Глава 6

Милена

Если бы этого самодовольного нахала не было, его стоило бы придумать! После измены Дэна я чувствовала себя несчастной, после позора с нефтяниками – растерянной, после отъезда мамы – преданной. Я была не я, словно потерялась. Но когда достигаешь точки «Д»... – увы, не «Джи», а самого что ни на есть Дна, ничего не остаётся, кроме как колотить лапками и всплывать. Или сбить масло из всего безобразия, в которое врюхалась.

Я сплюнула яду в сорняки, заколола волосы, переоделась в то, что почти не жалко, и закатила рукава.

Йухуу, понеслось!

Лишь слегка облившись, я набрала вёдра из колонки, вспомнила старые добрые времена и вымыла пол. Подумаешь, нет горничной! Подумаешь, газ включить не удалось! Я решила, что чай вреден: в нём содержание кофеина выше чем, в кофе. Отравлюсь завтра. Зато я напилась экологически чистой воды громко и жадно, как полковая лошадь, наелась энергетических батончиков без глютена, пустила в расход гигиенические салфетки для всех частей тела и антибактериальную жидкость. О, разве меня испугать отсутствием горячей воды? Я ездила в пустыню, когда была моделью!

Распахнув окна, я впустила в свой новый старый дом свежий воздух со степей, запах трав и отряд мошек. Ничего, ароматические пирамидки из индийской лавки и не таких выкуривали! Я вынесла на улицу пропахший мышами матрас. Сгрузила на него в кучу всё из дубового шифоньера, при виде которого у меня в голове сам собой звучал патефон и рассказ прабабушки о том, как трещину на шкафу оставили немцы во время отступления.

Прабабушка сбежала в поля, и им не досталась. Я, видимо пошла в неё духом и прытью. Неизвестно, был ли в моём роду Колобок, который от всех ушёл, или Монте-Кристо, но полагаю, что оба отметились, потому что энергия била ключом и хотелось мести.

Войска пылищи отступили под моим натиском. Вонь тоже. Побрызгав духами старые верблюжьи одеяла, я уложила их в три слоя на металлическую сетку, сверху пристроила коврик для йоги. Решив, что на отсыревших серых простынях спать не гигиенично, я вынесла их во двор. И тут кто-то проорал благим матом от калитки так, что я подскочила и наступила в железную миску. Поскользнулась, но удержалась, чудом не треснув себя по лбу дверью.

– Добры вечор!

В сумерках над забором белело лицо неизвестной пышнотелой дамы с укладкой и в куртке а ля девяностые. Я поздоровалась, осторожно присматриваясь.

– Ванька у вас енту штуку спёр? – Гостья задрала над серыми досками сверкающий спиннер. – На вылысапед прицыпив и гоняе. Та я отняла...

– Не волнуйтесь, спиннер я ему сама подарила, – ответила я. – Смышлёный мальчик, подсказал, что к чему.

Дама с волновым движением всем телом отворила калитку и переместилась во двор, словно желе из одной банки в другую. Груди, живот всколыхнулись и мирно растеклись по местам под цветастым платьем. Выше «желе» улыбалось, и я ответила тем же:

– Вы, наверное, сестра Вани?

– Мать, – с придыханием и сбивающим наповал любопытством приблизилась она ко мне. – Надежда.

– Прекрасно выглядите! – почти не соврала я, понимая, что если с неё откинуть сорок кило, отдать в руки нормального стилиста и, конечно, снять эти калоши, Надежда-мать Ивана была бы красоткой. – Я Мила.

Гостья протянула мне спиннер и покачала головой:

– Выщица дорогая, прынять не можем. Отдарить нечем.

Я отодвинула её руку с игрушкой:

– Да что вы! Ерунда ведь! Только мальчишкам и играть.

– Та ну... Ой да? Ну да ладно, спасибочки. А чыго ж к нам? – разглядывая меня от маникюра до бровей, спросила Надежда. – От мужика своего сбежала? Или прячешь кого? – И потянула нос к светлой щелке за дверью и косому крыльцу.

– Наследство получила, – ответила я, не показывая, что удивлена.

– Та ладно! Баб Тося давно ж помёрла, думали чи продавать будут, чи посёлку хата отойдёт за ненадобностью... А тут нате, гости.

– А вы купить хотите? – улыбнулась я, сожалея об оглобле, — терпеть не могу, когда лезут с расспросами.

– Та не, я шо? Вона Чупа-Чупс, тот может.

– Кто?! Чупа-Чупс? – опешила я.

– Ну, Мессершмитт, Бабовоз...

Я моргнула. Желейная Надежда всплеснула руками в нетерпении и тут смекнула:

– Ну да ж, ты не местная! Барын в общем! Гродский, – она мотнула головой на замок. – Вроде скупает.

– Подавится, – совсем ласково улыбнулась я, с восторгом перебирая в голове услышанные прозвища. Какой простор народного творчества!

В глазах желейной дамы возникло понимание, словно она узнала в инопланетянке вдруг «свою».

– Ой как! Уже познакомилися с Чупа-Чупсом?

– Успели, – поджала я губы. – А почему Чупа-Чупс?

Надежда поморщилась и приглушила голос заговорщически, оглядываясь на замок:

– Больно умный. Доча там горничной, ага. Так говорит, Мессершмитт себе цены не сложит! На колидоре табличку повесил: «Только умным». И запер. Сам ходит! Один то есть с мозгами, остальные, мол, дураки...

Я присвистнула и мысленно потёрла руки: у меня намечается союзник.

– Неслыханно, какое высокомерие! Я думала, он только мне вместо соседского приветствия на дверь указал.

– Тебе?! – вытаращила глаза Надежда и ещё больше приняла меня душой, судя по взгляду и расползшейся навстречу груди. – Так я же и говорю: барын. Туды к нему не подступись, – закивала она. – Глава просил коров не пугать самолётом, как бы не так – летает! Маршырут, говорит. Девки в клуб приглашали, куды ж! В магазин зашёл как-то, нос воротил, мол, грязно и колбаса не та — почему в деревне молоко не домашнее и зачем сметана в пластике. Санитарами грозил, теперь мыть приходится. Тёмку, деверя моего, уволил за то, что раз всего на работу выпимши явился! А кто не выпивает? Сарай чинить – не зерно собырать! Ни с кем не знается, одно слово – барын!

Мои глаза загорелись.

– Ага, то есть и ваш деверь Тёма, и глава посёлка, и владелец магазина, и продавщица, и девушки местные, все вы не любите этого спесивого поклонника феодализма? – заинтересовалась я.

– А чыво ж его любыть? – сложила руки на животе Надежда.

У меня на душе стало хорошо, как от сливочного масла с мёдом.

– Так приятно познакомиться с вами! – подхватила я под руку опешившую Надежду и затараторила: – Даже не представляете, как! А я подумала: домик такой милый достался, может дачу устроить? Скрываться мне не от кого, а недвижимость зря пропадает, я тут пару раз в детстве была, решила подышать воздухом предков, знаете ли. Жаль, чаем угостить не могу, печку включить не получается, но воды попить с батончиками милости прошу!

– А шо там с печкой? – оживилась Надежда и поторопилась освободиться. – Дай погляжу!

Я впустила её в дом. Оказалось, что просто был пуст газовый баллон. Но меня взяли на абордаж, утащили в третий дом второй улицы после кустов и сторожки. В гуле домочадцев, телевизора и хит-парада Русского радио из телефона волоокой громадной девицы по имени Оксана меня накормили борщом, поставили на стол что-то страшно спиртовое, в чём я решилась только губы смочить. И, кажется, приняли в семью. Мне стало тепло-о-о. И вольготно!

Всё-таки ничто не сплачивает незнакомцев, как общий враг! Тем более, если он Чупа-Чупс, Мессершмитт, Бабовоз и барин...

Я захмелела и расслабилась. Наконец, люди, благость! Наелась, как у бабушки. Ванёк радостно крутил на пальце спиннер, девица сидела в телефоне, муж Надежды – в футболе по телевизору, а сама хозяйка вываливала на меня ценную информацию о том, кто с кем и как у них в деревне, а я уже не воспринимала. Запомнилось только, что хлеб привозят по понедельникам, средам и пятницам. Но зачем мне хлеб? Там глютен. А я за ЗОЖ.

После стопочки мне хотелось спать и просто кивать головой. Надежда меня спрашивала и сама отвечала:

– В Москве же холод собачий зараз? Ай-яй-яй, а тута лето вон. В этом году особо раннее. И дорого наверное, цены не сложить? А таки скольки вот така прычёска на волосах? Да ты шо! А тапочки эти? Не, СПА у нас нету, но баня у Олифиренки хорошая. Пускае за деньги. Ой, смотрю, ты уже куняешь! Завтры увидимся! А зараз иди, Мила, иди. Вон прямо-прямо и в горку, не заблудишься.

Меня выпроводили за ворота, вручили одеяло, и я пошла, расслабленно тая, растворяясь в темноте, в песнях сверчков и мерном потрескивании цикад. Небо с большими звёздами, словно их выделили жирным на клавиатуре, раскинулось надо мной и было необъятным, чернильным. Пахло чем-то исключительно экологическим и травяным. Тьфу, это навоз! Чуть не наступила.

В спортивном худи стало прохладно, я накинула одеяло на плечи. И вдруг за пустой сторожкой увидела что-то большое и чёрное. Я замерла, моё сердце тоже.

Существо возвышалось над кустом и не шевелилось, поражая грандиозным, почти мистическим обликом. У меня ослабли коленки, захотелось сесть на корточки и спрятаться под одеялом, чтобы непонятное Оно меня не заметило. Но существо мотнуло головой и с характерным фырканьем тряхнуло гривой.

– Коник, – выдохнула я, и на душе отлегло.

Я подтянула повыше одеяло, чтоб не наступать на концы, и пошла к нему навстречу. Вороной конь что-то жевал и шелестел губами. Я приблизилась, увидела блестящие, как звёзды, глаза. Снова чувство мистическое и даже волшебное охватило меня, а с ним – настоящее благоговение перед этим огромным и таким природным существом, гораздо лучше приспособленным к травам, сверчкам и простору, чем я.

«Наверное, лучше обойти, лягнётся», – остерёг здравый смысл.

«А погладить?» – возразил самогон во мне.

Я шагнула ближе. Конь повернул ко мне голову и, мерцая влажными глазами, сказал приятным мужским голосом:

– Нехорошо такой красивой девушке бродить по ночам одной.

А?..