5

ГЛАВА 5

Глядя на дремлющего Омаева, я почему-то улыбалась. Тревога и страх никуда не исчезли, нет, но с ним рядом мне было спокойнее. Не знаю, что послужило тому причиной. То ли его уверенность в себе и своих возможностях, то ли надежда, что однажды всё образуется. Именно сейчас, в эту самую минуту, мне было хорошо.

Но внутри, там, где одна моя частичка всегда будет принадлежать другому человечку, больно ныло. И эта боль не проходила, а становилась лишь сильнее, напоминая мне о дочери, о том, что я не имею права на ошибку. Я, как сапёр, могу допустить её лишь однажды. И этот раз станет фатальным.

Я не могла думать о своём счастье без Марианки. Потому что без неё, его, счастья, не существует. В ней вся моя жизнь, вся моя любовь, источник моей силы.

Провела пальцами по сильной, широкой груди, подёрнутой жёсткими волосами, коснулась щеки и кончика носа. Усмехнулась тому, как смешно он морщится в полусне.

— Я всё ещё слежу за тобой, — ворчит негромко.

— Ну и дурак. Лучше бы поспал, — парирую без особого настроя на спор.

А он глаза открывает, на меня смотрит. Крупная ладонь по моей спине порхает, поглаживает, а губы влажные, мягкие, так и просят их поцеловать. Я порыву поддаюсь, склоняюсь, касаюсь их своими.

— Ты ни разу меня не целовал.

— А ты этого хочешь?

— Не знаю. Просто это странно. Обычно люди целуются. Ты брезгуешь?

— Брезгую? — он, похоже, и правда, удивляется. — Нет. Я никогда не целуюсь. Не ощущал в этом потребности. До тебя.

— То есть ты хочешь?

— Возможно.

— Тогда почему не целуешь?

— А ты почему не целуешь меня?

И плачу, целуя, давлюсь слезами, вою внутри. Я уже тоскую. Уже загибаюсь без него. Что же дальше будет? Как я выдержу это? Как вернусь к Альберту? Как лягу с ним в постель? Я же никогда не смогу забыть это мгновение. Оно мне душу будет рвать всякий раз, когда тела коснутся чужие руки.

Когда же я успела так влипнуть? Так влюбиться в этого психа? А он когда успел? Что жадно так руками хватает, шарит ими по моему телу, словно слепой. Находит ртом горошину соска, прихватывает её губами, посасывает, словно ребёнок, погибающий от жажды, и в глаза мне смотреть продолжает.

Отстраняется, в волосы мои пальцами зарывается.

— Почему плачешь?

— Просто…

— Просто так ничего не бывает.

— Просто больно. Вот здесь, — прикладываю руку к своей груди, ещё влажной от его слюны, слизываю с губ свои слёзы.

— Почему больно? — повторяет настойчиво.

Да потому что я уйду! Сама своими руками всё перечеркну! Сегодня ночью лишу себя тебя! Вот почему мне больно! Больно так, что вдохнуть не могу!

— Потому что неправильно всё это. Ты не должен был в шлюху влюбиться. А я не должна была впускать тебя в свою жизнь, — смаргиваю солёные капли, глотаю комок размером с мяч.

Заур пальцы мои ловит, со своими переплетает.

— Теперь поздно сожалеть. Я полюбил шлюху, а ты бандита соблазнила. Мы уже сделали этот шаг.

Горько улыбаюсь, пока он вытирает мои слёзы, а потом беру его за руку, веду подушечкой указательного пальца по выпуклым, толстым венам на тыльной стороне его широкой ладони.

— А знаешь что? Я вина хочу. Вкусного, сладенького.

Он недоверчиво улыбается, склоняет голову ко мне и целует в висок.

— Хочешь – будет, значит. Сейчас закажу.

— Нет, давай в магазин съездим. Мне кое-что из аптеки нужно.

Он недовольно прищёлкивает языком, хмурит свои густые, чёрные брови.

— Что тебе там надо? Говори, сейчас закажу.

— Нет. Я сама.

— Илан, — хмурится ещё сильнее.

— Тампоны мне нужны. И ещё кое-что для гигиены. И я предпочитаю сама их покупать, — пресекая его последующие попытки возразить. Упирается, будто чувствует.

— Ладно. Но учти, от меня ни на шаг.

Я сдержанно киваю, только вот радости не испытываю совершенно.

У торгового центра он достаёт из бардачка медицинские маски, бросает одну мне.

— Надень.

— Зачем это? Заболеть боишься? — усмехаюсь.

— Илан, — терпеливо, но с нажимом произносит он и надевает свою маску. — Вирус сейчас опасный. Не хочу, чтобы ты заболела. И волосы собери, — жадно проводит по моим локонам рукой, а мне кажется, что она подрагивает. Или не кажется?

— А волосы тут при чём? — вздёргиваю бровь.

— Давай, — кивает на капюшон. Ну и дурак. Будто я не понимаю, что он нас от камер спрятать пытается.

— Я не думаю, что Альберт будет бегать по торговым центрам города и просматривать их записи.

— А речь не о твоём Альберте, — злится. — Давай, собери волосы.

— Ах, да. Клан, — раздражённо собираю волосы в хвост и надеваю капюшон, следом маску. — Всё? Доволен? Может, ещё очки мне выдашь?

Он пропускает мою ремарку мимо ушей, открывает дверь со своей стороны.

— Пойдём.

В аптеку захожу одна. Благо Заур не рвётся со мной в очередь за тампонами, и я успеваю купить всё, что мне нужно. Некоторое время колеблясь у кассы, не знаю, куда спрятать баночку со снотворным, а после заталкиваю её в пакет с гигиеническими принадлежностями и иду к выходу.

Позже возвращаемся в гостиницу, и я иду в душ, прихватив с собой покупки. Сижу на бортике джакузи и долго смотрю на баночку в своей руке. Пальцы дрожат, сердце жутко ноет. Мне не хочется этого делать. Совсем не хочется. Но прежде всего дочь. Я не могу, не имею права любить ценой материнства. Я всегда буду выбирать её, мою малышку. И ни один мужчина в мире, даже Заур, не сможет этого изменить.

А поплакать всё же хотелось. Потому что сердце, оно же глупое. Ему же не запретишь любить. И никакие доводы разума не помогут. Нет.

Спустя полчаса вышла из ванной и застыла в проходе, невольно залюбовавшись Омаевым. Его хищным профилем, смуглой кожей и жилистыми руками, которыми он разливал по бокалам вино. На столике уже исходил паром ужин, видимо, только-только принесённый официантом.

— Я здесь, — улыбнулась ему, делая шаг. А Омаев ко мне поворачивается, бокал с игристым протягивает. И мне хочется время остановить. Хотя бы ненадолго. Чтобы успеть насладиться этим моментом. Чтобы прочувствовать его вкус. Чтобы прикосновение его пальцев на тыльной стороне своей ладони запечатлеть.

Руки нещадно дрожат, а я силюсь скрыть волнение и то, как дерьмово мне сейчас от осознания, что всё скоро прекратится. Я не хочу уходить. Как же я не хочу, Заур. Знал бы ты, чувствовал бы сейчас то, что чувствую я.

Это враньё, когда говорят, что если любишь, хочется счастья любимому человеку. Нет. Не хочется. Мне не хочется, чтобы он был счастлив без меня. Возможно, это эгоистично или даже подло. Но я желаю, чтобы ему было так же плохо, как мне. Потому что именно он втянул меня во всё это.

— Не нравится? — выводит меня из ступора своим хриплым шёпотом. Берёт за подбородок, заставляет посмотреть в глаза.

— Что?

— Вино. Не нравится?

— Аа… Нравится. Да… Ты не мог бы ещё и конфет заказать?

Омаев с подозрением рассматривает моё лицо, но спустя пару секунд отдаёт мне свой бокал и отходит к телефону. Пока он звонит на ресепшен, я быстро ставлю бокалы на столик и высыпаю в его вино порошок из капсул, припасённых ещё в ванной. В инструкции написано: не больше трёх за раз. Плюс алкоголь. Двух должно хватить.

Что чувствую в этот момент – сложно передать словами. Эту боль не измерить чувствами вообще. Она где-то в душе свила себе чёрное гнездо, и я понимаю, что то, чем сейчас занимаюсь – это идиотизм. Я же не смогу его забыть. Не смогу отдаваться другому мужчине, помня объятия Омаева. Не смогу дышать рядом с другим.

— Сейчас принесут, — он идёт ко мне, а я, неловко схватив его бокал и едва не расплескав, стараясь незаметно перемешать вино со снотворным, подаю его Зауру.

Чокаемся, звон стекла отдаётся пульсацией в висках, а когда Омаев делает первый глоток, я закрываю глаза и залпом опустошаю свой бокал. Будь он неладен. Будь оно всё неладно!

Чуть позже лежу на омаевской груди и слушаю размеренный, уверенный стук его сердца. И понимаю, что он уже уснул, но встать, одеться и уйти нет сил. Оттягиваю этот момент насколько можно, тихонько реву, и слёзы стекают по щеке прямо на его кожу. В последний раз вдыхаю сумасшедший запах его тела, а после, собравшись с силами, сажусь на кровати.

Пора.