1. Глава 1

Развожу в стороны руки. Они сверкают огненно-красным оперением. Пламя, живое и подвижное, струится, переливается, играет красками, искрит. Мощный взмах — и я лечу, парю на тугих струях воздуха. На туго натянутых струнах. Тончайшие, невидимые струны гудят под моими крыльями, рождая чудесную мелодию, и серебряные листья могучего древа вторят ей, дрожат, вплетая в музыку свой ритм, свой звон. Я лечу мимо ветвей этой вековой гигантской яблони, изредка задевая крыльями золотые плоды, и тогда в мелодии появляются новые ноты — сильные, гулкие, радостные.

Лечу, упиваясь мелодией, предаваясь волшебному восторгу, и тут замечаю далеко внизу на зелёной поляне сверкающие золотом искры. Это яблоки. Но как они упали? Неужели я увлёкся песней и неосторожным движением сбил их?

Коротко взмахиваю крылами и быстро спускаюсь. Яблоки лежат на шёлковой траве аккуратной кучкой. Не может быть, чтобы они так упали, да и блестят они как-то странно, незнакомо. Приглядываюсь, принюхиваюсь, и тут замечаю взгляд. Тяжёлый, материальный взгляд. Он буквально прибивает к земле, давит.

Это ловец! Нужно лететь! Нужно!

Но…

Поздно.

Сильные руки в чешуйчатых рукавицах уже схватили меня за ноги. Изо всех сил бью крыльями, рву ветряные струны, рвусь ввысь, но он держит и тянет вниз. Тянет. Сдавливает железные тиски. И пожирает глазами. Именно от этого в панике бьётся сердце, от этого хочется кричать, разрывая собственное горло. И я кричу, рвусь. А потом замечаю клетку. Тонкие золотые прутья окружают меня со всех сторон. И нет уже солнечной поляны, нет векового древа, ничего нет. Только подводная тьма и клетка. А ещё монстр, который ласково смотрит на меня и трогает чешуйчатой лапой оперенье.

— Жар-птица, — шепчет монстр. — Моя… Мой Ярик…

И открываю глаза.

Потолок. Ровный белый потолок с точечными светильниками. Но они не горят. Свет пробивается из-за задёрнутых светло-зелёных штор и мягко заполняет собой огромную комнату. Я лежу на гигантской кровати под тёплым одеялом. Впереди в обрамлении деревянных панелей булькает пузырями встроенный в стену аквариум.

Что это?

Где я?

Как я здесь очутился?

Нихуя не понимаю.

Вытаскиваю руки из-под одеяла и замираю, глядя на них.

Запястья. На них красные полосы. Это от наручников. Я помню. Я…

Дурман сна рассеивается окончательно, и я вспоминаю. Резко, отрывочно, вспышками. Воспоминания врываются осколками битого стекла, царапают, ранят, раздирают меня…

…Наручники. Он защёлкивает их на мне, задирает вверх руки, а потом стаскивает одежду и начинает ласкать, целовать, вылизывать меня. Не остаётся, наверное, ни одного сантиметра тела, который бы он не облизал. Это сводит с ума. Это просто невозможно терпеть. Я извиваюсь под ним, пытаюсь выкрутиться, увернуться. Но всё без толку. Он не останавливается, а только заводится ещё сильнее и уже не облизывает, не целует, а кусает. Кусает и шепчет, шепчет:

— Ты мой, мой… моё солнышко… только моё…

А потом он трахает меня. То жёстко и грубо, то медленно и нежно. Доводит до исступления, до еле слышных стонов, до срывающихся криков. Он играет моим телом, как виртуоз. Он знает каждую точку, каждый миллиметр на нём и, как пианист, нажимает на мне нужные клавиши. И тело отвечает, с восторгом поёт эту агонию страсти, безумства и подчинения. Полного подчинения. Он доводит меня почти до пика, возносит к небесам блаженства, а потом опрокидывает обратно в бездну, кусая, царапая, сжимая железными тисками и не давая кончить. Он контролирует меня, контролирует моё тело полностью. Управляет мной. А я совершенно ничего не могу сделать, безвольная птичка в лапах хищника. Могу только стонать, кричать и жалобно хныкать, когда он снова не даёт мне разрядки. А он, упиваясь моей беспомощностью, упиваясь своей властью, нежно шепчет на ухо:

— Маленький, скажи, чей ты? Чьё ты солнышко?

И я, уже окончательно задыхаясь от нестерпимого жара, чуть не плача от боли и утопая в его безумстве, выдыхаю:

— Твой… твой…

Вырвав из меня эти слова, он запечатывает мой рот своим и, наконец, доводит до оргазма. До сумасшедшего, термоядерного оргазма. Я взрываюсь сверхновой и на время перестаю существовать вообще, полностью растворяясь. Я парю в невесомости, не помня, кто я, где и зачем. А потом всё повторяется опять. Он снова и снова истязает своей чудовищной нежностью.

Не знаю, сколько это длится, сколько раз он проделал это со мной. Воспоминания превращаются в кавардак и швыряют меня куда-то в конец, когда он снимает наручники, бережно и аккуратно гладит запястья, а затем начинает вылизывать языком вспухшие от браслетов места, лижет и целует ладонь, каждый палец выцеловывает. А я дрожу. Уже не знаю от чего, просто дрожу.

Последнее, что помню, это холодное стекло у губ, вкус яблочного сока и шёпот:

— Спи, моё солнышко. Отдыхай…

Всё. Это всё. И это пиздец.