9 В ненастную ночь

2 В ненастную ночь

Встану, выйду, хлопну дверью я –

Тишина вокруг села –

Опадают звезды перьями

На следы когтистых лап.

Наталья О’Шей

В Орсевилоне пришлось задержаться ещё на несколько дней. Стараниями миледи Вилирэн Эл быстро шёл на поправку. Но всё-таки единогласно было принято решение дождаться, пока рана затянется немного и не станет так сильно досаждать ему в пути.

Ехать в седле Ворон, конечно, способен, но дорога есть дорога. Вдруг случится новая драка, нападение, а у него только правая рука боевая, да и то – одно название.

Мать Даларда искренне обрадовалась тому, что гости задержатся. Особенно после того, как ей сообщили, что ненавистный милорд Клаф на рассвете спешно покинул их замок, сославшись на срочные дела, и даже оставил для Даларда двадцать фларенов – прошлогодний долг.

Хозяйка, разумеется, сразу поняла, чьих это рук дело, и прилюдно выразила благодарность Эливерту. Атаман скромничал и своих заслуг не признавал. Но она на радостях даже поцеловала его в макушку, при всех, совсем не аристократично, скорее, почти по-матерински.

Ужины в замке каждый вечер напоминали торжественные пиршества. Нередко они все вместе подолгу сидели в том самом зале с камином, пели под келлроу, пили вино, шутили и смеялись.

Ворон смеялся вместе со всеми. Так было проще.

Наутро он нацепил привычную маску неунывающего паяца и носил её теперь, не снимая.

Любезничал с миледи Вилирэн, поминутно выражая свою благодарность за заботу. Пресекал попытки Эрид заигрывать с ним, аккуратно и любезно, чтобы не обидеть случайно эту малявку, возомнившую себя взрослой, но при этом не подпустить юную кокетку слишком близко.

Эл был неизменно любезен с Кайлом, в той же мере, что и с Наиром, и с Далардом.

И улыбался Насте. Болтал с ней так, словно ничего не произошло.

Он видел, с каким облегчением Рыжая приняла его игру. Похоже, она всерьёз ждала, что теперь между ними проляжет трещинка. А потому с радостью приняла его притворство. Ей нравилось думать, что всё осталось как прежде.

Всё и осталось как прежде. Да.

Только вот у Эливерта возникло в ту ночь такое странное чувство, будто холодная мрачная тень легла ему на сердце. И больше она не покидала Ворона. Он смеялся, говорил, улыбался, а душа сжималась от стылого сумрака внутри, как будто не сияло за окнами замка жаркое летнее солнце.

Элу стало совершенно всё равно, что будет дальше.

Но, пока он ещё может быть рядом, и чем-то помочь, если будет необходимость. А, значит, он останется здесь, с их безумной компанией, он останется с Настей.

Ничего больше не станет просить и желать. Оставит её в покое, как она и хотела. Он здесь, чтобы добыть Чашу Желаний – вот об этом и голова должна болеть.

Лишь один раз за эти дни он не выдержал и спросил:

– Так о чём был разговор?

Настя не сразу поняла его неожиданный вопрос.

– С Кайлом тогда, ночью… – пояснил он. – О чём можно было говорить так долго?

Она смущенно передёрнула плечами.

– Он рассказывал про свою жизнь… Про детство, про юность на Севере.

– И это так тебя растрогало, что ты слезу пустила? – проворчал, не поверив, атаман.

– Ох, Эл, там всё так сложно и тяжело… – вздохнула Настя. – Я думала, тебя жизнь побила, но он… Тебя хоть тётка продала, а его – родной отец! И это ещё не самое худшее.

– Ничего себе! А мне он такого не рассказывал, сколько я не выпытывал. Что ещё интересного наш молчаливый друг поведал?

– Думаю, у меня нет права болтать об этом, – виновато улыбнулась Дэини. – Такие вещи… Это ведь личное. О таком не говорят всем подряд. Раз он не рассказывал тебе раньше, значит…

– Личное… Не говорят всем подряд, да? Пожалуй, – скривился Ворон, переполнявшая его злость казалась горькой на вкус, как желчь. – Интересно, почему это он тебе решил рассказать?

– Не знаю, – Настя пожала плечиками так невинно, что он, скрипнув зубами, прикусил язык. – Ты ведь тоже рассказываешь… Про Лахти, про Аллонду, про твою маму. Вот и ответь себе сам – почему именно мне!

«Да потому! – мысленно огрызнулся он. – У меня же никого роднее и ближе нет!»

А вслух сказал:

– Просто… верю тебе.

– Он тоже, – улыбнулась Дэини.

«Это и плохо. Выходит, и у него никого роднее и ближе нет…»