пропасть, самая настоящая бездна, которая только может пролечь

между цыганом и городской, белой девчонкой. Это и есть болото, от меня зависит

ступить в него или обойти. Обойти? Черта с два. В грязь и захлебнуться, но

попытаться доплыть до неё. Потому что я так хочу. Ману Алмазов никогда и ни в

чем себе не отказывает!

Тогда я даже не думал, что через месяц не смогу себе представить хотя бы

один день без нее, а через полгода готов буду убивать любого, кто мне помешает

быть с ней, что буду жить нашими встречами и мечтать прикоснуться к её волосам

хотя бы кончиками пальцев. Но едва пытался приблизиться – девчонка пятилась к

забору, и я останавливался, боялся, что она уйдет. Да, я, б*ядь, боялся, что

никогда не увижу её, а это было невозможно. Потому что знал – она мне

необходима, как воздух или вода. Чувствовал зависимость, как от наркоты.

Героина или кокаина…только тут подсел даже не с дозы, а просто увидел, сука, и

я уже там. Уже в каком-то нереальном пекле.

Я не спал ночами, снова и снова пробираясь к реке, следил, как

одержимый, за воротами. Я хотел знать, кто она, как зовут, почему живет в

Карпатах неподалеку от Огнево…где расположились цыганские поместья.

Неподалеку от границы, в глуши. Где кроме церкви, леса и цыганского табора с

глухими деревеньками и нет ничего. Никакой цивилизации.

Я хотел приблизиться к ней…Хотел и понимал, что это невозможно, потому

что девчонка по ту сторону двух миров, и в любой момент может начаться бойня с

гаджо*(так цыгане называют чужаков, не имеющих кровного отношения к

ромалам).

С Лебединским, возомнившим себя местным царьком и стремящимся

выжить нас из наших домов, потому что неподалеку находятся соляные шахты, а

также рядом с ними граничит его лесопилка…которую он хочет расширить, а мы,

ромалы, ему мешаем.

Я дал ей имя. Шукар. Красивая. На цыганском. Близко к сахарной на ее

языке. У меня дома говорили на двух языках. На нашем родном и на том, что

понимала эта красноволосая девчонка.

Она приходила вместе со мной, иногда уже ждала там, а иногда ждал её я и

сжимал в ярости кулаки, если ждать приходилось слишком долго, но она всегда

приходила. Мы не сказали друг другу ни слова за несколько месяцев, и я даже не

знал её имени, но мне было наплевать. Смотрел и понимал, что нахрен не нужны

слова – мне бы волос её коснуться, зарыться в них пальцами и в глаза вблизи

посмотреть. Утонуть на их глубине с камнем на шее весом в мою непонятную

одержимость. Возвращался домой и есть не мог, кусок в горло не лез. На шлюх не

смотрел, девок гнал. Иногда драл остервенело, слышал, как орет подо мной, а

сам кайфа не получал. Кончал, а перед глазами она, и от понимания, что с ней –

никогда, выть волком хотелось. Ни одна на неё не похожа. Ни у одной нет таких

волос и таких глаз. Ни у наших, ни у этих…чужих. Нет такой, как моя Шукар. Но

моей она никогда не станет. И вражда между нами лежит многовековая. Моей

красноволосая и такая чистенькая, белая девочка никогда не станет. Не дадут ей

с грязным цыганом. А мои…мои никогда не впустят ее в нашу семью. Разве что в

табор. Но она сгинет там от таборной жизни. Да и не пойдет никогда. Кто я, и кто

она. Сколько бы золота и денег не было у моего отца, между нами всегда будет

адская пропасть.

– Опять к белой своей сучке ходил? – спрашивал Дани и хмурил густые

черные брови.

– Ходил, – мрачно отвечал я, вспоминая, как девчонка снова пятилась к

забору, когда я ступал в воды реки в жалкой надежде приблизиться. Зачем

приходит ко мне, если боится? Можно подумать, для меня проблема переплыть

три метра, чтобы добраться до нее. Если я захочу, меня не остановит ни один

охранник в ее гребаном каменном мешке. Но мне было мало хотеть – мне было

нужно, чтобы она хотела.

– Надо отцу рассказать, где ты лазишь по вечерам. Пусть всыплет тебе

ремня или поколотит так, чтоб в синяках весь ходил. Мы не приближаемся к

домам гаджо. Особенно к дому этого упыря.

Дани прицелился и запустил нож так, что острие попало прямо в центр

мишени, выпрямился и триумфально опустил руку.

– Сукой чтоб больше ее не называл. А я не мальчишка уже, чтоб ремня от

отца получать. Так ты брата любишь, да? Я его прикрываю, а он меня отцу

заложить хочет?

– Потому что люблю. Страшно мне, брат. Ведьма она! У них тоже ведьмы

бывают! Пострашнее наших! Волосы у нее кровавые, и значит, ведьма. Я к Лоле

ходил. Она карты разложила и будущее твое мне предсказала. Девка эта…она

тебя уничтожит! Она змея! А может, и всех наших уничтожит! Не ходи туда, Ману.

Забудь про нее. Вот на наших женись. Мирела на тебя смотрит, глаз не сводит.

Она сильная, грудастая. Она тебе много сыновей родит… а не эта с глазами, как у

кошки, и каменным сердцем. Они же…их бабы, они такие. Продажные,

шлюховатые. Зачем она тебе?

Я отобрал у Дани нож и сам, прицелившись, метнул, попал так, что выбил

его кинжал, а мой встрял ровно на то же место. Опустил руку.

– Не лезь в это, брат. Просто не лезь.

– Не лезь! Это ты мне говоришь? Ты себя со стороны не видишь. Ты как

сумасшедший! Ты только ночи ждешь и к суке этой бежишь! Чем она тебя

приворожила? Может, к кому-то из наших ходила?

– К Лоле не смей ходить…с таборными не водись. Они нам не друзья.

– Точно приворожила!