6. Долгая Ночь

Известие, озвученное Вальпургой за ужином, вызвало сперва молчание, а затем — череду тяжёлых вздохов. Хорошо хоть здесь были лишь домочадцы Девичьей башни, то есть никаких стариков Моррва с их бесконечно задетой гордостью.

Сепхинор потупился в свою тарелку с зеленью и скумбрией. Глен, напротив, есть перестал и одарил супругу тяжёлым взглядом. Банди, Мердок и Эми, которые трапезничали в другой стороне стола, дружно навострили уши, но тактично делали вид, что не слушают.

Валь, впрочем, и не ожидала, что Глен будет милостив. Он никогда не оглядывался на то, что уже успело произойти, и каждый раз обижался, гневался и затем извинялся по новой. Вот и сейчас он скривил губы, давая понять, что рассержен.

— Понятно, столько работы ради Долгой Ночи впустую, — бросил он. — В последний момент ты объявляешь, что предпочитаешь семье общество дяди. В обмен на змеятник. Честь семьи за кучу его бестолковых, заброшенных, ничего не умеющих змей, которых ещё кормить надо. Ты будто нарочно находишь способы унизить нас перед честными людьми. Но что я могу сказать? Благородная кобра Змеиного Зуба считает, что любые её деяния достойны. Дай Бог, чтобы другие семьи считали так же, иначе нашей репутации конец.

— Я считаю, что это моя возможность поправить взгляды герцога на жизнь и вернуть его в лоно семьи, — тактично ответила Валь.

— Жалко, что он выбрал для этого Долгую Ночь, — расстроенно молвил Сепхинор. И сердце Валь сжалось. Наверняка он приготовил ей какой-то подарок. Наверняка надеялся, что они с Гленом помирятся и объединятся, чтобы встретить наступающий год. Но ему она тем более не могла рассказать правду!

Валь сама позвала сына спать вместе с ней, и, к её облегчению, он согласился. Мальчик перестал хандрить и вновь сделался задумчивым, погружённым глубоко в свои мысли. И она хотела хоть как-то его взбодрить.

— Как твоя страшная история, милый? — спросила она ласково, пока вновь заплетала на ночь косы. — Понравилась Хельге?

— Хельга не поняла, — пожал плечами Сепхинор. Он тоже ещё не лёг, а болтал ногами, сидя на другом краю постели. — Иногда она мне кажется слишком глупой. Но и я многого не понимаю. Например, зачем нам змеятник Летнего замка.

Леди не должна врать, а благородная кобра Змеиного Зуба тем более. Но что поделать, если изо дня в день снежный ком лжи лишь набирал обороты? Валь уже не представляла себя без обманов и отговорок, которые спасали её от ежедневных скандалов.

— Милый, понимаешь… — она тяжело вздохнула, но заставила себя перешагнуть эту незримую черту в очередной раз. — Герцог не умеет обращаться со змеями. Я услышала, что он хочет их распродать или вовсе выпустить в зиму, и я поняла, что этого нельзя допустить. Проще один раз выполнить его требование, чем допустить то, чего никогда не допустит настоящий островитянин.

Сепхинор повёл бровями и склонил голову к плечу. А затем ответил тихо:

— Мне жаль змей, но я, наверное, не настолько благородная кобра. Ты мне нужна больше них.

Впервые Валь по-настоящему ощутила себя предательницей семьи. Но отец всегда говорил: «Ты знаешь, как надо, даже если остальные не знают».

Она решила, что может себе позволить быть с Сепхинором откровеннее. И, поймав его обиженный взгляд, сказала ему так же негромко:

— Всё несколько сложнее, мой хороший. Но я тебе обещаю, что это всё вот-вот закончится, и я наконец буду с тобой. Доверься мне.

— Ладно, — слабо улыбнулся мальчик. — До наступления ночи подарки всё равно дарить нельзя, так что подождём послезавтра.

— На самом деле, можно. На работе все так делают.

— На работе — это не по-настоящему! По-настоящему — это только когда все закрылись, тьма настала, и надо дарить. Чтобы нечисть через окна видела, что тут точно все любимы и заботливы, и ничем нас не пробить.

— Да-да, ты прав, — хмыкнула Валь и отклонилась назад, чтобы дотянуться до Сепхинора, обнять его и поцеловать в лоб.

— На самом деле, если бы я мог загадать этой ночью желание, я бы загадал, чтобы у нас у всех было по отдельному дому, — продолжал рассуждать Сепхинор. — Чтобы туда не могла заходить леди Дала и подсовывать вместо интересных книг свои дурацкие сказки про змея Халломона. И чтобы мы собирались вместе как гости, потому что в гости люди всегда ходят радостными. А вместе, напротив, живут только злыми.

— Это не всегда так, — вздохнула Валь. — Как ни крути, к тому же, люди нужны друг другу. Неужели ты хорошо бы чувствовал себя совсем один?

— Если бы я мог приходить к вам в гости в выходные — то да, — честно сказал мальчик. — Ты только не обижайся. Просто я люблю быть наедине с собой. Как змея муссурана. И мне ничуть от этого не плохо.

— Тогда у тебя для этого будет хотя бы змеятник, — промолвила Валь и уткнулась взглядом в пол. Ей не хотелось думать, что это из-за неё Сепхинор решил стать отшельником.

Как всегда в таких ситуациях, Глен не спустился к завтраку, и в башне царила атмосфера подавленности. Но Валь собиралась как ни в чём не бывало. Она взяла с собой и ночную рубашку, и сменное праздничное платье, и гостинцы, и кулон с портретами сына и мужа внутри. И, конечно, Вдовичку. Длинная бурая мулга легла на её плечи тяжёлым грузом. Судя по её сонливости и отсутствию аппетита за последнюю неделю, она готовилась к линьке. Но она без возражений обвилась вокруг шеи Вальпурги, и та прикрыла её сверху шалью. Затем надела кроличью шапку и была готова.

— Зачем вам с собой змея? — поинтересовался Банди. Он одиноко стоял при входе и смотрел на снегопад и покрытые маленькими сугробами падубы за окном. Сегодня у всех был выходной, даже у мастеровых.

— Для статусности, конечно. Нынче не все дворяне могут похвастаться настоящими ксакалами.

Баронесса расположилась на диване в ожидании экипажа, который за ней должен был прислать Беласк. Снежный день светил через витражное окошко, превращая всю гостиную в цветной калейдоскоп. Рама отцовского портрета сияла ярко, однако сам он будто оставался в тени, не удостаивая дочь взглядом.

С Сепхинором она попрощалась ещё у себя в будуаре и оставила его досыпать. С Эми поболтала на кухне. Глен, вестимо, не собирался давать ей аудиенцию, поэтому оставался лишь каменщик.

— Банди, можешь подойти на минутку? — попросила она аккуратно.

Тот отвлёкся и с готовностью приблизился, а затем развернул к ней стул от обеденного стола и сел напротив.

— Да, миледи?

— Как твои успехи на бирже?

— Потихоньку, полегоньку. Ваш пакет я буду хранить у себя, пока не вернётесь.

— Верно, — улыбнулась Валь. Сперва Банди казался ей скользким типом, но теперь она чувствовала, что они отлично понимают друг друга. Без лишних слов, как говорится.

Она нерешительно замолкла, не зная, говорить ли то, что собиралась. Но взгляд Банди давал понять, что он ждёт именно этого. И тогда Валь, склонившись к нему поближе, сказала тихо:

— Не подумай, что я не могу положиться на собственного мужа. Но… если что, пожалуйста, позаботься о Сепхиноре.

Золотистый взгляд бывшего каторжника стал острее. Он понимал, о чём она. О том незаметном чувстве тревоги, которое охватило остров.

— Можете на меня рассчитывать, — ответил он без тени лукавства.

Вальпурге стало легче, и она виновато улыбнулась. Она не хотела показаться пугливой, но… теперь она знала так много, что ей было неспокойно буквально от всего. И она никак не могла дождаться, когда же газетчики возвестят победу Адальга.

Пережить эти последние часы тьмы перед рассветом труднее всего.

Их молчание нарушил топот копыт на подъездной дороге, и настала пора прощаться. Вальпурге это тоже далось непросто; уходя из дома, она отдавала себе отчёт в том, что это первый её праздник Долгой Ночи без семьи. Отдельно от мягких ковров, узорчатых гобеленов, что вышила мать; отдельно от радужного света цветных стёкол и множества свечей; вдали от шорохов родного очага и задумчивого взгляда удава из галереи на втором этаже.

С другой стороны, Эпонея — тоже её семья. И, хоть её никак не назвать Видирой, она так радушна и так дружелюбна, что от неё тяжело уходить.

А иногда хочется позволить себе быть с тем, кто не требует никакого особого обращения. Валь поняла это впервые для себя, и также впервые решила разрешить себе такую мысль.

Тем более, Эпонея была беспредельно счастлива её видеть. Под её большими детскими глазами залегли такие же большие круги от бессонницы и тревожности; при виде сестры она кинулась к ней, как заброшенная хозяевами собака, и прижалась, не желая отпускать её.

— Прости, прости, что тебе пришлось приехать, — зашептала она, уткнувшись в её плечо. — Но я не могу! Не могу! Мне страшно. Я открываю окно и слышу, как газетчики орут про битву. Я боюсь, что Адальг умрёт. А ОН придёт за мной! Он не даст мне укрыться, не даст спрятаться, он заставит меня…!

«Замуж не по любви, какая трагедия», — с иронией подумала Валь, но Эпонее нельзя было не сочувствовать. Тем более, Валь взялась утешать королеву и помогать ей переживать тяжёлое время; а она всегда выполняла то, что обещала. Поэтому она крепко закрыла резную дверь, увлекла Эпонею за собой и села вместе с нею на их излюбленное канапе. Впрочем, сестра прижималась к ней так отчаянно, что ей не удалось бы даже поставить чайник на огонь.

— Он тебя не получит, — принялась увещевать баронесса и гладить её по пушистым солнечным волосам. — Король созвал знамёна, чтобы не допустить этого. Он просто разобьёт его армию наёмников, потому что наёмники не созданы для того, чтобы выигрывать войны, они сражаются без чести и верности, за звонкую монету. А потом он поймает его и повесит.

— Нет, о нет, — горячо возражала Эпонея. Её горчичные глаза лихорадочно блестели. — Ты его не знаешь. Он чудовищный. Он не человек. Он никогда не позволит себе проиграть! Он обязательно сделает что-то, придумает что-то, чтобы обмануть Адальга, и я так боюсь, что у него получится, так боюсь…

— Да не получится у него ничего! Откуда ты вообще знаешь, какой он? Ты хоть раз с ним общалась?

Сдержав подступившие к горлу рыдания, Эпонея ответила тихонько:

— Да. В Ририи. Много лет назад, когда я была ещё совсем ребёнком, а он… наверное… тоже. Он как-то подкараулил меня в саду. Весь замотанный с ног до головы, только глаза видны. Какие ужасные глаза! Бледные, как у мертвеца, и как сейчас помню: такая отвратительная паутина, будто бы затянувшая его зрачки. И чёрные провалы под веками, будто он уже сгнил!

Она задрожала сильнее, и Валь пожалела, что вообще подняла тему распроклятого демона. Но, возможно, она могла с помощью этого разговора разубедить Эпонею в его чудовищности.

— То, что ты описываешь, — это просто болезнь. Светобоязнь, пороки зрения. Но вот что действительно ему стоило бы вылечить, так это любовь превращать это всё в театр и пугать маленьких девочек.

— Нет, нет, я знаю, что он не просто человек, — отказывалась верить Эпонея. — Он заговорил со мной и тихим страшным голосом, будто ветер, воющий в трубе, сказал: «Вот ты где, моя невеста!». А я ему ответила, что он меня пугает, не хочу я быть его невестой! А он и говорит: «Ты будешь, ты мне обещана. Даже если не захочешь». И засмеялся. Он будто призрак, что привязан к земле неугасимой ненавистью; и, узнав, что он такое, папа готов был нарушить любое соглашение, чтобы меня ему не отдавать. Ведь когда наши семьи заключали договор, никто не знал, что родится чудовище! Упрямое, не желающее отступать. Он писал мне письма, называл меня всегда «моя певчая ласточка», а мне читать было противно. Столько лет он не появлялся на людях, столько лет его отец опровергал слухи о нём, чтобы потом все эти кошмары оказались правдой…

— Он просто использует тебя как последний шанс жениться не на простолюдинке, — проворчала Валь. — Призраки же не растут, как дети. А он прекрасно знает, что ничто, кроме клятвы, не заставит ни одного дворянина отдать свою дочь такому страшилищу, даже графу. Он человек, милая, злобный, увечный человек.

— Нет! — отчаянно пискнула Эпонея. — Я видела его платок на голове на просвет луны! И в там были будто бы… рога! Как у демона!! Понимаешь?!

Валь закатила глаза, но не дала сестре это заметить. А та продолжала:

— И недавно у нас такое началось! Странствующие схолиты начали называть его избранником Схолия. Ну Схолий же козёл; вот и он! Белый, как мертвец, с рогами и Бог знает чем вместо лица! Может, он и есть козёл с руками и ногами, понимаешь? Живой избранник Бога Горя? А я смею ему противиться? Он ведь найдёт способ до меня добраться, дотянуться, смерть неумолима — и он тоже…

— Да не говори ерунду, — не выдержала Валь. — Избранника бы воспевали, а не преследовали, если б он только мог доказать и показать свою избранность. Уродство таковой не является. А за деньги, которых у него, видимо, предостаточно, можно и не так пыль в глаза пустить.

— Но… — Эпонея крепче стиснула её плечо, а затем расслабила хватку. Выпрямилась и поглядела на неё прояснившимся глазами.

— Он и правда сколотил себе состояние… как-то хитро, что-то там с капиталами и финансами.

— Ну вот видишь! — развела руками Валь. — Дай сотню иров любому бродяге, он и не такое налает.

— Но он и правда изворотливый, как гадюка… Все эти его планы могут доставить Адальгу немало неприятностей, ведь Адальг — он такой честный, такой доверчивый…

— Изворотливый, да не хитрее, чем твой папа и вся внутренняя разведка Харцига, — Валь забила последний гвоздь в гроб авторитета надоедливого мятежника. — То, что ты здесь, а вся война ведётся там, — очередное доказательство тому, что этот чёрт слишком много о себе думал.

Эпонея расцвела восторгом и благодарностью.

— Да, ты права! Ты права! Ох, Валь, ты не представляешь, как мне помогли твои мудрые слова и доброе сердце! Король, конечно, тоже пытался, но обычно… Обычно если я начинала ему жаловаться, он приходил в такое бешенство, будто готов был выскочить из постели и прямо в портках бежать крушить восстание.

Щёки баронессы тронул румянец, когда она представила это зрелище. Но она тут же попыталась отогнать от себя наваждение и усадила сестру ровно, а сама встала. Нужно было приготовить чай, поставить на окно свечи, развесить бумажные фонарики и убрать беспорядок, чтобы злым духам ночи негде было спрятаться, если вдруг они проберутся внутрь. А потом ждать, когда стемнеет, и можно будет приниматься за кексы, печенье с корицей, тосты с сиропом из пряного портвейна, а также прекрасный торт-пирамидку. Такой Видиры не готовили, но он встречался в традиционной кухне на Долгую Ночь, и благодаря Миромо они рассчитывали его попробовать.

Кроме того, вместо принятого среди столичных дам вина, хозяин кабаре предоставил им лишь островной коньяк, виски и бренди. Эпонея засмущалась, увидев сей набор, но Валь убедила её, что если змеиная леди пьёт, то только лишь такое. Островитяне всё превращали в предмет для гордости: если из местного винограда получалось плохое вино, то они научились готовить отличные коньяк и бренди, если на большой земле пили пиво, то здесь из ячменя и ржи изготавливали именно виски.

Вместе они убрали сундуки под кровать и на полки подле двери, затем развесили платья и перемыли посуду. И, наблюдая, как вечер опускается на город, зажгли ряд цветных свечей на подоконнике. Потом немного попробовали виски.

— А теперь пора приодеться, — сообщила Валь, взглянув на часы.

Она достала привезённое с собой праздничное платье в цветах Видиров: синий подол, корсетная часть цвета морской волны, зеленые змейки в золотых сплетениях узоров на вороте и рукавах. Царственное и чинное, это платье отвечало всем строгим канонам торжественных одеяний острова, у него были длинные рукава и вырез, который заканчивался на четыре пальца ниже ключиц. Эпонея с любопытством наблюдала, как Валь надевает его на своё нижнее платье, и помогла затянуть его шнурами от груди до самого низа. А затем отошла, чтобы посмотреть, что получилось.

— Ах, оно такое роскошное, расшитое, правильное… — протянула королева. Сама она уже облачилась в пышное салатовое платье, словно капуста, с тёмно-зелёными лентами и белыми вставками кружев в рукава. — Но… очень взрослое? Ты в нём будто на двадцать лет старше, чем в рубашке! Может, это из-за этого ворота и угловатых плеч…

Валь сперва хотела защититься, ответив привычным «так на острове одевается всякая леди, что желает соответствовать канонам змеиной красоты». Но, уже раззадоренная алкоголем, она вступила в игру и поинтересовалась:

— По-твоему, плечи должны быть покатыми, словно у тарпана, и под юбку ещё бы здоровенный кринолин, чтобы быть как чайник?

— И ворот этот убрать!

— Ну и буду я тогда тененской, а не Видира, — мотнула головой Валь.

— Давай просто попробуем, а? Мы же одни, никто не увидит! Где моё платье на шнуровке, чтобы на тебя тоже село… — она вытащила из гардероба платье верескового цвета из переливчатого шёлка и лёгкого муслина. У него были узкие плечики и пышные рукава, расшитые узором так, чтобы напоминать цветущую сиренево-голубую клумбу. Не без сопротивления Валь влезла в новый наряд, но с присущим ей упорством довела дело до конца, надела кринолин и под руководством сестры распределила косы на плечах так, чтобы было больше похоже на пышный столичный образ.

Она сама испугалась, когда из большого напольного зеркала на неё посмотрела тененская кокетка. Этот яркий, блестящий вид не перекрывался даже её исключительно видирским лицом и высоким ростом. Её образ будто весь опошлился, превратился в девчачий, легкомысленный, так что Вдовичке было бы впору сейчас покинуть помещение и поведать остальным змеям никогда больше не слушаться этой фифы. Валь с недоумением взяла подол и, не зная, зачем, покрутила им из стороны в сторону, как постоянно делали игривые девицы.

— Ух, ну вот видишь! — всплеснула руками Эпонея. — Теперь тебе точно двадцать, а не сорок пять плюс шесть детей. А теперь улыбнись?

Валь подняла уголки губ и снова несколько зарделась, рассматривая своё отражение.

— Этот румянец у тебя на щеках настоящий! Да ты же не красишься совсем, вот это прелесть, — восхитилась юная королева. — Если бы тебе немного подвести линию ресниц, было бы…

— Нет уж, это слишком! — перебила баронесса. Но вертеть кринолином было почему-то так приятно. Она выставила из-под юбки свою ногу в сапожке, поскольку платье ей было коротко, как ни крути.

— Интересно, у нас обеих золотистые глаза, но они какие-то разные… — протянула королева и смешно оттянула вниз свои веки, чтобы лучше разглядеть радужку. Валь тоже подняла взгляд назад в зеркало и хмыкнула:

— У тебя они жёлтые шафрановые, у меня цвета тёмного золотарника.

— На острове есть название для каждого оттенка жёлтого, да? Ты научишь меня всем! — рассмеялась Эпонея и пихнула Валь в бок, а та отпрыгнула. И, подхватив непривычно громадную юбку, отбежала в сторону. В груди взыграл глупый жеребячий восторг, который заставлял скакать и прыгать туда-сюда, смеясь и сминая роскошные наряды. Они принялись носиться. Валь скинула сапоги и умудрилась запрыгнуть на кровать, Эпонея последовала за ней, и они вместе повалились в неприбранную постель. Смех не давал им дышать, и обе блаженно обмякли, рассматривая, как вкривь и вкось улеглись пышные платья. Однако отдыхать было ещё рано: Долгая Ночь лишь начиналась!

Тьма опускалась на Брендам, и не было окна, в котором не зажгли бы свеч. Сидя на широком подоконнике между лепной имитации колонн, окружающих раму, девушки пересчитывали эти окна, пытались рассмотреть в далях снежного тумана чёрную башню Моррва, пили марочный коньяк из винограда сорта коломбар и пробовали разнообразное традиционное печенье. Эпонея донимала сестру расспросами об обществе острова, а Валь лишь изредка интересовалась столичными обычаями в ответ. Королева так много смеялась, что удержаться от улыбки было сложно. Но наконец, уже весьма разогретая, она спросила у Валь достаточно прямо:

— Скажи, неужели вот так выглядеть — это действительно обязательно для вас? Вам правда не видно, что это некрасиво, особенно для молодых леди?

Баронесса почти ждала этого вопроса. В глубине свой души, хоть она и не желала этого признавать, она была чем-то согласна с нею. Но она не позволяла себе об этом думать. Кроме того, она не была уверена, что ответит правильно, но постаралась быть тактичной. И дружелюбно объяснила:

— Понимаешь, следование древним традициям складывается из всего. Из манер, из молитв, из поддержки круга общения, из содержания змей и расписания дня. Ты не можешь выкинуть что-то одно и считать, что ты по-прежнему живёшь по заветам Змеиного Зуба. Нужно стремиться ни в чём не отходить от учения наших предков и делать это честно, не пытаясь лукавить.

— Но зачем? — искренне недоумевая, спросила Эпонея. — Выглядеть хорошо, следовать моде — чем это оскорбляет древние традиции? Так ли нужны традиции, что уродуют хорошеньких, как ты, девочек?

— Ну, послушай, — засмущалась Валь. — Учения наших предшественников были узаконены много лет назад. Они пришли к ним потом и кровью, и мы не мудрее них, чтобы самостоятельно пытаться познать то, что узнали они.

— Выходит, предки в своих законах прописали фасон платьев?

— Нет. Они описали то, как следует жить, чтобы остров не отвергал нас. С детства мы строги и взыскательны к себе, мы не соблазняемся музыкой, танцами, праздностью, яркими одеждами и обилием вкусной еды. Сдержанность и воспитание — наши постулаты от рождения до смерти.

— И чем плохо, если молодёжь позволит себе чуть больше, чем старики? Это же во всех религиях так, Валь! Ианиты тоже учат всех жить постной жизнью, да только и сами далеки от неё.

Валь посмотрела на неё серьёзным взглядом. И ответила:

— Только те, кто живёт по законам острова, могут на нём выжить. Сейчас зима, моя дорогая сестра, и большинство змей спят в подвалах или в Доле Иллюзий. Но все остальные сезоны для каждого из нас — это игра со смертью. Будь ты простолюдин, или мещанин, или дворянин, — вы все равны, если вас укусит самая обычная гадюка на улице. Она может повстречать тебя где угодно: в саду, в холле, в бальной зале, в постели. Конечно, если ты не покидаешь замка, это одно; но практически каждый из нас ежедневно остаётся в живых только потому, что остров — или воля рока — или Рендр, Великий Аспид — так решили. Чтобы не призвать на себя гнев Змеиного Зуба, все островитяне должны быть едины в стремлении служить ему и соответствовать его догматам во всём до самых мелочей. Иначе… история знала случаи, когда на город обрушивались сотни ядовитых змей, призванных покарать разнежившихся брендамцев. Но ещё чаще такое случалось тогда, когда нас пытались завоевать чужестранцы. Для Рендра мы стараемся жить нравственно, воздержанно, целомудренно. А он отвечает милостью и защищает нас штормами и аспидами, если нам грозит опасность.

Теперь Эпонея выглядела впечатлённой до глубины души. Она перевела взгляд в зимнюю ночь Брендама и всмотрелась в краешек моря, что можно было разглядеть из мансарды. Вода была неспокойной, и корабли качались на ней, как скорлупки.

— Значит, я точно не одна из вас, — тяжело вздохнула она. — Я знаю, для вас важнее всего — никогда не покидать остров. Но я не могу себе представить такую жизнь. Здесь я уже точно чужая, а в Харциге или в Ририи все ещё островитянка. На континенте островитянки считаются не слишком-то красивыми… вернее даже…

Заметив её смущение, Валь легонько толкнула её плечом и усмехнулась:

— Давай!

— В общем, мужчины называют ваши лица лошадиными. Прости, — откровенно сообщила Эпонея. Но тут же поспешила добавить:

— Однако ты куда красивее многих островитянок, что я видела. Твоя красота просто немного не такая, как у нас принято. Вы действительно отличаетесь. Но здесь-то ты, должно быть, просто эталон?

— «Благородная кобра Змеиного Зуба», — хмыкнула Валь. Но Эпонея разглядела в её глазах мрачноватый оттенок и тут же спросила:

— Ты обиделась?

— Нет, нет. Просто тебя называют «Диким цветком Змеиного Зуба». Мою подругу, не такую породистую, но более… симпатичную? Её именуют «Дриадой из Лубни». Девушек, которые мужчинам кажутся красивыми, они зовут в честь цветов. А остальных… воспитанных, родовитых, признанных, как я… в честь змей. Я только сейчас это поняла.

— Для вас же это должно быть комплиментом?

— Да, но… есть какая-то неуловимая разница, — задумчиво заключила Валь.

В молчании они перешли к торту-пирамидке. По очереди снимая по колечку, они довели его до дна тарелки, укрытого узорной красной салфеткой. Большие башенные часы Брендама пробили полночь. Услышав их гулкий звон, многие подвыпившие горожане затянули песни. И тут глаза королевы ожидаемо засверкали, как огранённые алмазы.

— Нет, — предвосхищая её предложение, заявила Валь. — Нельзя привлекать к себе внимание.

— Брось, Валь! Все поют! И я тоже упражняюсь время от времени. Миромо разрешил мне! Он сказал, эта мансарда специально отделана так, чтобы шум не долетал до других этажей. А там, внизу, сейчас целое представление! Оркестр, танцовщицы, алкоголь! Ну!

Баронесса кротко вздохнула и пожала плечами. Действительно, даже сквозь закрытое окно досюда доносились отголоски праздничных напевов.

— Тогда пой сама. Я не умею. Но хочу послушать; Адальг говорил, твой голос необыкновенно музыкален.

— Ой, ну это он всегда готов сказать, — раскраснелась Эпонея. Она спрыгнула с подоконника и прошлась по комнате в поисках партитур. А затем отыскала их вместе со всей своей нотной папкой в верхнем ящике комода.

— Так, что ж такое исполнить… «Танго павлинов»! Нет, или… «С любовью, твой рыцарь». Хотя… я вот недавно, когда поняла, что мне предстоит на остров ехать, решила выучить вашу традиционную народную «Песню Дола». Но она… пианиссимо, морендо… словом, не праздничная ни разу.

— Спой, — настойчиво попросила Валь. — Я хочу услышать её.

Эпонея поджала губы и подняла брови, пробегая глазами по тексту. А затем набрала полный живот воздуха и затянула тихим, звенящим, как ручеёк, голосом:

— Что ты ищешь, ветер буйный,

В мрачном море, в толще вод?

Что ты рыщешь, ветер горный,

Далеко от снежных гряд?

Не меня ли ищешь, сизый,

Не за мной пришёл ли вниз?

Не в моё ль вонзишься сердце,

Не меня ль с собой умчишь?

От тебя спастись не чаю,

Я смиренно преклонюсь.

От тебя я, ветер, знаю,

Скорой смерти ждать укус.

Зов не погаснет, зов не утихнет.

Подчиняйся ему, отдавайся ему.

Остров воззвал, на страх твой, на гибель.

Остров нас ждёт, не противься ему.

Там так ясно солнце светит,

Там так тихо ждёт ковыль.

Там наш аспид вечный дремлет,

Там веков осела пыль.

Там нет холода, нет страха;

Ядовитый змей там спит.

Там цветок зимой не чахнет,

Блещет горный малахит.

Ты оставь семью, родной,

Ты пойди за зовом древним,

Ты найди ход под горой,

Ты забудь, кем был, и спевший

Песню ветер будь с тобой.

Зов не погаснет, зов не утихнет.

Подчиняйся ему, отдавайся ему.

Остров воззвал, на страх твой, на гибель.

Остров нас ждёт, не противься ему.

Валь растворялась в её напеве. Она ни за что бы не сказала теперь, что тененске не дозволено даже браться за гимн Долу. Ни одна наученная рендритскими жрицами леди не сумела бы спеть его более достойно и чувственно одновременно. Эпонее был незнаком древний страх стать тем, кого позовёт Великий Аспид из глубин острова, но она знала своё дело. И в её исполнении «Песня Дола» вновь тронула сердце баронессы.

Что чувствовал папа, когда ветер «пришёл за ним»? Когда он должен был оставить семью после стольких испытаний за руку и сердце леди Сепхинорис. Почему такое великое благо от Бога столь жестоко оторвало его от жизни, в которой он только-только обрёл мир и радость?

Счастлив ли он среди чешуйчатых детей Рендра, или его терзает вечная тоска по оставленной семье? Может ли мироздание быть так безжалостно? Или всё же герцог забыл их, слившись с корнями дивных деревьев Дола?

— Валь, ты что, плачешь? — Эпонея отложила ноты и подбежала к ней, взяла её за плечи, взглянула в её глаза. Баронесса замотала головой и сморгнула с ресниц непрошенные слёзы.

— Я не плачу, — тихо ответила она. — Леди, конечно, могут себе это позволить, но я ещё и Видира. А мы… не плачем.

Эпонея свела золотистые брови домиком и пересадила Вальпургу на канапе, сама тоже устроилась рядом и положила голову ей на плечо.

— Я верю, — тепло сказала она и обняла её. — Но я не смотрю, если что. И не узнаю.

— Ты поёшь, как поют птицы, когда начинает сходить снег, — признала Валь сдавленным шёпотом. — Как жизнь, когда её начинает согревать солнце. И как море летним вечером.

— Я так счастлива, что тебе понравилось! Я боялась, что, может, мне не стоит…

— Нет, стоит! Стоит! — Валь посмотрела на неё твёрдым, почти что воинственным взглядом. — Я уверена, что если ты можешь так проникновенно выразить эти строки, то неважно, откуда ты родом. Хотя, на деле, ты тоже Видира.

Охваченная целым вихрем разных эмоций, Валь не сразу пришла в себя. Но Эпонея уняла её, предложив тосты с сиропом из пряного портвейна, и они снова принялись пить и угощаться, пока от души вновь не отлегло. И вскоре их смех присоединился к смеху всех пирующих горожан.

Миновала ещё пара часов, и вот уже дело дошло и до макияжа. Сперва королева показывала, как следует краситься, на себе; она подвела глаза порошком на основе сажи и сурьмы, а губы — помадой из масла и пчелиного воска. А потом покусилась и на саму баронессу. Та сперва противилась, считая, что это чересчур, но коньяк и веселье делали своё дело, и она согласилась. И вскоре они обе превратились в двух вульгарных тененсок с багряными губами, розовыми скулами и затенёнными сверху веками.

А потом запал прошёл. Оставалось только позавидовать тем семьям, которых в третьем часу ночи ещё не сморило после стольких сладостей и тостов. Эпонея сдалась первая, она буквально легла на сестру, когда они вместе сидели на подоконнике.

— Я не могу, — сонно промычала она. — Кажется, я проиграла сражение со злыми духами.

— Не проиграла, — утешила её Валь. — Твоё пение стоило любых обрядов, так что от нас они отстали сразу.

Она прислонилась к краю окна и смотрела, как пляшут огоньки свеч в отражении стекла. Море стало чуть тише, и все корабли стояли с погашенным светом. Отдалённый гул празднества долетал с нижнего этажа «Рогатого Ужа». Её сердце уже тоже не отбивало дробь, она успокаивалась, но пока что не готова была спать.

Вновь она подумала о том, как там малыш Сепхинор. Она очень надеялась, что Глен найдёт в себе силы оставить мелодраму и сполна насладиться праздником. Тем более, он не один, а с Банди и Мердоком. А Банди мог его хотя бы напоить, чтобы развеселить, и Валь очень надеялась, что смекалистый каменщик постарается подбодрить и барона, и мальчика, хоть как-то.

Если так, она обязательно наградит его. Банди на удивление хороший человек, и славно, что он подвернулся ей тогда на бирже труда. Если дать ему возможности и перспективы, он сможет жить, не вспоминая о преступном прошлом.

А Сепхинор будет по праву считать себя гордым владельцем змеятника в Летнем замке. Конечно, на эмоциях он сказал, что ему это не нужно, но Валь была уверена, что он быстро пересмотрит своё мнение.

Душа наполнилась миром и благодатью, и веки её стали опускаться. Она слабо следила за тем, как ворочается сонное море. Как мерцают оставшиеся непотушенными свечи в некоторых окошках приземистых, но нарядных брендамских домов. Как подходят к брендамской гавани тёмные силуэты кораблей: один, второй, третий…

Их огни не были зажжены.

Что это вообще за корабли посреди Долгой Ночи подкрадываются к порту? Три мачты, надутые паруса. Фрегаты?

Фрегаты же вооружены множеством пушек. Такие судна не могут пристать в Брендаме, миновав патруль морской стражи. А если попытаются, вся набережная ощерится на них.

Но кругом тишина…

Сон прошёл, стало не по себе. Валь кинула взгляд на задремавшую Эпонею, её спящее ангельское лицо. Затем снова на фрегаты.

Громадные и могучие, военные судна сбавили ход и будто на цыпочках приблизились к порту. Один фрегат подошёл к самой набережной, спустил паруса и, кажется, скинул трап, а другие начали поворачиваться боком.

«Да нет, если все молчат, значит, Сульиры им разрешили. Папа всегда говорил, что военный флот обслуживают ночью, чтобы лишние глаза не глядели», — заверяла себя Валь, но шея её покрылась холодным потом. Бортом-то тогда они зачем встали? И кто их там обслуживать будет в Долгую Ночь? Почему не разглядеть никаких гербов, и паруса кажутся такими чёрными?

Рука сама дёрнулась, чтобы разбудить Эпонею. Но остановилась. Баронесса вспомнила, чего ей стоило успокоить нервную сестру. Если она решит, что это мятежники, её панику будет не остановить.

Ну, разве стража не знает, что это враг, в конце концов? Если что-то начнётся, это будет заметно. Валь приникла щекой к ледяному стеклу и принялась жадно следить за тем, что происходило. Какие-то люди ходили по палубам. Всё тихо… всё тихо…