Глава 1

Дорога до Шестой авеню города Остин от плантаторских угодий занимала более четырёх часов неспешной езды по просёлочным дорогам в карете, но трое всадников добрались до города за два часа, почти загнав лошадей. В Остине царил настоящий хаос: суматоха, творившаяся на центральной площади, громкие патриотические митинги, призывающие всех идти в добровольцы, тысячи голосов — всё это свидетельствовало о начале войны, которую с замиранием сердца ожидали матери и с героическим рвением призывали юноши — смельчаки Техаса.

Экипажи, останавливающиеся у площади, пестрили разнообразной толпой жён и подружек богатых плантаторов и фермеров. В ужасе оглядываясь по сторонам, женщины судорожно обмахивались веерами, то и дело падая в обморок до того момента, пока слуги не подносили им нюхательной соли и дамы снова не приходили в чувство, чтобы опять поражаться творящемуся на площади кошмару. Мужчины неистово носились из стороны в сторону, выкрикивая патриотические лозунги и невероятно радуясь происходящему, словно бы впереди их ожидало что-то весёлое. Вероятно, каждый из них с нетерпением предвкушал заветную схватку; рабочие и солдаты по всей Конфедерации уже давно формировали секретные батальоны, язык призывов вырвался из бурлящего жара неизмеримой, сопротивляющейся всему миру военной воли — самые активные элементы уже несли оружие в руках.

В городе выяснилось, что президент Линкольн поставил под ружьё волонтёров. Новость об официальном начале войны дошла до Техаса уже через три дня после первых, но незначительных сражений; весь Юг был охвачен возбуждением, пьян войной. Все считали, что первый же серьёзный бой положит конец противостоянию, и все мужчины спешили завербоваться, поэтому сейчас на площади творилось нечто невообразимое.

Джастин думал, что вот, наконец, тёмное давление, которое неделями нависало над Штатом, утратило часть своего веса, — теперь все стоят здесь и ждут, и каждый смело формулирует свои желания: они достаточно многообразны, но всё же однозначным должно быть признание их величия. Оно лежало в отказе от собственного решения, и, лишь примкнув ко всеобщей военной лихорадке, понимаешь, что город чувствует в себе радостный долг, преисполненный силой и страстью, как посреди вихря. Вопреки событиям, переменам, судьбе — ещё ожидалось что-то настоящее, истинное, подлинное. Разнообразие желаний, которое придавало толпе своеобразное волнение и возбуждение, искало своего выражения.

В рядах слышалось бормотание, крики, смех, музыка, песни, ругань. Отовсюду доносился мучительный и громкий, протяжный звук трубы. Дробь барабанов угрожающе отражалась от фасадов домов, терялась в толпе, разносилась над площадью и парком, заставляла дрожать раскрытые настежь окна. Формировались группы, они сплочённо стояли вокруг усердно жестикулирующих фигур, призывающих как можно скорее отправляться на фронт. Джастин внимательно прислушивался к звуку трубы, чувствуя, как разгорается жаркое пламя: вскоре должна была осуществиться всеобщая мечта о крови и баррикадах.

Мужчины, старые и молодые, волонтёры и рабочие и много мелких буржуа среди них — они делали революцию; эти парни с решительными лицами, грубые южные работяги, которые хотели подзацепить девушек, они вызывающе пели, и смеялись, и кричали, и двигались, широко и самоуверенно неся знамя Конфедеративных штатов.

— Начинается… — сказал Джастин и запнулся, голос звучал хрипло.

Он не хотел поддаваться этому вихрю, напряженно думая, должно ли у него теперь к горлу подступить отвращение, как у человека не стремящегося к насилию, но это было не отвращение, — это был страх. Многие молодые люди, так же как и их более старшие соотечественники, горели желанием сразиться с янки; они всем сердцем верили: им не придётся кидать и половины сил Юга на войну с дикарями Севера, искренне считая, что их совершенная неприспособленность к боевым действиям не сыграет роковой роли в этой войне, — в чём и заключалась главная ошибка.

Джастин Калверли был не единственным, кто понимал, что нехватка ресурсов была, пожалуй, самой серьёзной проблемой, учитывая, что их огнестрельное оружие представляло собой жалкое зрелище: старые, заряжающиеся с дула мушкеты, которые остались в домах буржуазии ещё с давних времён — войны с индейцами при освоении Американских земель и завоевании колоний. В доме Калверли хранились ружья и револьверы, но отец часто называл их антиквариатом и утверждал, что они уже почти негодны к реальной обороне, поэтому маленькому Джастину позволяли забавляться с ними. Сейчас, представляя, что его детские игрушки послужат настоящим орудием убийства, ему было не по себе. Джастин мысленно благодарил брата, который раскрыл ему глаза на эти вещи.

— Если война нагрянет, боюсь, что наши шансы выиграть в ней ничтожны, — около двух месяцев назад сказал Джастину старший брат, потягивая виски в салуне. Он был напряжён и озадачен своими мыслями, несмотря на царившие в баре веселье и беспечность. — Я бы уехал из Конфедерации в Старый Свет, но при всём моём желании это невозможно.

— Отчего же? — Джастин помнил этот разговор до мелочей, хотя и был уже изрядно пьян; почему-то в тот миг ему показалось крайне важным запомнить то, что говорил Джефф. — Ты не патриот, дорогой братец. Взгляни вокруг! Эти милые дамы нуждаются в героях, — он легко поцеловал девчонку, которая, кокетливо взвизгнув, задрала юбки и убежала за новой бутылкой огненной воды для молодых людей. — Неужели ты хочешь бросить их на произвол судьбы?

В те дни Джастин ощущал странную удовлетворённость: ни свиданий, ни приглашений на обед, никаких обязательств и ни гроша в кармане. Насколько приятно было болтаться в этой человеческой похлёбке, льющейся в его любимом баре, — шлюхи, пьянство и дуракаваляние. Танцы на улицах на пустой желудок, звон покерных фишек, бутылки с выпивкой на всех столах. Что может быть лучше, чем шнырять в этой толпе между семью часами вечера и пятью часами утра, просто плывя по течению и чувствуя лёгкое головокружение. Каждый вечер Джастин приходил сюда — его влекли прокажённые улочки, раскрывавшие своё мрачное великолепие только тогда, когда начинал угасать свет дня и проститутки занимали свои места. Однако, как бы ни был безрадостен, безобразен или ограничен и порочен тот мир, в котором он жил, Джастин чувствовал себя в нём прекрасно.

— Не утрируй, Джастин, — недовольно одёрнул его Джефф, сжигая свои внутренности виски. — Ты рвёшься геройствовать, даже не зная, что такое война и как она страшна на самом деле. Ты всю сознательную жизнь гуляешь с девками и пьёшь виски и ликер, словно рыба воду.

— Почём тебе знать? Ты не лучше меня, — улыбнулся Джастин, раскуривая сигару, попутно провожая взглядом голую девицу в сопровождении Кристофера. — Сам-то ты не участвовал в сражениях и не бывал на войне. С чего бы тебе рассуждать о битвах?

— Ты вырос на книжках о доблестных рыцарях, за свои подвиги получавших земли и красоток, а я вырос на рассказах дедушки Эрика, который был ветераном Мексиканской войны², — сухо парировал старший Калверли, переполненный чувством собственного достоинства.

— Ты много потерял, Джефф! — разразился пьяным хохотом младший. — Уж не знаю, что тебе рассказывал старый болван Эрик, но будь уверен: такой войны мир ещё не видывал и я собираюсь принять в ней прямое и непосредственное участие. Я надеру задницу этим выскочкам-янки!

— Единственный болван здесь — это ты, Джастин, — больно задетый словами брата о дедушке, гаркнул Джефф. — Жаль, что Эрик умер, когда тебе исполнилось всего пять — он мог бы многое тебе рассказать. Например, что графство держится на одних земельных делах. Забота о гектарах лежит на рабах, которым мы доверяем только мулов, вспахивающих землю, — такой рабочей силы у нас предостаточно. Отец не единственный аристократ, который специализируется на хлопке и табаке — в Европе он ценится на вес золота, чему мы и обязаны своим благополучием, но при всём этом мы не имеем ничего! Те, кто успел завладеть плодородной почвой, не жалеют ни рабов, ни мулов, ни денег — лишь бы вырастить в этом сезоне хороший урожай и отправить его на внешние рынки. Так скажи-ка мне, зачем тогда люди разводят лошадей? — наклонившись над столом, твёрдо спросил его Джефф.

— Не знаю… Ну, мать всегда говорила, что хорошая лошадь — это знак качества, отличающий нас от крестьян, — припомнил Джастин, на несколько секунд забыв о выпивке и девушках, резвящихся вокруг, чувствуя, как в нём пробуждается пьяный, но настоящий интерес к его словам. — Так мы посещаем каждого состоятельного землевладельца, объезжаем окрестные поместья, надоедаем своими посещениями дамам из общества…

— Вот именно, — сказал Джефф, явно недовольный умственными способностями брата, — лошади разводятся только в богатых семьях, чисто из прихоти плантаторов, у которых уже есть десятки мулов для работы на полях. На кой-чёрт, спрашивается, мы рвёмся воевать, не имея конной силы? На всём Юге лошадей не так уж и много, хотя мы-то считаем, что с нашими гнедыми породистыми скакунами ни в какое сравнение не могут идти безродные полукровки, на которых катаются дикари-янки. Но ведь на самом деле в этом поединке выиграет далеко не качество. Значительное преимущество в лошадях — на стороне Севера.

— Ты просто трус! — изумлённый, Джастин не нашёлся, что ответить на такое заявление брата, ведь в нём, пока слушал доводы Джеффа, зародилось сомнение и он с раздражением поймал себя на предательских мыслях. — Если ты так боишься, то почему бы тебе не уехать в Старый Свет, как ты мечтаешь?

— Здравый смысл совсем распрощался с твоей головой? Ты же знаешь, что Сара ждёт ребёнка, — беззлобно отозвался старший брат, тяжело вздохнув и отодвинув от себя пустую бутылку вина. — Ей каждый день становится всё тяжелее. Она не вынесет такого дальнего путешествия на корабле. Я не могу рисковать жизнью ребенка и её здоровьем. Так что не выдумывай.

— Ты будешь вынужден идти на войну, Джефф, — самодовольно сказал Джастин, поманив к себе рыжеволосую девчушку лет семнадцати, свою постоянную подружку для утех — Саманту, которая с готовностью кинулась ему на шею. — Если не ради славы, то ради Сары уж точно. И поверь мне, когда мы за несколько месяцев уничтожим этих упырей, ты со стыдом поймёшь, что твой страх застилал тебе глаза. У Севера нет ничего такого, в чём мы бы уступали янки. Они хотят войны? Они её получат!

— Я надеюсь, что всё это закончится хорошо хотя бы для тебя, — мрачно буркнул Джефф, опустив голову на сложенные руки.

Казалось, что юношу гложет непреодолимое чувство надвигающейся катастрофы, грозящей разрушить весь его мир, и незримая тяжесть давила осознанием на широкие плечи и причиняла необычайное душевное беспокойство. Джефф выглядел так, словно его выворачивает наизнанку от этого искрящегося внутри волнения.

— Ты это о чём, братец? — Джастин поудобнее уселся на мягком стуле, легко усадив на себя стройную девушку, положил правую ладонь на выпуклый животик, а второй отсалютовав Стиву, сидящему за соседним столом.

— Забудь. Я просто устал, — Джефф кинул деньги на стол и поднялся. — Увидимся дома.

Джастин помнил, как заворожённо наблюдал за катящейся по столу монеткой. Его руки свободно шарили по молодому девичьему телу, мяли упругие груди Саманты, его член жил своей жизнью, наливаясь желанием и силой, а в голове поселилась пьяная похоть, пальцы настойчиво поглаживали влажную щель между тонких ножек, но его глаза упорно следили за монетой, пока та со звоном не упала со стола. Реверс.

В этот момент в Джастине что-то изменилось, промозглый дискомфорт заполз в голову, заставил его спихнуть с колен рыжую потаскушку, усердно вылизывающую ему шею, и выбежать из бара, оставив позади гул и веселье ради такой непривычной тишины спящего квартала. Пьяный и встревоженный, он был в руках этой опасной тишины и знал только, что должен выстоять. Выстоять любой ценой перед лицом всего, что бы ни случилось. То, что рождалось теперь в душе, выходя из этой смуты, нельзя было победить иначе как с помощью самообладания, непоколебимой твёрдости, за которую он и должен был бороться отныне.

Джастин ясно вспомнил ту ночь в баре, то угнетающее, чёрное пятно сомнения, которое зародили в нём слова Джеффа. Они не давали ему покоя. Сейчас, когда вся прежняя уверенность превращалась в руины, путь солдата, предначертанный ему — был закрыт. И он, запутавшись, стоял посреди гудящей площади перед новым, перед тем, что надвигалось, не принимая конкретной формы, не издавая однозначного призыва, не вколачивая в голову никакой определённости, кроме той, что тот мир, с которым Джастин был связан и которым наслаждался, теперь окончательно и бесповоротно погружался в пыль и никогда, никогда не смог бы больше подняться снова. Джастин начал чувствовать настоящий страх. Он был не готов.

Безусловно, такие мелочные глупости нисколько не волновали горячих молодых джентльменов, желающих отправиться воевать, чтобы непременно вернуться героями-победителями. Эти мнящие себя взрослыми мальчишки были полностью уверены, что один южанин стоит пятнадцати «чёртовых янки» и что они, конечно, управятся с врагами в считанные месяцы, а после победы, разъезжая верхом на своих породистых жеребцах, будут радостно салютовать дамам и улыбаться направо и налево, выбирая себе лучших девушек. Они ведь и не думали никогда, что значит война на самом деле. Как и не думал до недавних пор сам Джастин. Эта мысль словно взорвалась на небосклоне сознания.

Трое друзей стояли за ограждением, поодаль от орущей толпы. Джастин, который был выше своих спутников на целую голову, с интересом озирался по сторонам, выглядывая в людской массе место и оценивая количество человек, съехавшихся сегодня на городскую площадь из всех округов. Впервые за долгое время Джастин Калверли видел столько народу в их небольшом городке. Стив заявил, что попробует пробиться к регистрационным палаткам и исчез в толпе.

— Я так и не сказал отцу, что отправляюсь в Вирджинию, — скривив рот в горькой улыбке, сказал Джастину стоящий справа от него Кристофер. — Генерал Пьер Борегар и Роберт Эдвард Ли создают там кавалерийский отряд, и я собираюсь записаться в кавалерию под их командованием. Ты ведь тоже собирался туда, Джей?

— Разумеется, — тот кивнул, крутя головой в разные стороны, не в состоянии сосредоточиться из-за всей окружающей их суматохи. — Но стоило мне только заикнуться об этом, как у матери случился припадок, а отец поклялся, что отправит меня в Англию на первом же корабле. Кстати, Женевьев с ним полностью согласна и уже обратилась к родителям с просьбой принять нас в их загородной резиденции в Кенте, где она и собирается устроить церемонию, — при последних словах Джастина пробрала нервная дрожь. — Эту дамочку ничто не остановит: пока на её пальце не будет сверкать обручальное кольцо, она меня в могилу сведёт своими упрёками и истериками.

«Ещё год назад я бы и не подумал, что у меня будет невеста, а отец станет банкротом. Ещё полгода назад я бы вскочил на первый же корабль и уплыл в Европу, подальше от всего этого. Подальше от войны. Только не могу, ведь бегство — трусость».

— Я даже не удивлён, старик. Разве что полностью глухой и слабоумный человек в Конфедерации не слышал, что наступление янки начнётся именно на те штаты. Их цель — это Вирджиния и Джорджия, поэтому там уже через неделю будет жарко, как в аду! Предков понять можно, а твоей благоверной уж замуж невтерпёж, так что в их протесте нет ничего удивительного. Но лично я спрашивать никого вообще не собираюсь, — на лице Кристофера сверкнули озорные серые глаза, и он самодовольно ухмыльнулся, всем своим видом выражая дикое желание попасть в эпицентр войны.

Его безрассудная решимость глухой тенью нависла над Джастином, и того передёрнуло, когда подумал о том, с какой остервенелой силой война создавала себе свой ландшафт для боёв — так она создавала себе и своё войско, угнетая разумы мужчин, играя на их инстинктах. Джастин скривился, совершенно не разделяя энтузиазма друга. Калверли не был отъявленным пацифистом, но в отличие от своих многочисленных друзей не находил в войне ничего забавного, и этим он был обязан брату.

Война в его представлении, как великан, шагала по земле, и не было ничего, что могло бы спрятаться от неё; она безумными ударами вгоняла бойцов в тёмную землю, ставила материю против духа. И Джастин знал, что он пасует, его сила меркнет, дух слабеет, гонимый страхом и сомнениями. Благодаря своей скорой свадьбе с мисс Донохью, Джастин был на хорошем счету не только у себя на родине, но и в самой Англии, куда мог с будущей женой уплыть на следующий же день. Но бегство из Конфедерации означало слабость, непозволительную для джентльмена трусость. Как он мечтал вернуть время хотя бы на несколько месяцев назад, а ещё лучше вернуться в ту ночь, когда Джефф показал ему другую сторону монеты. После того разговора Джастин плохо спал, штудировал военное дело, интересовался промышленностью, всячески отрезвлял свой ум от всеобщей напасти и понял в конце концов, что война, которую они собирались вести, сама вела их.

Время предательски застыло над пыльной площадью Шестой авеню.

— Так что? — пихнул его в бок Гейт. — Ты со мной, старик, или будешь скакать на цыпочках перед своей альбионкой? Большой фронт — единственное место, где мы сможем проявить себя.

Калверли неуверенно кивнул — терять ему нечего. После войны Джастин уж наверняка найдёт способ остаться в Техасе, так как получит орден защитника родины и станет героем, ветераном гражданской войны, которому никто не посмеет указывать, что делать. Теперь он был обязан стать защитником родного края, но не ради славы, как хотел ещё несколько месяцев назад, а ради собственной воли, которой его хотят лишить. Другого пути у него не было. Он хотел порвать все гордые связи. Прошлая его жизнь уже осыпалась и ломалась под гнётом неминуемой опасности. Страх овладевал им, Джастин чувствовал себя потерянным, стоя среди десятков сотен людей, он искал на ощупь в пустом пространстве какую-либо опору.

Во всём графстве никто лучше не сидит в седле, чем Джастин, и он всегда знал это и умел достойно пользоваться своими навыками, поэтому записаться в кавалерию было единственным правильным решением; едва ли он смог бы проявить себя в любом другом полку так же блистательно, а служить под началом главнокомандующего Роберта Ли — местной легенды — настоящая гордость, достойная новобранца.

Откинуть все свои сомнения у него так и не вышло, но Джастин постарался улыбнуться другу и, развернувшись на каблуках, уверенно направился, пробираясь сквозь толпу, к своему второму спутнику — Стиву Карлсону, который уже занял им место в очереди к палатке вербовщиков.