Глава 3

Анатолий

Документы от зарубежных партнеров расплывались перед глазами в однообразной серой пелене. Цифры, сводки, прогнозы - обычно это был единственный язык, на котором я был готов говорить, единственный мир, где я чувствовал себя полновластным хозяином. Но сегодня мозг отказывался концентрироваться. В ушах стоял тихий, сбивчивый голос: «Меня привлекает искренность».

Черт возьми. Я откинулся на спинку кресла, закурив сигару. Дым густыми кольцами уплывал в потолок, растворяясь в прохладном воздухе кабинета. Искренность. Какое наивное, глупое и до невозможности опасное слово для выпускницы художественного ВУЗа, которая всего через месяц станет женой моего сына. Жени. Мой мальчик. Мое разочарование.

Он привез ее вчера. Я наблюдал за ними из окна кабинета, как их машина зарулила за ворота. Сын выскочил первым, подбежал к ее двери с показной галантностью, которую видел в каком - то своем дурацком сериале. А она вышла медленно, оглядывая дом с таким выражением лица, будто ее привезли на плаху. Не восторг, не любопытство - тихий, животный ужас, приправленный долгом. Я узнаю эту смесь за версту. Сам слишком часто видел в зеркале.

Она была красива. Неброско, не по-Жениному. Не та красота, что кричит с обложек. Та, что заставляет присмотреться. Хрупкая, с большими глазами, в которых плавало море какой-то внутренней, непрожитой тоски. И имя - Любовь. Ирония судьбы или насмешка какой-то высшей силы.

Обед. Адская пытка. Сидеть напротив и видеть, как мой сын играет в счастливого жениха, жуя свою говядину и рассказывая банальности. Она сидела, сгорбившись, будто стараясь занять как можно меньше места. Ела крошечными кусочками, словно птичка. И время от времени бросала на меня быстрые, испуганные взгляды из-под длинных ресниц. Взгляды, от которых по спине бежали мурашки. Она не боялась меня как свекра. Она боялась меня как мужчину. И в этом страхе была порочная, запретная сладость.

А потом она осмелилась. Заговорила. Голос тихий, но без дрожи. «Искренность. Когда художник не врет. Даже если это некрасиво».

Я чуть не поперхнулся вином. В этом доме, за этим столом, где десятилетиями царили только прагматизм и выгода, прозвучало такое чистое, такое неуместное слово. Оно повисло в воздухе, как щебет чужой птицы, залетевшей в открытое окно. Женя, мой дурак, даже не понял, что произошло. А я понял. Она бросила вызов. Не мне. Всей этой бутафории, в которую мы все играем.

И в тот момент, когда она опустила глаза, покраснев, я увидел не невесту сына. Я увидел ее. Девушку с тонкой шеей, на которой пульсировала жилка. Девушку, чьи пальцы сжимали салфетку. Девушку, в чьих глазах прятался настоящий, невысказанный бунт.

Черт возьми, повторил я про себя, затушив сигару. Это осложняло все.

Я встал и подошел к бару, налил себе виски. Алкоголь обжег горло, но не смог прогнать навязчивый образ. Ее испуганные глаза. Дрожь в голосе. Хрупкость, за которой скрывалась сталь.

Что она делает с моим сыном? Соглашается на этот брак, конечно. Он для нее - спасение. Я уже заказал проверку ее семьи. Думаю, найду там долги, отчаянное положение. Она продается. Но продается не с восторгом, а с отвращением. Это меня… заводит. Черт бы побрал.

Я представил ее вчерашний вечер. Они в его стерильной квартире, которую я снял. Женя, наверняка, демонстрировал ей свою «любовь» с тем же искусством, с каким дрессируют породистых собак. Технично, бездушно, для галочки. Представил, как ее гладкая кожа покрывается мурашками не от страсти, а от холода и тоски. Представил, как она лежит потом и смотрит в потолок, чувствуя себя использованной вещью.

Гнев, горячий и беспощадный, клокотал у меня внутри. Гнев на сына за его слепоту. На себя - за эти порочные мысли. На нее - за то, что явилась сюда и всколыхнула во мне то, что я много лет назад похоронил под тоннами отчетностей. Я не влюбился. Это абсурд. Это просто атакованное одиночество. Я слишком долго был один. Слишком долго меня окружали либо подчиненные, либо купленные женщины. А тут появилась она. Молодая, пахнущая не парфюмом, а жизнью. Испуганная, но не сломленная.

Мой долг - выгнать ее. Оторвать от Жени щепку, пока она не вонзилась ему в сердце. Объяснить ему, что он женится на призраке, который никогда не будет его любить. Но я не сделаю этого. Потому что я хочу смотреть, как она краснеет под моим взглядом. Хочу снова услышать, как ее голос дрожит, когда я задаю ей неудобный вопрос. Хочу украдкой наблюдать, как она ходит по моему дому, по моей территории, вся такая чужая и такая невероятно притягательная. Это игра. Опасная, глупая, недостойная меня игра. Но я ввязался в нее.

Я подошел к окну. В ее окне, в противоположном крыле, горел свет. Я видел ее силуэт. Любовь стояла, прислонившись к стеклу, и смотрела в темноту моего парка. Что она там ищет? Спасение? Или себя прежнюю?

Она подняла голову, и мне показалось, что ее взгляд скользнул прямо по моему окну. Я не отпрянул. Я стоял в темноте своего кабинета, зная, что она не видит меня. Чувствовал себя подлецом, воришкой, который крадет то, что ему никогда не принадлежало и не будет принадлежать.

Завтра я придумаю повод снова с ней столкнуться. Спрошу о ее мнении по поводу какой - нибудь картины в библиотеке. Напугаю ее еще раз. Заставлю ее глаза снова блеснуть тем самым испуганным, живым огнем. Это грех. Это ниже моего достоинства. Но я сделаю это. Потому что впервые за долгие годы я почувствовал нечто, кроме скуки и усталости. И это «нечто» было острым, как лезвие, и пьянящим, как самый крепкий виски.

Ее зовут Любовь. И это жестоко.