5. Глава 2

Как только звучат первые аккорды, я растворяюсь в музыке, сливаюсь с ней. Парю вибрациями в воздухе, разбегаюсь переливами волн вширь. Я творю музыку. Я и есть сама музыка. Не только голос, но весь я. Целиком и полностью. В эти моменты я совершенно не думаю, как выгляжу, что делаю, какими извращениями занимаюсь с микрофоном и как на меня смотрят окружающие. Я просто распространяюсь звуковой волной по залу, всё выше и шире. Я лечу. Заполняю собой весь воздух, все углы, все сердца. Я — музыка! Неостановимая, неудержимая, не знающая препятствий и оков, чистая и абсолютно свободная!

Я как-то общаюсь в перерывах между песнями с залом, что-то несу, говорю, совершенно не думая, что и как. Не соображаю. Просто продолжаю течь волной, которую подхватывает зал. А волну подхватывают, я это вижу по горящим глазам. Эти глаза смотрят на меня, не отпускают ни на минуту, пока я стою на сцене, и даже когда спускаюсь, они следят за мной, провожают меня.

Я плыву в этом море горящих глаз, пробираюсь к двери для персонала. Понятия не имею, нужно ли мне оставаться в зале, как-то общаться с желающими поговорить. Не знаю. На этот счёт мне никто ничего не говорил. У меня сейчас законный отдых, а потом ещё блок выступления. И я хочу отдохнуть. Мне хоть в кучу себя собрать, потому что я всё ещё не совсем я. Всё ещё вибрирую волной по залу.

Пока я так плыву, меня несколько раз останавливают, говорят комплименты, трогают. Им очень хочется меня потрогать, погладить, хотя бы пальчиком коснуться. Они пожирают меня глазами. Жрут.

Пиздец. Лютый, невъебический пиздец.

Наконец-то я скрываюсь за дверью, куда вход посетителям запрещён, и могу расслабиться, выдохнуть. Только и здесь меня жрут глазами два тюленя. Два здоровенных амбала стоят и слюни на меня пускают. Что-то какие-то знакомые амбальчики. Не вчерашние ли, часом?

— Птаха, ты охуенен! — знакомо басит один, сглатывая слюни. — Как ты так делаешь?

Он пытается повторить какое-то движение. Получается дюже ржачно, и я прыскаю.

— Выпить хочешь? — сиплым хрипом спрашивает второй. Они похожи, как братья: оба здоровенные, плечистые, бритые, с квадратными челюстями, так что отличаю их только по голосам. — Водички или что покрепче?

— Водички.

Во время выступления я не пью спиртного. Не потому, что вредно, а потому что меня после алкоголя может вообще вразнос понести, так что лучше не рисковать.

Мощная лапа, одной оплеухой которой из меня можно дух выбить, вручает бутылку с водой. Стеклянную. Бля. Ну что за понты? Хорошо живут, раз водичка у них в стеклянных бутылочках. Буржуи хуевы.

— Птаха, ты это… — басит первый. — Если кто тебя обижать будет, ты не стесняйся, ты нас зови. Сразу Гришу и Пахана кликай.

— Да, — подхватывает второй. — Нас тут все знают, так что зови, если что.

— Спасибо, парни. Я запомню.

Эти грозные качки сейчас почему-то выглядят такими мишками, что стоит большого труда не заржать. В защитники набиваются. Вчера, значит, на капоте разложить хотели, а сегодня: свисти — примчимся. Всадники, блядь, на белом коне. Двое из ларца, одинаковы с лица!

Ладно, хуй с этими защитничками, пойду позырю на обстановку. Не со сцены.

Откупориваю бутылку и, сделав пару глотков, высовываюсь за дверь.

И тут же ко мне пристраивается вчерашний знакомец-кудряшка. Смотрит, как волк на кролика, голодными глазищами. Только к этому голоду теперь нотка высокомерия примешалась.

Терпеть таких перцев не могу.

— Ну что, Птичка, позволишь сегодня тебя угостить? — сладенько спрашивает он.

Я хмыкаю и верчу у него перед носом бутылкой.

— Прости, браток, ты опять опоздал. Меня уже угостили.

Бросаю это ему в лицо, вижу, как оно малёх обтекает, и уже разворачиваюсь, чтобы уйти, как чувствую, что его лапина смыкается на моём запястье. Он по-хозяйски дёргает меня к себе и, нависнув, почти шипит:

— Ты же теперь тут местная птичка, не залётная. Так что не выпендривайся. Не сегодня, так завтра раздвинешь ноги. А я человек обеспеченный, могу каждую ночь тебя заказывать.

Выговаривая всё это, он как-то невзначай демонстрирует то золотые часы, то перстни.

Вот же уёбище! Ещё бы банковскую карту показал!

— А теперь послушай меня, еблан кудрявый, — не сдерживая голоса, говорю я. — Если ты, мачо сраный, нафантазировал тут, что половым гигантом трахаешь меня во все щели, а я такой — ах-ах! — голубой фиалочкой тебе отдаюсь, то ошибаешься. Я не фиалочка, а ты явно не гигант. Ты для меня всего лишь член и кошелёк с деньгами. Всё. Можешь хоть каждый день приползать. Только смотри, «человек обеспеченный», чтобы секс хорошим был, а то ж на смех подниму. А теперь, если не хочешь поздороваться с Гришей и Паханом, то подбери челюсть и убери лапу. Мне на сцену нужно. Работать.

С этими словами я вырываю руку из его ослабевшего захвата и пру на сцену.

Ух я ща спою! Я ща такого спою — век помнить будут!