3

Хэвейд умирал от скуки. От долгого неподвижного сидения у него ныло все тело. К тому же, маска, меняющая лицо, оказалась не готова, и ему пришлось весь вечер изображать приступы кашля и прикрывать лицо платком, чтобы скрыть несуществующую бледность. Под грудой одеял, в которые его закутали по приказу матери, было нестерпимо жарко. Спасал только разыгравшийся осенний ветер, неожиданно холодный и злой. Он выстужал разгоряченную кожу и нес с собой запахи сумеречной росы и прелой листвы.

Мать на время оставила его в покое и следила за соблюдением всех свадебных обрядов, отец весь вечер, как затаившийся в засаде хищник следил за матерью, а точнее за тем, когда она отвернется, чтобы хлебнуть лишнюю чарку свадебного вина.

В тот момент, когда Хэвейд размышлял, притвориться ли ему уставшим и сбежать с этой унылой свадьбы или все-таки досидеть до конца, торжество окрасилось новыми красками.

О, да... Эта свадьба определенно войдет в семейные хроники. А может, наоборот, любые упоминания о ней будут безжалостно стерты.

Примерный и до скрежета зубов идеальный Нейде умудрился притащить на собственную свадьбу черную ведьму.

Хэвейд разглядывал ее так, словно никогда в жизни не видел ни одну колдунью. В какой-то момент он даже позавидовал малышу Дейре, который вот так запросто подошел и подергал ее за подол длинного платья. Мальчишке понадобилась пара минут, чтобы подружиться с загадочной девицей, превратившей унылейшую свадьбу в самое интересное событие последних лет. Хэвейд буквально заставлял себя сидеть смирно и не дергаться, но ему до боли в костях хотелось подойти к ней и потребовать свой подарок, прикрепленный к остроконечной шляпе.

Закон обязывал ведьм носить только черные одежды. Чаще всего ведьмы выбирали экстравагантные наряды, выставлявшие их прелести напоказ. Эта же была наглухо застегнута, наверное, на сотню пуговиц, и потребовалась бы целая вечность, чтобы расстегнуть их все. Единственным украшением ее длиннющего платья был белоснежный воротник, который трепал злой ветер. Кружевная стойка охватывала тонкую шею, и Хэвейд даже прищурился, пытаясь разглядеть узор на открахмаленной ткани. Черная шелковая лента, как веревка виселицы, выделялась на бледной коже, перечеркивая горло.

Обычно ведьмы носили на своем теле отметину – знак принадлежности к колдовству. Зеленая кожа, бородавки, козьи копыта вместо ног, кошачьи уши или вертикальные зрачки – они придумывали все, что угодно, лишь бы напугать или, наоборот, завлечь глупых людей.

У этой девицы не было ничего необычного, кроме кукольной красоты и серо-голубых волос. Блестящие серебристые пряди напоминали нити паутины, запутавшиеся в звездном свете. По меркам ведьм она должна была считаться невзрачной, но Хэвейд почему-то никак не мог перестать смотреть на нее.

Еще у нее была необычная метка – язычки пламени, тянущиеся от уголка губ до уха. Знак очага, кухни. Символ кулинарных ведьм.

И только глупец считал бы этих девиц самыми слабыми из всех. Да, возможно, они не могла призвать к себе на службу силы природы, как стихийные ведьмы. И не так хорошо управлялись с животными, но их сила была поистине пугающей.

Они зачаровывали еду. И даже простая вода, налитая их рукой, могла стать отравой.

Многие века кулинарные ведьмы охотились за детьми, пили кровь красавиц, чтобы приумножить и сохранить свою красоту и вырывали сердца мужчин, принося их в жертву в своих страшных ритуалах.

Коли яд готовила кулинарная ведьма, его почти невозможно было обнаружить. Даже если сотня человек отведает отравленную пищу, жертвой станет лишь тот, кому она предназначалась. Эти кулинарные стервы были хуже всех.

Хэвейд пытался понять, где Нейде мог ее найти. И чем мог ее разозлить. Потому что эта девица совершенно точно пришла мстить.

Прилипшие к длинному подолу ее платья сырые листья, покрытые едва заметной корочкой инея, распространяли вокруг себя запах тлена и гниения. Обычный человек не мог бы это почувствовать. Но Хэвейд и не совсем человек.

Красота ведьмы не могла его обмануть – это он повторил про себя уже больше сотни раз. Ее полосатые бело-розовые чулки, показывающиеся, когда ветер задирал юбку платья, могли очаровать какого-нибудь глупого юнца, но не его. Это Хэвейд тоже не забывал себе твердить.

Правда, когда заколдованная ею зефиринка превратилась в ярко-фиолетовую жабу, он забыл обо всех предостережениях. Интересно, это будет слишком подло, если он украдет откормленную квакушку у Дейре?

Хэвейд понял, что не испытывает ни капли стыда за свои мысли и уже всерьез обдумывает, как ночью потихоньку стащить у сына кузины жабу.

Наверное впервые в жизни Хэвейд испытывал ненависть к своему вынужденному притворству. Впервые в жизни ему хотелось стать не тем, кем он был. Впервые он жежал, чтобы на него смотрели без жалости и отвращения.

Он никогда не завидовал Нейде. Ни разу ему не хотелось поменяться с братом местами.

До сегодняшнего вечера.

Ведьма буквально открытым текстом сказала, что была любовницей его брата. И в этот момент Хэвейд ощутил зависть. Чем его трусливый, жадный до денег и власти братец заслужил привязанность этой женщины? Что в нем было такого, что она, наплевав на запреты, закон и опасность, явилась сюда?

В тот самый миг, когда она произнесла глупое детское заклинание, Хэвейд понял, что она разбудила всю мощь древней крови, что таилась в нем. Он был готов встать, подойти к ней и потребовать у нее то, что должно было принадлежать ему.

Беда в том, что Хэвейд и сам не знал, что это.

Он несколько раз принюхивался к воздуху, пытаясь определить развеянное по нему заклинание. Но она не применяла никаких чар. Неужели, все дело было только в ней?

Он не мог в это поверить. Она точно его околдовала. Но чутье фейри, доставшееся ему с магией древней крови, говорило об обратном. Лишь тонкий аромат зелий, напитавших ее выпечку, разивался хмельным вином по воздуху.

От предков его матери – коварных и жестоких фейри – Хэвейд получил в дар необычную кровь. Благодаря своему происхождению он смог стать главой Тайной Управы и одним из лучших Тайных Стражей когда-либо охранявших покой королевства.

Он мог учуять даже искусно замаскированный яд. Мог определить составляющую самой мощной отравы и изготовить противоядие. Ему дано было почувствовать след отравления на давно иссохшемся теле. Даже дочиста вымытая посудина не могла скрыть от него то, что в ней было сварено.

Но самым главным и ценным оружием было даже не это. Невосприимчивость к ядам – вот, что делало его неуязвимым воином.

Он мог изготовить самый сложный яд. Но ни один яд не мог его отравить. Ни одно зелье, даже безобидное, не могло воздействовать на него.

Поэтому, когда он уловил тонкий, едва ощутимый аромат приворотного отвара, скрытый зельем долголетия, то даже не раздумывал. Почему-то она хотела приворожить именно его, а не Нейде, и Хэвейд собирался подыграть.

Глядя в горящие от возбуждения яркие голубые глаза ведьмы, Хэвейд взял булочку и поднес к губам. На ее щеках едва заметно розовел румянец, и оставалось лишь гадать – ветер ли тому причиной или что-то еще.

Впервые в жизни Хэвейд почувствовал желание понравиться женщине. Обычно, всеобщие печальные вздохи о том, что такая потрясающая внешность досталась такому слабаку, его не трогали. Но не сегодня. Сегодня он хотел воспользоваться наследством фейри. Девушки считали его красивым, но их едва проснувшийся интерес угасал, едва они понимали, что он прикован к инвалидному креслу. Сейчас он жалел о своем вынужденном притворстве. Почему? Хэвейд и сам не знал.

Он просто решил делать то, что она хочет. Впервые за много-много лет в его жизни происходило что-то настолько странное и необычное. Она пришла приворожить именно его. И Хэвейд собирался стать привороженным.

Он коснулся булочки губами и вдохнул потрясающий аромат чуть поджаренного сыра сверху и мягкого, нежного – внутри. Несмотря на ветер и опустившийся вечер, булочка оставалась теплой и мягкой, как будто ее только-только вытащили из печи.

Ароматы двух зелий смешались в причудливый запах иноземной приправы.

Булочка пахла уютом, заботой, домашним очагом и лукавством. Хэвейд жадно вгрызся в нежное воздушное тесто. Рот наполнится слюной, а все нутро затопило тепло, которого он прежде не знал.

И если бы не его способность противостоять ядам и зельям, Хэвейд подумал бы, что его отравили. Потому что подобного он не испытывал никогда.