Глава 8.
Мы прожили вместе несколько лет, и я едва держалась на той тонкой границе, где заканчивается легкое помешательство и начинается настоящее сумасшествие.
А может, мне лишь казалось, что я держусь, а на деле я уже давно переступила порог, окунувшись в бездну безумия?
Каждый раз, когда я засыпала, мне снились глаза графа.
Два кровавых озера сверкали в кромешной темноте, и я бежала прочь, как можно дальше, но они всегда настигали. От них было невозможно спрятаться, они мерцали алыми всполохами, подавляя мою волю и пробуждая совершенно чуждые мне желания.
Во сне казалось, будто они забирают у меня что-то важное, что я обязательно должна знать. И как бы я ни старалась, сама я это уже не верну. Потому что вернуть это может только он.
Дело тут было даже не в его холодной вежливости днем и не в том, как граф обращался со мной ночью. Нет, просто со временем у меня появилось навязчивое, неотступное чувство, будто я чего-то не знаю. Чего-то очень важного, связанного непосредственно с графом. Чего-то ужасного, о чем я могу вспомнить, лишь глядя в эти алые колодцы.
Могу, но не вспоминаю.
Единственной отдушиной стал для меня Викторий. Не знаю, почему, но я рассказала ему, пускай далеко и не все. Я сама не поняла, как так вышло. Ведь теперь я графиня, и чтобы ни происходило в моей голове, как бы меня это ни терзало, я должна блюсти честь и репутацию своего мужа и себя самой.
А разболтать кому-то о том, что я на грани безумия… это вряд ли способствует репутации.
Уж не знаю, что на меня нашло. Возможно, это был один из тех дней помешательства, когда я не могла вспомнить детали своих же действий. Или же его алые, как у графа, глаза заставили меня выдать свои тайны. Но я рассказала Викторию о некоторых странностях.
Вообще, они были до невозможности одинаковые и одновременно совершенно разные.
Руки Виктория, когда он галантным, не свойственным простолюдину жестом, брал меня под локоть, были такими же обжигающе-ледянными. Кожа его буквально светилась белизной, а на солнце он никогда не выходил, даже ненадолго.
Но в отличие от графа, холодным было только его тело. Он не оттолкнул меня после моего откровения, а его алые глаза, светились лишь сочувствием и заботой.
Он стал для меня другом, хотя после того, как мы сблизились, мои провалы стали учащаться, а раны, то появляющиеся, то исчезающие на моем теле были все кровавей и ужасней, доставляя невыносимую боль, пусть даже она и была лишь плодом моего воображения.
Это было несколько странно. Отчего-то я была уверена, что все мое сумасшествие каким-то образом связанно лишь с графом, но никак не с остальными членами замка.
Ведь когда я общалась с Рози все было в порядке. Хотя Рози я и не доверяла столь сокровенные тайны.
Впрочем, я даже не успела рассказать Викторию об ухудшении своего состояния.
Словно почувствовав, что от общения с ним, мое сумасшествие только нарастает, он сам предложил прекратить нашу дружбу.
Я не могла понять, неужели это действительно было так заметно?
Я наивно считала, что держу свои страхи в кулаке и сохраняю лицо. Что никто в замке не замечает тех вещей, которые творятся со мной. Что годы обучения этикету не прошли даром, и я могу оставаться спокойной внеше в любой ситуации.
Но Викторий заметил все сразу же, и сказал, что общение с ним сделает мне только хуже, а когда я попыталась выяснить подробности, он промолчал.
Однако я действительно не понимала, как его забота и внимание, после которых я чувствовала явное облегчение, могут мне повредить. Ведь он был моей отдушиной в этом царстве страха. Единственным человеком, с которым я могла поговорить, не опасаясь за свою репутацию, или за то, что обо всем узнает граф. Единственным, после Рози, в этом замке, к кому я испытывала нежные чувства, так непохожие на мою больную, одержимую привязанность к графу.
После долгих разговоров Викторий сдался.
Соглашаясь продолжить наше общение, он выглядел печальным, напоследок заметив, что надеется, что я не возненавижу его, когда все пойму. И больше он никогда не возвращался к этой теме.
Хотя, как я бы смогла возненавидеть своего единственного и лучшего друга в этом, все еще чужом мне замке, пусть и формально я считалась здесь полноправной хозяйкой?
Я дорожила Викторием и никогда не отказалась бы от него.
О, как бы я хотела чувствовать к своему мужу хотя бы часть той теплоты и нежности, что испытывала к Викторию.
Или же увидеть в глазах графа отблеск той же заботы, с какой смотрел на меня его друг.
Но нет.
Сама я уже не смогла бы жить без графа. Он разрывал мое сердце острой болью на тысячи частей, наполняя каждую из них страхом, пополам со страстью. Он учил меня бояться собственных желаний и желать ужасающе-невозможного. Он заставлял меня дышать им одним и задыхаться в одиночестве, хотя при этом отравлял собой воздух, меняя любовь на зависимость.
Он был невозможно-холоден и по-животному горяч.
И несмотря на прошедшее с момента нашей свадьбы время, мы так и не стали близки хоть в чем-то, кроме постели. Мы мало знали о пристрастиях друг друга и тех милых привычках, которые есть у каждого, мы никогда не поддерживали друг друга и не вели задушевных разговоров.
Да мы вообще практически не общались, особенно днем.
Если это было время обеда, или ужина, то мы просто сидели рядом за столом, чинно кивая рыцарям и друг другу. И хотя с моей стороны всегда было искреннее желание хоть как-то заинтересовать своего мужа, но граф, как и в первые дни, оставался до остроты холодно-вежливым.
Он поддерживал светскую беседу, которая сводилась к погоде за окном, падежу скота в этом месяце, или политическим событиям, вроде восстания в Леоне, или смерти последнего короля из династии Каролингов и избрании Гуго Капета на эту должность. Но дальше дело не шло.
Ночью же разговоров не было. Ведь не могу я считать за разговоры те грязные стоны и развратные слова, которые он вырывал из меня. И как только он не уставал снова и снова, каждую ночь придумывать разные способы опускать меня в бездну сладкого бесстыдства?
И никогда, ни один раз мы не затрагивали чувства.
Конечно, я осознавала, что выхожу за графа, владетельного сеньора, а не конюха. Что все будет куда серьезней. Что я должна буду соответствовать. Но все же, я оказалась не готова к такому холодному дневному равнодушию.
Он называл меня не иначе, как «графиня» и вскоре мне стало казаться, что я забуду собственное имя.
А когда однажды я попыталась, переборов свой страх, завести разговор о том, что испытываю к нему (конечно я не собиралась говорить правды, но надеялась, что такой разговор вызовет ответную реакцию), то просто не смогла вымолвить и слова.
Я стояла, подавившись несказанным, а граф мерцал своими алыми глазами.
– Вам что-то необходимо графиня?
Он вскинул свои темные брови, а я, так и не сумев открыть рот, лишь помотала головой.
– Вот и хорошо, – он усмехнулся, обнажив белоснежные зубы, – а то я подумал, что вы мне прямо тут в любви признаваться начнете. Право же, мы не крестьяне, и знаем, что выше чувств есть долг.
И закончив свой маленький монолог он ушел, даже не обернувшись, оставив меня в полной растерянности.
Как он так легко угадал мои невысказанные слова? И почему, собственно, они остались невысказанными?
Несколько лет семейной жизни, и к чему я пришла?
Распутство, которое граф лишь поощрял всеми возможными способами.
Все та же его замкнутость, как в чувствах, так и в делах замкового хозяйства.
Моя больная привязанность к его холодному телу и хищной улыбке, и мой страх перед его алыми глазами.
Единственный друг, что одновременно и самый близкий человек для графа.
Безумие, нарастающее с каждым месяцем.
И моя бездетность.
Ведь несмотря на наши жаркие ночи, за эти несколько лет, я так и не смогла родить ему наследника.
Хотя, казалось, графа это нисколько не смущает. Он не выказывал мне претензий, не злился и не угрожал променять меня, «пустоцвета», на более здоровую. Это было весьма странно для столь владетельного сеньора. Мужчинам нужен наследник, это естественно.
Но все, что естественно для других, было совершенно неприменимо к графу.
Однажды, когда граф в очередной раз пришел в мою спальню, я заговорила с ним об этом. Возможно, стоило бы выбрать более подходящее время и место для такого серьезного разговора, но днем мы молчали о личном, так что же еще мне оставалось?
– Господин? – спросила я с придыханием, когда граф жадно шарил по моему телу, заставляя выгибаться ему навстречу.
В ответ он лишь вопросительно вскинул брови и резким движением вошел в меня, заставив вскрикнуть от наслаждения.
– Господин, почему у нас нет детей? – едва находя силы, выговорила я, жадно хватая ртом воздух и стараясь не потеряться в этом море разврата.
– Ты сильно хочешь? – спросил он, остановившись и прожигая меня своими алыми глазами.
Странный вопрос. Я думала, он тоже этого хочет, ведь дети это конечная цель любого брака.
Но да, я хотела этого всей душой. И я готова была ради этого на что угодно.
Отвечать мне не понадобилось.
– Ну значит, они у тебя будут, – своим приятным голосом проговорил граф и вернулся к делу.
В тот раз он закончил скомкано и быстро, что было для него необычно. А потом ушел, оставив меня, чтобы вернуться уже во сне.
Это был один из тех кошмаров, в которых мне не было страшно, и которым я ужасалась уже на утро.
В нем граф кусал меня за шею, а я счастливо размазывала свою кровь по его мраморной груди все повторяя, что у нас будет ребенок. Граф же в ответ сверкал своими дьявольскими глазами и усмехался, обнажая острые, неестественно длинные клыки.
Я забеременела сразу же после той ночи, словно по волшебству.
Моему счастью не было предела, и только тогда я поняла, как много для меня это значило на самом деле.
И как же я была благодарна графу за то, что он подарил мне это счастье.