Часть первая: "Сомнения". Глава 2 - Ведь были люди...

Свершённое.

6500 год от Сотворения Мира. (992 от Рождества Христова).

Окраина Переяславля.

​

Сёма очнулся посреди поля. Тела не ощущалось. Морской «плот» далеко, а зелёная трава близко, пальцами можно потрогать.

Клиническая смерть стала прорывом. Блондин решил, что его выкинуло в дебри родовых снов или астральных наведений. Леопард, в отличие от Скорпиона, в этом не слишком разобрался. Но судя по рассказам брата, это была проекция прошлого. А по ощущениям так и вовсе словно сторонний наблюдатель присутствовал в проматываемой анимированной картине. Только графика неописуемая. На высшем уровне.

«Неужели каждый момент прошлого сохранился? Неужто Вселенная помнит всё, что когда-либо происходило? Но для кого эта память? Или прошлое и будущее неразрывно связано, как всё сущее и грядущее в зримом и незримом мире? Но если всё связано и предопределено, тогда Творец рано или поздно устанет от бесконечных повторений комбинаций прогнозируемого мироздания. Или, когда Великий в депрессии, за дело берётся Хаос? И затирает всё, что наскучило? А затем всё по новой. С белого листа – проще творить».

Мысли блондина текли тягучие, тяжёлые, а картина рядом проявляла себя во всей красе.

У стен незнакомой крепости на большой поляне друг напротив друга замерли противоборствующие рати. Одна, что больше, сплошь состояла из конных. Всадники облачены в лёгкие кожаные доспехи. Через плечи перекинуты короткие луки и ятаганы, редкие булавы подвязаны у сёдел. Рядом висят округлые щиты.

По школьному курсу и рисункам в учебниках, Леопард признал степняков. То ли хазары, то ли половцы, а может и вовсе печенеги. Кто их помнит, кроме воображения художников? А по паре-другой раскопок общее представление не составишь.

Свита лучших телохранителей сгрудилась вокруг чернявого предводителя степняков. Он посмеивался и переговаривался со своими на весёлой ноте, подтрунивал. Предстояли сложные переговоры, но войско на случай провала слов, готово доказать делом. Потому вооружалось и готовилось к битве. Луки легли поперёк сёдел, тулы[1] за плечами полны коротких стрел. Часть в яде.

[1] В старые времена так назывались колчаны.

Не для охоты. Для убийства.

Вторая рать более привычна глазам. Разум ищет знакомые детали, сопоставляет с пережитым и тем, что известно: длинные волосы торчали из-под яловидных шлемов, широкие плечи несли кольчугу, в руках топоры, мечи, булавы, реже – луки. Русовласые и светловолосые, голубоглазые и зеленоглазые, хмурые русы, славяне и русичи, что уже стали связующим звеном, породнившись, не ждали ничего хорошего от переговоров. Потому тоже готовились к битве.

Меньшей частью пахари, землевладельцы и служивые были конными, большей – пешими. В небо смотрел стяг с бородатым мужиком в ореоле света и нимба. В центре войска стоял угрюмый, бородатый князь в сияющих, но неполных доспехах. Шлем и сбруя его в золоте, а взгляд пустой – витает в своих мыслях за облаками, к нему не пробиться.

Сёма заинтересовался и захотел приблизиться к русичам, но от обоих войск отделились представители-дипломаты. По трое: один впереди и двое чуть поодаль. Для весомости слов первого.

Леопард Корпионович не особо удивился, когда оба приблизились к тому месту, где он стоял, и застыли в пяти шагах друг от друга. Не нужно никуда ходить – Вселенная сама определила лучшее смотровое место.

Первым заговорил моложавый степняк с серьгой с красным камнем в ухе.

Сёма, несколько неожиданно для себя понял каждое слово.

– Печенежский князь мудр. Не обнажая мечей, решит он исход битвы. Велит он Владимиру: «Выпусти ты мужа своего, а я своего, пусть борются». Как наш победит вашего – данью откупитесь. А как ваш нашего – уйдём пустыми.

Седой воевода, «правая» рука Владимира, потёр крест на груди и загудел густым басом в ответ:

– Не престало собаке велеть Красно Солнышко. Как наш богатырь поборет вашего, не уйдёте, а по конурам попрячетесь, пёсоголовые.

Моложавый засмеялся в ответ на оскорбление:

– Кто богов своих предаёт, силы теряет. Так и вы, русичи, слабы теперь. Мёртвому вверились. Да живые напомнят!

– Мы и под мёртвым не слабей степных псов, что и крова своего не имеют, по полям бегают аки лисы за мышами. А как на тура наткнутся – бегут восвояси. Мы же дома имеем и защищать их будем, не жалея животов своих[2].

[2] Жизней.

Посуровел воин с серьгой, холодными стали слова:

– Нет при вас больше Святослава. Погубит вас Владимир. Сегодня богов меняете, завтра ножи друг другу в спины вонзите. Угробит вас далёкий бог незнаемый. Как можно мёртвому кланяться? Позорите предков только.

– Больно длинный у тебя язык – жизнь укоротит и без повеленья богов. Чего попусту молоть? Пусть всё решит поединок. Выбирай оружие, а там и посмотрим, наш распятый возьмёт, да всемилостивый, или ваши живые, да горячие.

– Мой князь выбирает битву без оружия. Пусть могучие воины борются «сам на сам».

– Богатыри решат. Быть посему, – отрезал воевода, и «дипломаты» развернули коней.

Сёма бесплотным духом полетел следом за воеводой, отмечая что как бы не были ноги близко к траве, всё же не коснуться её, не прочувствовать запахов. Только картинка, и звуки. Ну чем не симуляция?

«Владимир, значит? Византийский агент уже надоумил принять христианство и в мнимом величии князь рассорился с побратимами в поле? Эх, а ведь ещё с десяток лет назад рука об руку на Константинополь ходили. Оттолкнул Владимир от себя степняцкую конницу, что как остриё копья служило прошлым князям, дополняя пехоту», – прикинул Семён.

Воевода, добравшись до Владимира, с ходу бросил:

– Крои не хотят, князь. Бороться желают.

Князь и бровью не повёл, ответил сухо:

– Выбирай кого из дружины, кто в борьбе умел.

Едва слова воеводы и ответ князя прокатились по строю повторением, как со стороны печенегов вышел в поле могучий богатырь, поперёк себя шире.

Сёма присмотрелся, присвистнул: волосатая, словно медвежья грудь, перевита жилами. Вышел в поле, покачиваясь, косолапясь, но то – обман. Пружинят мышцы, чуть согнуты колени, опущены плечи. Всякий умелый взгляд воина узрел бы в богатыре поступь могучего борца. Видно по тому, как переступает – словно медведь перекатывается.

Одет борец в одни лишь портки. Ноги босые. Выглядит великаном. Ведёт себя уверено – знатный боец. Всякий день в схватках, да тренировках. И тем почёт имеет. При том степняк рослый выделялся не только среди собратьев, но и на фоне самых рослых русичей. Он возвышался почти на голову, если поставить всех в ряд.

Сёма расслышал по рядам шёпоток дружины:

– Богумир…

– Могучий борец…

– Со Святославом на Царьград ходил…

– Воротился без царапины…

– Заговорён богами, не иначе…

– Из печенегов едва ли не единственный воротился…

– Эх, в дружине Святослава знатные борцы сгинули…

– Волхвы бы указали на борца, да нет больше божьих посланников…

– … только бога воли толкователи.

К князю пробился сухонький старичок, залепетал, кланяясь:

– Княже, позволь слово молвить!

– Ты почто, холоп, на колени не падаешь перед князем?! Али не христианин?! – взревел бородатый и лысый мужик подле князя в чёрной рясе. Был он жирен, как не престало разумному человеку, что должен держать себя в рамках умеренности. Конь под ним одним едва спину не прогибал.

Старичок упал в ноги коню, достал из-за пазухи деревянный крест, лопоча:

– Как можно, святой отец, христианин. Как есть, христианин. И ноги распятью целую, и на коленях перед старшими лебедю. Бог поставил людей в разные условия: одним кланяться, другим поклоны принимать. Одним слушаться, другим поучать, слово божье нести нам, неучам малограмотным. Я свою долю знаю.

Сёма услышал звуки сплёвывание среди рати, недовольный шёпот дружины. Было от чего. Скорпион всегда говорил, что родные боги издревле другому учили – почитанию мудрых, равенству и уважению к тем, кто проявил доблесть, кто делами своими заслужил похвалу и честь. А грамоте волхвы учили всех желающих, коли желание было и к тому стремление. Но, то ли не слышат старые боги, то ли Дый на глаза повязку набросил. Не видят, что с внуками их делается и позволяют учителям-волхвам на кострах гореть, да под лезвиями острыми кровью истекать, когда в диспутах с чернорясными у тех слова заканчиваются и приходит время действий.

Ритуалы свершились, приняли крест, но то внешне, а видел Сёма отчётливо, что не все ещё приняли нового бога внутренне, и не свыклись с унижением. На лицах тех воинов читалось, что князь теперь всех вокруг в грязь вбивает, а новую свиту свою превозносит. А на лице князя, что недовольно посмотрел на сплёвывающих, виднелось, что в бой радетели старой веры пойдут в первых рядах. Так скоро и сгинут, забираемые в Ирий детьми Рода первыми.

Если вначале в дружине христиане были в диковинку, то со временем состав обновлялся. И так будет, покуда последний не падёт.

– Говори, раб… божий, – без эмоций, но с небольшой заминкой ответил Владимир.

– Всякий знает, что сын мой меньшой борец добрый. С детства положить на землю его никто не мог. Вели ему бороться. Твоего слова не ослушается. А коли не веришь, так испытай его.

И старичок, подскочив с колен, подбежал к строю и выхватил за руку ничем не выдающегося мужа. Был парень в светлой рубахе и кольчуге поверх её. Отдёрнул он руку старика и отбросил с презрением:

– Не отец ты мне, прихвостень. Умер отец мой, а тебя леший привёл. Нашёл бы того лешего – как есть убил бы. Сгинь!

По строю прокатился здоровый, раскатистый смех. Плечи подтянулись, спины расправились. Словно светлее стало на поле ратном.

Священник новой веры поднял к небу здоровый золотой крест, инкрустированный драгоценными камнями для большего статуса, заорал, брызжа слюной:

– Ты борец?! Да этот старик больший борец, чем ты!

Дружина снова поникла, скрипя зубами на слова священника.

– Испытай его, великий княже, – упорно процедил сквозь зубы старик с земли. Годы сделали терпеливым.

– Ведите быка, – ровным голосом приказал Владимир, поглядывая на нетерпеливых степняков. Те начинали разогреваться недовольными выкриками. Ждать не любили.

Гридни стеганули коней к стенам Переяславля и через некоторое время смерды вели в четыре руки здорового чёрного быка. Глаза того красны и размах рогов поражает. Тур, а не бык. Видно, спутались стада в лесу с диким скотом. Так и явились на свет отпрыски.

– Победишь быка и выйдешь против степняка, – обронил воевода борцу. – А проиграешь – лишишься языка. Больно длинный. Как у псов степных.

– Не велика честь животину заломать. Почто тварь родову мучить? Не велит бог, кабы не обряд, – раскатисто обронил борец и скинул кольчугу, оставшись в рубахе, да закатав рукава.

– Так и скажи, что борец только на словах, – хмыкнул священник. – Может бог твой и слова твои подтвердит? И бык от смеха перед твоей доблестью падёт?

Борец только улыбнулся криво и подошёл к быку. Дружина расступилась, давая круг для боя. Смерды отпустили верёвки, держащие быка, и разбежались.

Рогатый зверь вырвал копытом дёрн земли и ноздри выпустили тяжёлый горячий воздух. Борец хлопнул в ладоши, растёр ладони и пошёл на быка.

Дал рогатый зверь резвый старт на жертву, и Сёма едва не вскрикнул, когда рога почти что поддели мужика. Дальше подкинет в небо, а после затопчет. То сценарий известный.

Но борец извернулся, обхватил одной рукой за рог быка, а другой рукой схватил за мохнатый бок. Рогатый застыл, затем взревел – в руке борца оказался кусок бока: кожа с мясом и обломки рёбер. Внутренности посыпались наружу.

Жалобный вскрик зверя копытного прокатился по округе. Бык припал на колени и завалился в траву, истекая кровью. Борец обошёл быка, взял за рога и, шепча о прощении, вывернул шею, избавляя животное от мучения долгой смерти.

Затем победитель повернулся к князю и бросил кусок мяса под ноги его коню. Животину повело в сторону от запаха крови под носом. Гридням пришлось подскочить к Владимиру, чтобы удержать коня на месте.

– Знатный борец, – обронил сухо Владимир. – Иди и принеси нам победу.

– Не буду драться, – обронил борец.

– Отчего же? – донеслось от воеводы. – Князя ослушаться вздумал?

– На кой мне за чужого бога жилы рвать? – ответил дружинник. - Нападут, буду биться, а пока стоят, чего мне в битву первым лезть? Меня не трогают, я не трогаю.

– Так не за бога дерись, за князя своего, за землю родную. Переяславль отдадим, ещё придут, – перебил отец борца горячо. – Не те они уже, что при Святославе. Осерчали степняки. По-другому с нас спросят. По старой вере кровь прольётся.

– Дерись, собака! – прикрикнул воевода.

Но вой и ухом не повёл.

– Не буду драться, пока князь не поклянётся, что не заставит меня никогда клятву новому богу давать, – обронил борец и добавил. – Пусть позволит мне держаться старых устоев. На том и сойдёмся.

– Да как ты смеешь, смерд?! Головы лишиться захотел! – вскипел священник рядом. – На колени и моли о пощаде!

– Не престало русичу на коленях стоять. А за правду и головы не жалко. Ты же за своего бога волхвов рубишь словно мясник тушу, на кострах палишь, словно факелы возжигая. Так и я за своих богов голову оторвал бы тебе, кабы ты не подле князя был, чёрнорясеный. Кабы не клятва, с тобой я сошёл бы с большим желанием и не быку, то тебе бок вырвал.

Отвёл священник коня подальше. Целее будет.

– Ты клятву присяги давал! – снова рявкнул воевода.

– То верно. И слов своих держусь. Только клятву я давал старому князю – Владимиру, а не Василию, как ныне нарёкся крещёный.

Воевода взялся за меч, дёрнул коня на встречу.

Борец рванул рубаху и, обнажив грудь, приблизился к воеводе:

– А руби ты меня, воевода. Карай! А не буду биться!

– Упрямый чёрт! – обронил воевода, сдавливая в нетерпении эфес меча. – Ума нет, и не будет. Нет больше старых богов, за что умирать собрался? Жизнь врага можешь взять, а свою своим отдаёшь за слова? Что за безумие в твоей пустой голове?

– Как же нет, когда по-прежнему светит солнце Ярилы. Как же ушли боги, когда дует ветер Стрибога? Нели ли их, когда гремит гроза Перуна? Я есть, значит и боги мои живы. Не паду на колени и биться не выйду, воеводу. Пока князь слово не даст, что не будет заставлять окаянный крест надевать и православие на правоверие менять[3].

[3]Родоверие в старину называлось православием, (правильно славящим богов). Радетели новой веры называли себя правоверными (правыми в вере). Позже проповедями людей запутали, и христиане стали называть себя православными. В современном мире правоверными называют себя мусульмане.

Владимир вновь посмотрел на борца на другом конце поля. Печенежская рать с минуты на минуту грозила броситься в битву в нетерпении. Борец верное время выбрал, чтобы требовать. Либо дружину в крови утопить, либо пойти на уступки. Оставить смерду жизнь – значит дать выбор дружине: переходить в новую веру, али держаться старой, а отрубить дерзкому голову – значит броситься в безнадёжный бой. И с такими разногласиями все как один полягут.

– Коли нет мозгов, держись своих богов, – обронил Владимир, а глаза на миг словно показали недосказанное: «Да проси защиты, чтобы не прирезал тебя лихой человек не сегодня, так завтра».

Борец расплылся в лучезарной улыбке, и смело пошёл через расступившийся строй на поляну. Там печенежский богатырь уже поносил русичей. Выговаривался от души и пенял русам за то, что те растеряли храбрых людей. Их новому богу храбрые и вольные не нужны, только рабы и смиренные, говорил. И плевался без меры, рожи корчил.

Оба богатыря сошлись посреди поля.

Печенег был выше на полторы головы и шире в плечах, а русич держался правды и верил своим богам. Обхватили враги друг друга. Сдавил печенег так, что едва не хрустнули рёбра русича. Дыхание остановилось и лицо покраснело от напряжения. Давил, давил печенег, да не падал замертво русич, а как чуть ослабил хватку, так сдавил в ответ русич. И хрустнули рёбра печенега и потекли по губам багровые ручейки.

Пал печенег замертво и дрогнуло войско на той стороне поляны, что неприятельской обозначено. Подались кони вражины от стен Переяславля и не возвращались больше печенеги к градам русским.

Так Сёма узнал, как Владимир Святой, «не потеряв ни одного человека, отогнал врага от земель русских».

«Так вот почему двоеверие ещё несколько сот лет гуляло по Руси. Неужели действительно те, кому писанная нужными людьми история присвоила эпитеты “Великий”, “Святой”, “Мудрый” на самом деле не таков?», – подумал Сёма.

Что-то колыхнулось в душе и заныло по временам простым и славным. Но беспощадное настоящее упрямо потянуло к себе. Своих проблем хватало.