2

Варинка

Я неслась по лесу насколько хватало сил. Засохшие ветки хрустели под ногами. Один раз «лапа» молодой сосны саданула плечо. Чëтрт, больно!

Браслет на ноге мигал красным светодиодом. Суки сделали всё, чтобы его невозможно было снять. Во-первых, на нëм кодовый замок, а во-вторых, нужно выбрать: бежать или избавляться от браслета. Останавливаться нельзя, иначе тебя подстрелят, как куропатку. Нам и без того дали фору в пять минут.

Беги. Беги. Где-то же тут есть трасса? Хоть бы была дорога и машины.

Дыхалка сбивалась, бежать по лесу это не пробежка по асфальту. Где-то неподалёку вскрикнула соратница по несчастью, пронзительно и жалостливо: «Мама!» Дура, кого она зовёт? Матери отреклись от нас ещё в детстве. Им насрать, что с нами стало.

Кругом лес, пахнет грибами. Щебечут птицы и ни одного звука проезжающего автомобиля, только сзади громкие шаги тяжëлых берц. Топ, топ, топ. Мужчина бежит, размеренно пыхтя. От каждого хруста опавших веток под его ногами у меня замирает сердце. Пожалуйста, пожалуйста. Где же трасса? Нам сказали, что в этом направлении дорога.

Слëзы застилают глаза, я смахнула их ладонями со щёк и опять подстегнула себя словами: «Беги, Варя, беги!»

— Не уйдешь, мясо! Не уйдешь! Моя шкура! Моя добыча! — раздается сзади громко и весело.

— Кто вперёд подстрелит мясо! Мясо, иди ко мне! — ещё один громкий голос.

— Она будет моей, парни! Я из неё сделаю коврик для ног! — третий голос.

Мужчины смеются, преследуя. Раздаются несколько выстрелов. Я всхлипываю, а потом кричу, как та несчастная: «Мама!» В плечо больно впивается дротик. Падаю, теряя сознание. Больно. Меня не удосужились подхватить и я валяюсь на прелой траве. Перед глазами верхушки сосен и голубое небо. «Мама, почему ты так со мной», — мелькает последняя мысль перед тем, как в глазах меркнет свет.

Просыпаюсь со слезами на глазах. Я видела сон? Это всего лишь сон. Больно, как во сне. Нет, ещё хуже. Всё тело будто в огне и страшно зудит. Попыталась встать. Никак. Больно.

— Мама!

Зачем зову маму? Кто моя мама? Где я?

— Мама!

На крики вбежал мужчина в голубом костюме.

— Тише, не шевелись, тебе нельзя.

— Больно. Ты снова сделал мне больно. За что? Я снова провинилась? За что я провинилась? — сама не пойму откуда взялись эти вопросы, они выпрыгнули изо рта будто сами собой.

— Всё хорошо. Ты не провинилась. Просто заболела. Ты в больнице. Я врач. Сейчас мы тебе сделаем укол и боль утихнет.

В комнату входит ещё один мужчина. Делает укол в плечо.

— Миш, тëплого чаю с сахаром принеси, — говорит тот, что назвал себя врачом.

Миша убегает, а врач склоняется надо мной. Машет приборчиком у лба.

— Температура. В туалет хочешь?

— Хочу, — хрипло говорю я и кашляю.

Из-под кровати достают пластмассовую штуку, потом откидывают одеяло. Странно, почему мне всё равно, что я совершенно голая?

— Меня зовут Игорь Владимирович, а тебя? — спрашивает мужчина.

Я хмурюсь. А как меня зовут? Как?

— Не знаю. Я не помню, — всхлипываю я и снова кашляю.

— Ничего, память ещё вернëтся, не переживай, — улыбается он, осторожно прикасаясь к моему телу.

Непривычно ходить в туалет прямо на кровати в непонятную штуку, но мне нельзя вставать. Почему нельзя? Он сказал, что я в больнице. Почему?

— Чем я болею? — решилась спросить.

— У тебя обморожение и пневмония. Будут ставить капельницы и приносить лекарства. Обещаешь всё пить?

— А ты не будешь злиться, если я буду пить? — зачем-то спрашиваю я.

— Я буду только рад, если ты будешь лечиться и выздоравливать.

— Тогда хорошо. Только не злись, пожалуйста, — снова сознание подкидывает слова.

Игорь накрывает одеялом и идёт мыть руки. Потом поит меня чаем, который принёс медбрат. Напиток несильно горячий, но мне кажется, что он обжигает всё внутри.

— Как она? — спрашивает Миша.

— Температура тридцать девять. Жаропонижающее надо дать. Ну и остальное, что я выписал. Попроси нянечку судно вынести. Я сегодня буду спать здесь, на второй кровати. Если буду нужен, зови.

— Хорошо. Сейчас всё сделаю, — Миша снова уходит. Меня почему-то пугает столько мужчин в одном месте, но вот входит пожилая женщина, и я расслабленно выдыхаю.

— Может быть, ты что-то ещё помнишь? Как упала? Как оказалась в лесу?

Я напрягла память — и ничего, только этот сон, где я бегу по лесу от кого-то.

— Мне снился сон. Я бегу по лесу, а потом падаю на землю.

— Ты кого-нибудь видела во сне? Можешь рассказать. Может знаешь, что за лес был? — не унимался Игорь, расспрашивая меня.

— Там были сосны. Больше ничего не видела.

— Хорошо. Сейчас выпьешь лекарство и отдохни. Я скоро приду, — мужчина касается рукой моих волос и осторожно гладит по голове. Приятно. В чëм бы я не провинилась, меня простили. Даже на кровати разрешают спать. Точно простили.

Игорь

Захожу в ординаторскую, плюхаюсь на диван и набираю номер друга.

— Что, Игорь, новость о девушке? — без предисловий спрашивает Денис.

— Да. Она очнулась. Только свидетель из неё вряд ли получится. Она потеряла память. Имя своё вспомнить не может. Говорит, что видела сон, где бежит по сосновому лесу. И временами на какие-то слова или действия у неё непроизвольные реакции. Например на боль. Она спросила меня. За что я снова сделал ей больно? В чем она провинилась передо мной? Ты же знаешь, что мы не знакомы. Просто она не помнит, но что-то вызывает непроизвольные ассоциации, — поведал я.

— Плохо. А когда-то она вспомнит? И вообще, что за тупая игра в ассоциации.

— Не тупая, Деня. Так иногда бывает при черепно-мозговой травме. Есть случаи, когда люди помнят детство, но напрочь забывают то, что с ними происходило в течение года. Мозг таким образом защитил себя от негатива. Когда вспомнит, не скажу. Возможно, завтра или вообще никогда. Будут новости — сообщу. До связи.

Друг попрощался и отключился. Я задумался над ситуацией. То, что девушка не помнит, кто она — плохо. Документы не восстановить. Родню не отыскать. Держать в больнице её всё время не будут. Подлечат и она должна куда-то уйти. Куда? На улицу бомжевать?

Надеюсь, Денис сделает всё, чтобы найти её родных или друзей. Хотя если вспомнить то громкое дело, о первом речи не идёт. Там все детдомовцы были.

Перекусил тем, что принëс с собой, а потом пошёл к неизвестной. По палатам разнесли ужин, и сейчас нянечка заканчивала кормить её.

— Жалко бедняжку. Я бы хотела присматривать за ней. У меня последний рабочий день в четверг. Вы позволите приходить и ухаживать за ней, пока я ещё работаю? — сказала Клавдия Давыдовна.

Женщине было уже шестьдесят пять. Выйдя на пенсию, она десять лет проработала санитаркой в нашем отделении. Вчера баба Клава написала заявление на увольнение. Ещё немного — и эта прекрасная женщина уйдёт на отдых.

— Вы хотите в свой выходной тоже приходить? — спросил я удивленно.

— Да, пока могу присмотрю за ней. Ей же вставать пока нельзя. В пятницу у меня поезд, еду навестить сына в другой город, — заявила старушка.

— Приходите, если хочется. Слава богу, у неё не серьезная степень обморожения. Скоро и сама ходить будет.

Бабушка напоила пациентку чаем и ушла. Я присел на вторую кровать. Палата была платной, для ВИП клиентов, но это в девяностые тут могли лежать богатые пациенты, теперь они все в частных клиниках лечатся. Хотя находятся люди из среднего класса, которые лечат родных за деньги. В отделении было лишь три платных койки. В одноместной палате и в двухместной. Мне повезло, что обе свободны. Прилягу на вторую койку, чтобы отдохнуть ночью. Заодно прослежу за состоянием больной.

— Как ты себя чувствуешь? Болит? — спросил я.

— Не болит. Когда я смогу ходить?

— Завтра на перевязке скажу, — я улыбнулся.

— Спать хочется, — зевнула девушка.

— Тогда спи, а я пойду обход сделаю.

Больная прикрыла глаза. Я поменял бутылки в капельнице и вышел. В понедельник получу взбучку от заведующего. Вот любит Деня всех пострадавших ко мне тягать. За столько лет кого тут только не было — с огнестрелом, с ножевыми. Теперь вот «подснежник». Но девушку реально жалко. Завтра она себя не узнает, лицо и тело начало опухать. Теперь как минимум три недели понадобится, чтобы кожа снова пришла в норму.