Глава 5

Меня трясло, как при сильном ознобе. Ногу ломило и выкручивало. В голове пульсировала мысль: "Бедная Вера, несчастный Иван..." Лицо было мокрым от слез, и пижама прилипла к телу. Я куталась в одеяло, но никак не могла согреться.

Вера? Иван? Я резко села в кровати, забыв про озноб и боль в ноге. Вот, что не давало мне покоя уже больше месяца. Сны! Только раньше я их не запоминала. Оставались отголоски и, как следствие, плохое настроение. А сегодня это и на сон-то не было похоже. До сих пор я ощущаю прикосновения Ивана, его губы на своем лице.

Я потрогала щеки и снова ощутила его горячие губы. Сердце сдавило болью, словно я лишилась самого дорогого на свете. Я люблю его! Я люблю этого Ивана из сна. Я люблю его сильнее, чем Вера, фрагмент чьей жизни я проживаю. Как такое возможно? И что это вообще?

- Бабуля! - закричала я. - Бабулечка!

- Что случилось, Господи? - прибежала она запыхавшаяся, с полотенцем и прижимая руку к сердцу. - Что же ты меня так пугаешь? Позвать Наташу, сделать укол?

- Не надо... Сядь, - я похлопала по кровати, - мне нужно поговорить с тобой.

Я вспомнила все. Рассказывала торопливо, путаясь в словах, снова проживая те моменты. Боль не покидала. Я осуждала Веру или себя в ней. Я уже ничего не понимала осознанно. Остались одни эмоции, которые распирали меня, не давали успокоиться. Я плакала и смеялась, и сама себе казалась сумасшедшей.

Бабуля сбегала за водой и силой заставила меня выпить. А потом еще долго утешала, прижав к себе и поглаживая по голове, пока не закончилась истерика.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я смогла заговорить:

- Что это, бабуль? И кто эта Вера?

Я всматривалась в дорогое и знакомое с детства лицо и понимала, что впервые вижу бабушку настолько растерянной. Она кусала губы и сама едва сдерживала слезы. А потом, словно вспомнив что-то, полезла в шкаф. Долго рылась в коробке с фотографиями, пока не нашла нужную.

- Она?

С очень старой, сильно пожелтевшей фотографии на меня смотрела настоящая русская красавица, с огромными голубыми глазами, точеными, словно вылепленными из белой глины, чертами лица. Я узнала ее. Она была в подвенечном уборе, как я догадалась. Но ее глаза... Она смотрела как мертвая, ничего не выражающим взглядом.

- Кто это? - хрипло спросила я. От волнения голос пропал.

- Это моя прабабушка - Вера Андреевна Пфайф, в девичестве Шмидт.

- Получается, она моя прапра... а, неважно, - махнула я рукой. - И что? Все так и было?

- Точно я не знаю. Мать мне об этом почти не рассказывала. Знаю только, что была вроде у нее несчастная любовь. Что замуж вышла за нелюбимого, это я тоже знаю. И умерла она совсем молодой. И все...

- А прадед твой, значит, Григорий?

- Да, так его звали. Только, про него я знаю еще меньше. Убили его вроде. Совсем мало прожили вместе.

Губы бабули задрожали, и я испугалась, что случится сердечный приступ. Превозмогая боль в ноге, попыталась встать с дивана.

- Куда? - спохватилась бабушка.

- За таблеткой.

- Не нужно, все нормально, - поспешила успокоить она, укладывая меня обратно в постель. - Не надо тебе сегодня скакать. Отлежись хоть денек.

- Ты точно хорошо себя чувствуешь? Сердце не болит?

- Болит, но не так как ты думаешь, - задумчиво ответила бабушка. - Я не могу понять, почему тебе это снится. И я боюсь, как бы это не обернулось бедой.

- Успокойся, бабулечка, - погладила я ее по руке. - Это же всего лишь сон. Пусть и яркий, но сон. Может, и не было ничего этого на самом деле?..

Я успокаивала ее, а сама все больше уверялась, что это не просто сон. Ну, не ощущают все так во сне. Я до сих пор чувствовала на себе руки того мужика, что держал меня. Те места на талии, где впивались его пальцы, даже побаливали. Во сне именно я было той Верой.

Больше мы не разговаривали на эту тему. По молчаливому обоюдному согласию, каждый занялся своим делом - бабуля пошла суетиться на кухне, а я взялась за книгу, удобно устроившись в подушках.

Настроение постепенно улучшалось, я даже начала извлекать выгоду из вынужденного сидения дома. Никаких тебе бесконечных заявок, спину не ломит от утомительной монотонной работы за компьютером. Никто не выливает на тебя недовольство жизнью в виде придирок и беспричинного крика, как любит делать моя начальница. Бабуля сервировала мне целый поднос и накормила вкусным завтраком. Красота! Оказывается, сидеть на больничном не так уж и плохо.

Еще бы нога не болела... Но с этим мы тоже справились - пришла Наташа и по-дилетантски вколола мне укол. Чисто теоретически она знала, как это делается. А поэтому расчертила ногтем мою ягодицу на четыре сегмента и вогнала иглу в верхний внешний.

- Мне сказали, что колоть нужно именно туда, потому что там меньше всего нервных окончаний, - откомментировала она свои непрофессиональные действия.

Наташа торопилась на занятия в институте, да и я не настаивала, чтобы она задержалась. Хотелось побыть одной, под уютный бабулин шорох на кухне, под родное шарканье ее тапочек...

Но долго наслаждаться спокойствием не получилось. Мне решили нанести визит. Не кто иной, как Захар, который, как я думала, уж точно не захочет больше даже смотреть в мою сторону, после вчерашнего неласкового приема, заявился в гости с тортом.

- Ты разве не работаешь? - не удержалась я от колкости.

- Работаю, - спокойно ответил он, отдавая бабушке куртку и торт, - но на себя. Чувствуешь разницу?

- Ну еще бы...

Я не понимала, почему он вызывает во мне такую реакцию. Хотелось нагрубить, сказать что-нибудь неприятное. Все время приходилось себя сдерживать. Он, казалось, не замечает этого или делает вид, что не замечает. Только вот зачем ему это нужно?

- Вообще-то я пришел лечить тебя, - сказал Захар, проходя в комнату, придвигая кресло к кровати и усаживаясь в него по-хозяйски.

- Интересно, как?

- Умные люди сказали, что смех способствует быстрому срастанию костей.

- Неужели?

- А кто еще способен рассмешить, если не О.Генри? - продолжал Захар, пропуская мимо ушей мои колкости.

Только тут я заметила, что в руках у него затертая желтая книжечка. К своему стыду О.Генри не читала. Почему-то покраснела и от этого взбесилась еще сильнее:

- Глупости все это! Смех, срастание...

- Ведешь себя, как ребенок, - улыбнулся Захар.

Надо же какой. Другой бы уже давно послал меня к черту, а этот все терпит. Что же ему от меня нужно? Не верила я в его покладистость, да и не производил он впечатление доброго самаритянина. Но бабушка права, с гостями нужно вести себя прилично. Поэтому я постаралась замолчать и позволила ему выбрать для меня рассказ.

Читал Захар хорошо. В какой-то момент я поймала себя на мысли, что заслушалась и любуюсь им. Когда он читал диалоги и поочередно входил в роли героев, лицо его становилось таким артистичным что ли. В сочетании с тонким юмором О.Генри получалось вообще здорово. Я даже не знаю, над чем чаще смеялась - над мимикой Захара или над героями рассказов.

А один заставил меня прослезиться. Рассказ о молодых супругах, которые жили очень бедно. У них не было денег, чтобы сделать друг другу подарки на рождество. Тогда они пожертвовали самым дорогим: он продал свои часы, чтобы купить жене черепаховые гребни для волос, а она остригла свои волосы и продала их, чтобы купить мужу платиновую цепочку для часов.

Захар так много прочитал, а время пролетело, как один миг. Бабуля почти насильно заставила нас прерваться.

- Глаза, поди, устали, - ворчала она, сервируя журнальный столик. - Ну ка, давайте попейте чайку с тортиком.

- Тебе понравилось? - спросил Захар, отправляя огромный кусок торта в рот и шумно прихлебывая чай.

- Да, - вынуждена была признаться, хоть и с неохотой.

- Завтра продолжим?

Он уже уходит? Я даже не поняла, огорчил меня этот факт или обрадовал. Одно знала точно, что не отказалась бы еще что-нибудь услышать в его исполнении.

- Спасибо за чай! - произнес Захар, вставая из кресла. - Мне пора...

- Да не за что. Это тебе спасибо за торт... и чтение.

Бабуля проводила гостя и заглянула в комнату.

- А он ничего, да? - лукаво спросила она. - Правда, староват для тебя.

- Перестань, бабуль. Мне он совершенно не нравится, - отмахнулась я.

А все-таки интересно, почему он не сказал "до завтра"? Почему вообще ничего не сказал, уходя? Посмотрел только как-то странно... И вообще, чего привязался, как банный лист?!

***

Свадьбу сыграли на Покров, как и сговорились.

Я находилась под домашним арестом до самого выкупа. После умыкания отец меня жестоко избил, плеткой. Как мать ни плакала и ни причитала рядом, ни просила его пощадить меня, все без толку. Бил со злостью, чтобы неповадно было, бил, не как свое дитя, как великую грешницу. Сначала мне было жутко больно, а потом ушло все, осталась только мысль: "Так лучше... пусть убьет".

Помню, мать кричала:

- Федя, остановись! Убьешь же... или калекой сделаешь!

Помню дикие, злющие глаза отца и как он приговаривал, отбрасывая мать в сторону:

- Убью гадину! На всю деревню ославила...

Последнее, что запомнила - занесенная для удара рука отца и повисшую не ней мать с заплаканным лицом. А потом наступила темнота.

Неделю я не могла встать с кровати. Мать лечила компрессами и отпаивала отварами. Телу постепенно становилось легче, но не душе... Радость покинула меня навсегда. Сама себе напоминала высохший колодец, куда кинь камушек, будет лететь он долго сначала, а потом раздастся глухой звук удара об растрескавшееся дно.

Я все думала, жив ли он остался?.. А даже если и нет, то, может, к лучшему? Хотя, какая мне теперь разница, для меня он все равно умер.

Отец не заходил ко мне, пока болела. Первые слова, что услышала от него, когда вышла из комнаты:

- Со двора ни шагу! Будешь матери помогать по хозяйству. Выйдешь, убью!

И он не лукавил. Убьет, точно. Но не это меня останавливало, а все та же пустая душа. Зачем куда-то идти, если ни к чему не стремишься?

Мать, как могла, пыталась примирить нас с отцом. Одного она не поняла, что с той ночи мы стали друг другу чужими. Отец вычеркнул единственную дочь из жизни, как и я его.

Думаю, оба они вздохнули с облегчением, когда наступил день свадьбы. Конечно же, до семьи Григория дошли слухи о попытке побега из-под венца. Но планы они не поменяли. И на обожании Григория это не отразилось. Он, как и раньше, смотрел на меня глазами преданного пса, готовый предугадывать малейшие желания. А на родителей его, наверное, повлияло богатое приданное, назначенное мне отцом. Обговаривали одно, но после той ночи приданное заметно выросло.

Вот так, богатой законной женой, я покинула отчий дом и перебралась в соседнюю деревню.

Поле первой брачной ночи, я четко поняла одно - не быть мне с Григорием счастливой никогда. Не стерпится и не слюбится... Не хватит его любви на нас обоих. Молила Господа только об одном, чтобы не допустил ненависти. Не смогу я бороться и с брезгливостью, и с ненавистью одновременно.

Родители Григория старались быть ласковыми со мной. По дому больно ничего не заставляли делать, да и прислуга у них имелась. Мать его пыталась говорить со мной по душам. Только нет-нет, да слышала я обрывки разговоров:

- Унылая она какая-то. Не будет наш Гришка счастлив с ней...

- Погоди, Вась, Бог даст ребеночка, может и оттает...

Понесла я через месяц. Зародился-таки плод нелюбви моей. Не хотела я его, но, видно, Господь рассудил по-другому.

- Поедем к твоим, сообщим им радостную новость? - предложил как-то Григорий. Со дня свадьбы я не видела ни отца, ни матери. По матери соскучилась, больше ни по кому.

Свекровь собрала целую телегу гостинцев. Меня заставила надеть самое нарядное платье, чтоб все видели, как я счастлива. По родному селу ехали медленно. Григорий раскланивался со всеми встречными. Я тоже старалась быть приветливой - здоровалась, улыбалась... Только знала, что пересудов не избежать. Долго еще будут перемалывать нам косточки и рассказывать, как не повезло хорошему парню, какая гулящая жена ему досталась.

Мать встретила пирогами. Отец поздоровался с Григорием, не замечая меня, и вернулся к своим занятиям. За столом он с нами не сидел, меда с зятем не пил.

Засиделись мы допоздна. Мать нас не пустила в обратную дорогу, постелила в моей бывшей комнате. Григорий выпил лишнего за обильным угощением и уснул сразу же. А мне не спалось. Вспомнилось все, что пришлось пережить в этой комнате перед свадьбой. Как ни гнала я мысли об Иване, а в эту ночь не могла избавиться от его образа. Перед глазами вставали страшные картины избиения. Как он там, жив ли?..

Мать натопила дом так, что дышать было нечем. Или лихорадило меня... Еще и дурнота сильно выматывала, но это нормально вначале беременности. В доме все спали. Я слышала рядом монотонное, раздражающее сопение Григория, раскатистый храп отца в соседней комнате. Ворочалась с боку на бок, но уснуть не могла.

Не в силах больше лежать, тихонько встала, накинула теплую шаль и прокралась на крыльцо. С детства любила сидеть на ступенях и смотреть на звезды. Осенью они казались выше и холоднее, но не становились менее загадочными для меня. Я все думала, а что там, и как далеко они от нас находятся?

Что-то хрустнуло возле калитки. Я вгляделась в темноту и различила силуэт... Сердце екнуло, хоть и не думала уже, что оно на это способно. Знать, не все еще чувства умерли во мне. Иван не пошел мне навстречу, а ждал, когда подойду. Я не могла разглядеть в темноте его лицо, но видела блеск глаз.

- Как живешь, Вера? - спросил он, а у меня горло перехватило от нахлынувших чувств. Оказывается, ничего не прошло, все живет во мне, только схоронилось где-то глубоко-глубоко. - Счастлива ли ты со своим мужем?

Не стану я с ним обсуждать Григория. Не заслужил он такого позора.

- Он хороший, добрый...

- Любишь его?

Что же ты за человек, Ваня? Как можешь задавать такие вопросы?

Я молчала и думала, стоит ли уйти прямо сейчас или постоять еще немного. Не гнева отцовского боялась, а своей реакции. Ну как не совладаю с чувствами и брошусь ему на шею? Тогда мне одна дорога останется - в омут с головой. И не страшит меня омут, все равно жизнь немила. Но не имею права я губить еще не родившуюся жизнь.

- Молчишь? Ну, молчи, молчи... Не могу без тебя, Верка, не могу, - схватил он меня и прижал к себе. - Убью я его!

- Пусти, Вань. - Губы одеревенели и слушались с трудом. Руки висели, словно плети. - Пусти!

Повторять не пришлось, Иван отпустил меня и даже отошел на шаг.

- Не бери грех на душу. Оставь его и меня. Ребенок у нас будет.

Какое-то время он молчал, опустив голову. А потом посмотрел на меня потухшими глазами.

- Вон как все обернулось, - заговорил Иван не своим голосом. - Я хотел весь мир сложить к твоим ногам, но, видно, не судьба.

- Не судьба... - как эхо повторила я.

- Возьми это. - Иван взял меня за руку и вложил в нее что-то холодное и тяжелое. - Я сделал это для тебя, но подарить так и не успел.

- Вань... прости.

- Прощай, Вера. Береги себя.

Я еще долго стояла возле калитки. Ноги, словно приросли к земле. Очнулась, когда стала подмерзать. Только тогда пошла в дом.

В сенях меня дожидалась мать со свечой в руке.

- Где была? - шепотом спросила она.

- Воздухом дышала, не спалось...

- Что у тебя там? - Мать кивнула на мой сжатый кулак.

- Ничего.

- Он приходил, да?

- Никто не приходил, - устало ответила я. От слабости меня слегка шатало. Но кулак я сжала крепче и почувствовала, как палец прожгла боль.

- Покажи, что дал он тебе, - попросила мать.

Мне вдруг так жалко ее стало. Ведь она все понимает и жалеет меня, но ничего поделать не может. Я разжала кулак и увидела брошь, усыпанную камнями.

- Ты укололась? - заметила мать кровь у меня на пальцах. - Ох, не к бобру все это, - покачала она головой. - Давай снесем ее в монастырь, подарим им...

- Нет! Это все, что у меня от него осталось. В ней частица его души, и я буду хранить ее, как зеницу ока.

- И твоя кровь... Ох, не к добру... Цыган, ведь, он. - Одинокая слеза скатилась по материной щеке.

Я снова зажала брошь в кулак, не обращая внимания на боль. Никому не позволю отнять ее у меня!