Глава 4

Закончив с уборкой, он прилёг на постель, поджимая под себя ноги. Ему всё ещё было горько, всё ещё хотелось реветь, но он запихивал свои чувства глубже и боролся с тоской. До вечера его не беспокоили, и Кэрл вздремнул и немного успокоился. А когда проснулся, чужая комната уже не казалось такой уж чужой, и Кэрл несколько раз глубоко вдохнул, успокаивая себя и заставляя примириться с этой новой жизнью.

На ужин подали мясной суп. Кэрл с удивлением глотал густой бульон с насыщенным вкусом. В Таанни не было своих пастбищ, мясо привозили редко, и Кэрл уже очень давно не ел что-либо столь же вкусное. Появление ещё двух мужчин не смогло испортить ему аппетит, хотя братья Фредерика выглядели мрачно и неприветливо, как и сам глава дома.

Старший – Грегори, был огромным, словно буйвол, с плечами медленно переходящими в голову. Младший – Артур, был точной копией нового отца Кэрла: холодный, отстранённый, молчаливый.

Новый дом. Чужие люди, мрачное настроение, пренебрежительное молчание. Не сказать, что Кэрл мечтал, чтобы с ним много говорили, но всё же тишина за столом давила. Кэрлу казалось, что он лишний. На него не поднимали взглядов, не пожелали приятного аппетита. Не было во время еды привычных шуточек Йорка и беззаботной болтовни близнецов. Казалось, что семья Ярвинена в трауре, и Кэрл на этом мрачном застолье казался себе мертвецом.

А ведь в брошюре писали: переезжающие – надежда человечества. Кэрл, поморщившись, представил, как спасает этот городок, нарожав сотни разношёрстных омег, которые начнут новый виток эволюции и спасут цивилизацию. От этих мыслей поднялось настроение. Более того его охватило бесконтрольное веселье – он избранный, посланник для возрождения планеты, а его новые знакомые даже не смотрят в его сторону. Это было до безумия ненормально, и Кэрла пробирало на глупый смех так, что он чуть не подавился супом.

Вслед за весельем пришло слезливое отчаянье, и Кэрл мог бы с уверенностью заявить, что у него истерика. Извинившись, он сбежал в свою комнату и, забравшись в чужую постель, наконец разревелся, как ребёнок, жалуясь своему папе, которого скорее всего он уже никогда не увидит, на несправедливость судьбы и свою несчастную жизнь...

Утром его разбудил тихий стук, но Кэрл подскочил, словно чувствуя приближающуюся грозу. За окном медленно поднималось солнце, озаряя оранжевым долину, и он невольно прильнул к стеклу – вчера, только приехав, сосредоточенный на своих переживаниях, он совершенно не обратил внимания на само поселение. Обнесённое горами, запрятанное от непогоды, оно могло бы показаться райским уголком. В низине обильно росла густая трава, паслись овцы и козы. По небольшой реке к заводу сплавляли лес, и даже в столь раннее время казалось, что жизнь в городе кипит, как в муравейнике. Люди сновали по зелёным пастбищам, работали у реки и прогуливались по городу.

После завтрака вся семья направилась к церкви. Кэрл надеялся увидеть тут хоть одного знакомого, но на мессе были лишь альфы и несколько пожилых омег. Очень хотелось спросить у служителей, сколько всего омег живёт в городе, но он постеснялся. Ведь это должно быть написано в брошюре, которую он так бездумно выбросил. Новая семья сосредоточенно молилась, в его сторону даже не смотрели. Кэрл тоже вспомнил оставленный им родной город добрым словом и попросил хорошей погоды своим родным.

Когда месса закончилась, нерадушные хозяева разошлись, а Кэрл оказался не у дел. Он не знал, чем себя занять, куда приткнуться. Почти все альфы в городе работали – летом даже дети помогали родителям, ему же не сказали, что можно, а что нельзя. Куда он мог пойти и чем заняться. Кэрлу ничего не объяснили, и он чувствовал себя чужим и брошенным в этом незнакомом городе.

Пытаясь хоть чем-то себя занять, Кэрл прошёлся по центральной части, заглянул в несколько художественных лавок и даже познакомился с уличным музыкантом, который пытался увлечь его своей песней. Настроение постепенно поднималось, появилась надежда, что он со скуки тут не умрёт и даже захотелось искупаться в реке, хотя ранним летом вода всегда была ледяная.

По берегу Кэрл гулял с зарождающимся воодушевлением – всюду кипела работа, на мостках рыбачили пожилые альфы, и каждый из них махал ему рукой. У бухты возились дети – последнее поколение, младше Кэрла лет на десять. Они подбирали щепки, оставшиеся на грязной размытой рекой дороге, и относили их в грузовую машину, помогая отцам. Кэрл даже попытался присоединиться, но очень быстро промок и замёрз, и ему пришлось вернуться домой и переодеться.

После прогулки по городу отвратное состояние сменилось желанием творить. Кэрл взял краски, холст и пошёл к одному из небольших горных озёр – карта городка отыскалась рядом с ратушей. Красота окружающих мест заставляла с открытым ртом крутить головой и впитывать буйство цветов. Никогда в своём сером городе Кэрл не видел столь яркой травы, пронзительно-голубого неба и жёлтых с красным россыпей полевых цветов. Он рисовал, пока солнце не стало садиться. Выплеснул все внутренние конфликты и недовольство в творчество – несмотря на ясную погоду и яркий день картина вышла мрачная, тени оказались слишком густыми, и почти не было полутонов. Зато на душе стало легко, рассеялось давящее чувство собственной бесполезности и одиночества. В конце концов, чего Кэрл ожидал – цветов и сладкий кекс в честь приезда? Он и так неплохо устроился, его тут будут кормить, содержать, а осенью он пойдёт учиться... И, главное, никто из альф даже не пытался лезть к нему в душу.