Конь Перуна

— Ах, какая ж это прекрасная небылица!

— Да, да,деточки! Для нас это небылица, а когда-то правда была!

— А интересно, вернутся ли еще такие времена?

— Говорят старые люди, что когда-то еще вернутся, но, по-видимому,уже только перед концом света…»

И. Франко «Захар Беркут»

Главапервая

ЛЕТО 6679-го.

РУСИНСКИЕ КАРПАТЫ

Неумолимой тенью ангела смерти завис над карпатскими лугами огромный беркут. И хоть уползающее за горизонт солнце уже едва освещало верхушки гор, острые глаза орла четко различали каждый стебель в высоких травах. Но суетливые мыши или ворчащие ежи не привлекали могучую птицу. Хищник высматривал настоящую добычу. Ту, что могла насытить желудок мясом, а взор красками горячей крови. В предчувствии этого мгновения зрачки беркута взблескивали алчным огнем, а горделивый клекот так и рвался из груди. Но ощущение: что добыча где-то рядом, требовало тишины.

Заметив какую-то лишь ему понятную примету, орел взмахнул крыльями и завис над верхушками вековых сосен, вскарабкивающихся северным склоном к самому краю небольшого плато.

В то же мгновение, насторожено принюхиваясь, из малинника, отрезающего лес от цветущей полонины, вышла молодая серна. Она беспокойно стригла ушами, раздувала ноздри, а ее деликатная головка, увенчанная короткими гнутыми рожками, непрерывно поворачивалась со стороны в сторону, — серна внимательно оглядывала опушку. Но вокруг томно покачались сочные травы, а ветерок, что веял в мордочку, не скрывал опасных запахов. Выждав еще немного, горная красавица грациозным прыжком вымахнула из чащобы. А вслед за ней, не менее жизнерадостно, выпрыгнул трехмесячный сосунок.

Детенышу серны было далеко до материнской грации, поэтому он не сумел правильно рассчитать силу и сиганул слишком далеко. Тоненькие передние ножки теленка не выдержали его веса и, жалобно мекнувши, сосунок сперва запорол носиком в траву, а там и кувыркнулся через голову. Подхватился и бросился к матери, громко жалуясь на этот гадкий и каверзный мир. Но та лишь ткнула его мордочкой в плечо, насмешливо фыркнула и продолжила пастись. Такое пренебрежение оскорбило детеныша, которому в это мгновение казалось, что ничего хуже не могло и произойти, поэтому телок еще раз жалобно мекнул и приподнял мордочку к небу, словно адресуя ему свое возмущение. Но вместо чистой, ласковой синевы увидел страшные когти и жуткий клюв. Невыносимая боль пронзила его широко распахнутые глаза, и все утонуло в безысходной тьме.

Беркут напал так тихо, так молниеносно, что серна, повернувшаяся хвостиком к малышу, даже ничего не поняла. И только услышав громкий хлопок крыльев, она инстинктивно сделала мощный прыжок, спасаясь от неизвестной опасности, и только потом оглянулась. Но в бликах, прячущегося за вершину соседней горы, солнца увидела лишь удаляющуюся странную тень. Серна беспокойно мекнула, метнулась туда, где травы еще пахли ее детенышем, но, уловив запах свежей крови, сорвалась с места и стремительно исчезла в чащобе. Только треск сухих веток указывал, куда понеслась охваченная ужасом осиротевшая мать.

* * *

Людивсегда мечтают о крыльях. Особенно в горах. Там — где глазам все близко, а ногам — ой, как далеко. Казалось бы, вот она, соседняя вершина. Если хорошо размахнуться, камень добросить можно. А на самом деле — пока доберешься чащами да буреломами, обходя обрывы и неприступные скалы, не одна кварта пота сплывет. А то и вернешься обратно — потеряв надежду вскарабкаться. Потому что нет пути человеку туда, где пернатым раздолье. Вот и завидуют люди птицам. А чего, спрашивается? Так ли уж надобно везде соваться? В долине работы мало? Сказано ж: каждому — свое! Может, нарочно так задумано богами, чтобы не слонялись чрезмерно любопытные там, где им быть не должно?

Но Захар никогда не мог согласиться с этим. Умом понимал, что ни у него самого, ни у кого-либо другого из их большой семьи, или даже из всей Тухольской общины, никогда не вырастут крылья, что человеку сужено ходить по земле, но душа парня рвалась ввысь. Наверное, так же истово, как и у его славного пращура, от которого род Беркутов пошел. Тот тоже больше всего взлететь мечтал.

Густой бор высоко вздымался с обеих сторон едва заметной, утоптанной зверьем тропинки. Здесь, высоко в горах, вдалеке от человеческого жилья, деревья были особенно дикие и неприветливые. Притерпевшись кое-как к оленям и медведям, кабанам и волкам, эти суровые великаны, будто сердились на человека. Так и норовили сбросить ему на голову большую шишку, или сыпнуть за воротник рубашки добрую горсть сухой и колючей хвои.

На что уж привычный к горам был Захар, да и то притомился — третий день в дороге. Если ползанье по недоступным кручам и непролазным чащам считать дорогой.

Но предсмертное хрипение отца все еще раздавалось в его ушах, и никакая сила в мире не заставила бы Захара отказаться от задуманного. Пусть бы к скиту, где спасался старец Актиний, известный на всю Красную Русь умением лечить людей и животных, пришлось бы идти еще более тяжелой и опасной дорогой, парень не поворотил бы назад. Больше он никогда не будет стоять в изголовье умирающего — не в силах помочь, или облегчить страдание. Матушка поняла это сразу и словом не перечила, когда Захар объявил ей о своем решении: податься в науку к Актинию. Может, помогла слава об умении столетнего старца, которая докатилась и до их общины. А может, заглянув в сухие глаза сына, мать сердцем почувствовала его состояние? Кто знает. Но она, молча, благословила Захара и только попросила не уходить сразу, дождаться сороковин.

Унылый пейзаж — печальные мысли.

Захар решительно встряхнул головой, собираясь до наступления сумерек пройти еще хоть милю, но неожиданно увидел прямо перед собой старый и замшелый, но с виду еще крепкий пень. Кто умудрился именно здесь срезать вековой бук? И куда подевался громадный ствол дерева? Оставалось только гадать. Но хоть как мудруй, а здоровенный пень торчал посреди тропинки всего в нескольких шагах впереди. Будто только Захара и поджидал. Да такой удобный, что парень сразу почувствовал, как притомился.

— Ох! — вздохнул громко. — Раз так, то можно и отдохнуть. Заодно и поужинаю.

Присел на пенек, а как собрался развязать котомку с припасами, что матушка в дорогу собрала, смотрит — перед ним дедок стоит. Сам сухонький, личико сморщено, словно яблоко печеное, зато бородища аж до колен. Удивился Захар, даже испугался чуток, догадываясь: с кем в лесной глухомани встретился, — но виду не подал.

—Доброго здоровья, дедушка!—поздоровался вежливо, а сам думает: «Вот повезло, что я сегодня еще ничего не ел, сказывали: голодного человека леший с пути не собьет».

А тот, ни здравствуйте, ни до свидания, — хап за сумку. Как тать какой. Да как взвизгнет. Назад отпрянул и на пальцы дует.

— Хитрый, — ворчит.

А Захар едва хохот сдерживает. Выходит, не зря строгал липовую веточку, да в котомку положил.

— Хитрый, — еще раз проворчал лесовик. — И стельки в лаптях, небось, повернул? —поинтересовался.

— Как матушка велела, — согласился Захар.

— Умные все стали, —покачал недовольно лохматой головой леший. — Не то, что раньше. Эх, — махнул рукой. — Бывало, закричишь, захохочешь. Мяукнешь! И мужик уже седой от страха. А теперь? Сидит передо мной сопля желторотая и едва в глаза не хохочет. Ну, погоди! — рыкнул сердито. — Ты еще не все видел! Растопчу!!!

И мгновенно дедок стал раздаваться, расти. Вот он уже вровень с парнем. Вот —еще выше, — Захару, чтобы смотреть ему в лицо, надо задирать голову. Минуло немного времени, а вровень с глазами парня остались только огромные сапоги и кончик зеленой бороды.

— Ну, как? — загудело где-то над верхушками сосен. — Теперь страшно?!

— Эге, — признал Захар. Он и в самом деле немного оробел.

— Что ты там пищишь?! Громче отвечай!

— Страшно!

— То-то же! — прогудел довольно лесовик, и сапоги стали уменьшаться. И вскоре рядом опять стоял маленький смешной дедок.

— Людям такого никогда не учудить, — произнес надменно.

— Верно, — согласился Захар, — чудеса нам редко удаются.

— Ре-едко, —фыркнул лесовик. — Что ты там мелешь? Какие такие чудеса вы можете делать? Ха!.. Давай, похвастайся. Может, посмеемся вместе? А я тебя за это с тропинки сбивать не буду. Сразу на скит выведу. Согласен?

— Хорошо, — ответил Захар и вынул из кармана несколько пшеничных зерен. — Знаешь, что это такое? — показал лесовику.

Дедок присмотрелся, на зуб попробовал, пожевал немного.

— Тоже мне загадка. Обычные семена. Но в моем лесу такое не растет. Могу у кума-полевика, спросить… Или прорастить и глянуть, что получиться… А? — он вопросительно глянул на парня. — Или сам скажешь?

— Скажу и покажу, — улыбнулся хитро Захар. Поискал немного в сумке, и вытянул из нее румяную лепешку. — Вот смотри, дедушка, что у людей из пшеничного зернышка получается. И могу спорить, что у тебя такой плод не вырастет.

Лесовик взял в руки лепешку, покрутил, понюхал. Откусил небольшой кусок и принялся жевать. Не заметил, как и проглотил. Откусил еще раз, еще... Да и съел всю, до крошки.

— Вкусно, — признал. — И как называется этот плод?

— Лепешка.

— Гм… — лесовик подергал себя за усы. — И ты говоришь, что у меня такая не вырастет?

— Уверен, — усмехнулся парень. — Здесь твоего колдовства маловато будет. Здесь наше, человеческое, умение надобно.

— Гм. А давай, попробуем, — потер ладони дедок. — Я, конечно, не полевой дух, но тоже кое-чего умею. Давай сюда семечко.

— Ой, дедушка, — встревожился Захар, уже и не рад своей шутке. — Это же четыре месяца придется урожая дожидаться. А я не могу столько. Мне к старцу Актинию нужно. Тому и так уже больше ста лет.

— Вот еще, — отмахнулся лесовик, — большая радость полгода с тобой на пеньке сидеть и лепешку ждать. Не бойся, хлопец, у меня мгновенно вырастет. Давай семечко, говорю! — закричал нетерпеливо.

Ничего не поделать.Мысленно проклиная слишком длинный язык, парень стал копаться в кармане свитки. К счастью, нашел в шве еще одно зернышко.

Дедок быстро вырыл пальцем ямку, положил туда пшеничное семечко, потом добыл из-за пазухи небольшую сулейку и капнул из нее, туда же, несколько капель. Захар даже рот разинул. Прямо на его глазах проклюнулся побег и стал расти, расти. Парень только ресницами хлопал.

Времени минуло так мало, что ловкий едок и макитру вареников не ополовинил бы, а у пня уже гнулись к земле десять пшеничных колосков. Захару отроду не приходилось видеть их такими большими, полновесными. Не менее как по полсотни зерен в каждом. Да и зернышки одно к одному.

— Вот так-так, — вырвалось у него. — Это же если бы такой водицей всю ниву окропить, сколько бы хлеба уродило? Всей общине довеку хватило бы. Чем это вы, дедушка, зернышко полили?

— Живой водой, чем же еще, —отмахнулся лесовик. —Не отвлекай, сейчас лепешки попрут.

— Боюсь, что не попрут, — покачал головой Захар. — В этом и живая вода не поможет.

— Шутишь? — встрепенулся лесовик и шасть рукой за пазуху. Выхватил сулейку и еще раз окропил колоски. Щедрее.

В то же мгновение зерно осыпалось на землю, выпустило новые побеги и ну опять расти. Не минуло минуты, как вокруг заколосилась целая опушка пшеницы. А лепешки так и не появились.

— Что такое? Почему? — бормотал растерянно лесовик, роясь за пазухой. — Может, еще раз спрыснуть?

— Не надо, дедушка, — сдержал его парень. — Пшеница вам удалась на славу. Я и не знал, что она такая красивая бывает. Но дальше — сколько ее не поливать — пшеницей и останется. А в лепешку не превратиться.

— Тогда сделай ты, — дернул лесовик парня за рукав. — Покажи свое умение. Может, и в самом деле ваше волшебство сильнее?

— И моей силы для этого маловато. Я мог бы колосья собрать, обмолотить. Даже размолол бы кое-как. Но к муке еще нужны яйца, молоко, опара. Да и спечь негде. Кроме того, к мужским рукам, чтобы хлеб по-настоящему хороший удался, еще женское умение надобно. И делается все это не так быстро, как я рассказываю. Чтобы из пшеницы лепешек напечь — надо целый день потрудиться. Да и то, если мука в мешке, а опара на печи.

Дедок внимательно слушал, и с каждым словом парня все с большим уважением посматривал на сумку. А когда Захар замолчал, спросил неуверенно:

— А у тебя найдется еще?

— Кто же в дорогу с одной лепешкой пускается? Конечно, есть.

— Угостишь? — уже совсем мягко сказал лесовик и приступил ближе. — Вкусно очень...

— Конечно, дедушка, угощайтесь на здоровье.

Он вытянул одну из трех, что еще оставались в торбе, лепешек. Разломал ее пополам и протянул больший ломоть лесовику.

— И я с вами, заодно, подкреплюсь. А к лепешке и кусок копченого мяса найдется. Да и луковицу матушка положила. Вот только с водой трудновато, я недавно всю допил, а на родник пока не наткнулся.

— Не беспокойся, —засиял лесовик, довольный, что и его умение сгодится. — Доставай из сумки еду, а напитки мои будут. Вон гляди, — он указал пальцем парню за спину. И хоть Захар мог бы поклясться, что за плечами у него растет старая треснувшая сосна, теперь там красовалась развесистая береза. А между узловатыми корнями у нее примостилась красивая кадушка, почти полная душистого соку. Тот звонко скапывал туда из дырки в белом стволе. Еще и берестяной ковш висел рядом, на обломанной ветке. Диковина, да и только. Но парень уже немного обвыкся, не забыл: с кем трапезничать сел. На то и лесовик, чтобы каждое дерево ему повиновалось.

Захар не чинясь, зачерпнул из кадки полный ковш, выпил с наслаждением, еще и крякнул от удовольствия. Потом зачерпнул второй раз и перед старичком поставил. Лесовик промолчал, но видно было, что по нраву ему воспитанность парня.

Поели. Лесовик даже крошки смел в ладонь и в рот всыпал. Потом погладил себя по брюху, да и говорит:

— Ну, загадывай желание. Только побыстрее, потому что меня, после еды, всегда на сон клонит.

— О-ва, — удивился Захар. — Какое еще желание?

— Твое, дурень… — засмеялся лесовик. — Самое заветное! Должен же я как-то за угощение отблагодарить.

— Вот еще, — отмахнулся Захар. — Разве я ради благодарности угощал?

— Знаю, что нет, — успокоил его дедок. — Здесь другое. Ты стельки в лаптях повернул?

— Так матушка ж...

— Повернул, — продолжал дальше лесовик, неизвестно зачем наматывая бороду себе на руку. — Прутик липовый от коры ободрал и в сумку положил. А лепешкой со мной поделился. Почему?

— А разве можно по-другому? — удивился парень. — Сытый человек за милостыней руку не протянет. Сызмальства так учат.

— Только я не человек! — рассердился лесовик и топнул ногой! — Я — нежить лесная! Поэтому и спрашиваю теперь: почему?

— Что «почему»? — совершенно растерялся Захар. — Не пойму я твои вопросы, дедушка. Вот, лучше, еще соку напьюсь, — и потянулся ковшом к кадушке. А та, раз —и пропала. Береза стоит, сок капает, а кадушка исчезла. Но, при этом капли сока в полуметре от земли тоже пропадают.

— Потом напьешься, — ворчит дедок за спиной. — Спрашиваю: почему от лесной нежити, то есть от меня, охраняешься тщательно и умело, а едой делишься?

— Так говорю же, — опять начал объяснять парень, — Матушка перед дорогой велели.

— Поделиться с лесовиком при встрече лепешкой? — удивился искренне дедок, и от возмущения даже бородою махнул. — Ой, не ври!

— Нет, — должен был признать его правоту Захар. — О хлебе матушка ничего не говорили. Но, я думал…

— Наконец-то, — облегченно вздохнул лесовик. — Вот мы и пришли к сути разговора. За то, что мать слушал, — окольными путями блуждать не будешь. А за то, что лесовиком не погнушался, с нежитью вместе трапезничать стал, собственного добра не пожалев — желание твое исполню. Говори: чего сильнее всего хочешь?

— Летать! — без раздумий пылко воскликнул парень. — Хотя бы раз орлом в небо взлететь!

— Тьфу! — сплюнул лесовик. — С дитем поведешься — глупостей наслушаешься. Другой бы денег просил, камней самоцветных. А этот — тьфу! Считай, что я не расслышал ипроси второй раз. Но, теперь уж хорошенько подумай! Третьего шанса я не дам даже такому юнцу.

— Ну, — приуныл Захар, — если нельзя летать, то хотел бы я уметь людей от болезней всяких спасать.

— Вот тебе, на! — сплеснул в сердцах ладонями дедок. —Ты ему — стриженное, а он тебе — бритое! Уже и надоумливал, а дурень дальше свое правит. Ты что и в самом деле пустоголовый уродился? Почему денег не просишь? Я же очень много могу дать. Взгляни-ка.

Парень посмотрел, куда показывал лесовик, и земля будто расступилась перед его взглядом. И увидел он в сухой яме два огромных кожных мешка, полных золотых монет и самоцветов.

— Разве лечить людей — такая глупость? — отвернулся безразлично от предложенного богатства. — Смерти дорогу заступать — здесь великое знание нужно. За тем и иду к Актинию. Отцу моему еще и пятидесяти не было, а если бы я умел… — парень вздохнул. — Да и что я с теми деньгами делать буду? — продолжил чуть погодя. — Одежда на мне исправная. Голодным в общине не останешься, только не ленись. А с богатством — одна морока. Рано или поздно прознает о сокровище князь, или кто из думных бояр, вот тогда и посопишь, как с дружиной прискачут. Нет, без денег лучше. Спокойнее... — молвил твердо и окончательно.

— Там опять кадка стоит. Лучше пей сок и не мудрствуй. Еще и баклагу нацеди, в пути понадобится, — оборвал парня лесовик. — И коль ты уже такой неисправимый глупец, то иди здоров. Пусть все исполнится, согласно твоему желанию.

Захар послушно оборотился к кадушке, напился вволю горьковато-сладкого сока, набрал в баклагу, как велел лесовик, а когда хотел еще что-то спросить, то того и след простыл. А на пеньке, рядом с тем местом, где он сидел, осталось лежать орлиное перо. Покрутил парень его в пальцах, оглядел со всех сторон, но так ничего и не раскумекал. Обычное перо.

— Вот беда мне с этими загадками, о-хо-хо… — вздохнул сокрушенно.

Вздохнул, а перед ним опять дедок появился. Зевает недовольно и глаза кулачками трет.

— Ну, чего тебе еще? Едва задремал! Никакого продыху. Будто не в чащобе лесной живу, а на большаке.

— Не сердись, дедушка, — обрадовался его появлению Захар. — Но задал ты загадку не для моего ума. Перо оставил, а что с ним делать: не сказал.

— Сказал бы я тебе, что с ним сделать... — проворчал заспанный лесовик. — Но, если дашь еще одну лепешку, то так и быть: растолкую.

— Дам.

Захар добыл из сумки предпоследнюю лепешку и ломоть брынзы.

— Эта вам, а последнюю себе оставлю. Идти еще далече, но ничего, перебьюсь как-нибудь.

— Далеко, близко. Кому то ведомо? — пробормотал себе под нос лесовик, а вслух насмешливо молвил. — Приходилось тебе, хлопец, видеть как птицы летают?

Захар лишь кивнул не обижаясь. Старые люди любят временами потешаться над молодыми.

— Вот и ты так делай. Возьмешь по перышку в руки и маши, словно крыльями. А пальцы разожмешь — опять человеком обернешься. Понял?

Парень даже заикаться начал.

— Знач-чит, я л-летать буду?

— Летай, что с тобой поделаешь, коль ничего умнее не придумал.

— Но перо только одно? Как же я…

— Всему свое время.

— А нельзя мне все-таки людей лечить научится? — все же переспросил Захар, как ни жаль было расставаться с мечтой о небе.

— Я говорил, да ты слушать не хотел, — топнул ногой дедок. — Лечить, летать… Взял бы деньги, и мороки бы не было. А так — одни вопросы. Ну, все — надоел! Сказано тебе: иди? Вот и ступай. Со своей тропинки одинаково не свернешь, а что суждено — встретишь и поймешь. — Сказал и шагнул в пень, будто в воду, исчезая вместе с ним. А как следом пропали и береза с кадкой, непроглядная лесная чаща расступилась, и перед Захаром открылась просторная опушка. С видом на стремительные склоны и острые вершины мрачных Горган.