Краткое содержание
Я Самуил Мокану - золотой мальчик, рождённый в самой могущественной семье Братства, обладающий способностями, о которых другим остается лишь мечтать. У меня было счастливое детство и родители, которые одержимо любили друг друга. И я ненавижу их за эту любовь. Ты можешь называть меня Шторм, я же не умею любить, чувствовать боль, плакать или смеяться. Я презираю любое проявление чувств, и, если ты посмеешь дотронуться до меня без разрешения, скорей всего, это будет последнее, что ты сделаешь в своей жизни, агара.Книга первая.
ПРОЛОГ
(введение для тех, кто не читал серию «Любовь за Гранью»)
Самой сложной для меня оказалась встреча с отцом. Я уехал, едва он стал на ноги. Вернулся на службу. Я увидел его лишь тогда, когда при его инаугурации все воины выстроились на плацу, чтобы присягнуть в верности Морту и ещё раз - Нейтралитету. Я был среди них и так же, как и все, давал присягу на одном колене и целовал ему руку, но, когда мы остались наедине, и он захотел меня обнять, я оттолкнул его двумя руками.
- Ты мне не отец! Ты – Морт. И для тебя я – Шторм. На этом семейная сцена окончена.
Отец опустил руку, сжимая челюсти и глядя мне в глаза своими все еще белесыми глазами, я не отвел взгляда, прожигая его ненавистью, ощутимой на физическом уровне. Мы оба ее ощущали превосходно.
- Я говорил, что не прощу тебя. С тех пор ничего не изменилось. Я не прощу тебе того, что ты заставил меня сделать. Никогда!
- Но я был прав.
- Ты был жесток. Ты заставил меня сначала убивать отца, а потом смотреть, как умирает без него мать…
- Исход был бы одинаковым в любом случае, ты должен понять это!
- Плевать. Это не значит, что я смогу все забыть, только потому что ты был прав. Я это вижу каждый раз, когда закрываю глаза! Так что оставь меня в покое! Для тебя я теперь только Шторм….
И снова эта жуткая сцена, которую я не прощу им никогда…
***
Я не мог разговаривать, я пока что пытался хотя бы дышать и не смотреть на руку мертвой матери, свисающую у спины отца с окровавленными тонкими пальцами. И не мог думать о той боли, что она испытала, когда Курд резал ее наживую и вырезал из нее сердце, не мог об этом думать, не мог позволить себе увидеть ни одной картинки из прошлого и из будущего. Иначе сойду с ума… а мне почему-то казалось, что все это не происходит на самом деле, и они не идут молча по каменным ступеням куда-то вниз в подвал мимо крестов на стенах. Что это за место? Разве в пределах Мендемая кто-то мог вешать кресты в крепости? Или это территория Ламинии, отобранная когда-то у зверски растерзанных ангелов?
- Куда мы идем? – не узнавая собственного голоса и даже не надеясь услышать ответ.
- Увидишь. – таким же чужим голосом ответил отец, прижимая к себе свою драгоценную ношу.
Мы оказались в подвальном помещении с зажженными на стенах под потолком факелами, а на скамье у стены валялась накидка отца. Значит, он побывал здесь. Зачем, одному дьяволу известно. Посреди подвала стоит деревянный стол, застеленный белой простыней, на которую Ник осторожно положил Марианну, и повернулся ко мне. Свет факелов падал на смертельно бледное лицо Морта, и мне вдруг показалось, что передо мной живой мертвец с изъеденным и изрытым временем лицом…и осознанием – это от голода. Отец не ел и не замечает признаков распада собственных тканей.
- Ты не ел, - глухо пробормотал я.
- Если в течение трех дней вживить ей сердце, она вернется.
В моей груди слабо трепыхнулась надежда. А отец тем временем швырнул на стол книгу.
- Здесь написано, как это сделать. Ты справишься.
- Я?
- Ты.
Я, тяжело дыша, смотрел на отца, выискивая признаки очередного приступа безумия.
- Где…где мы возьмем сердце?
В этот момент ухмылка растянула чувственные губы Николаса Мокану. И он дернул ворот рубашки, а я яростно выкрикнул:
- Нет! Неееет! Ты окончательно свихнулся! Я не стану этого делать! Ты ненормальный псих, если считаешь, что я это сделаю.
- Сделаешь!
Отец ступил шаг навстречу мне.
- Сделаешь! Ради сестер и брата, и ради своей матери! Сделаешь! Потому что ее жизнь дороже моей, и она должна продолжить дальше!
- Ты, чокнутый ублюдок, отвали от меня! Нееет! – истерически закричал я, пятясь назад.
- Может быть, я и ублюдок, но у меня нет другого выбора вернуть ее. Понимаешь? Я без нее все равно сдохну, и это даже не вопрос времени – это данность. По истечении этих трех дней. Да я и три дня не продержусь, Сэм! Я уже разлагаюсь без нее, ты не видишь? А так у нее есть шанс. У вас всех. Или, - он расхохотался, захлебнулся каким-то всхлипом, - или ты боишься вживить ей мое дрянное грязное сердце?
- Ты не посмеешь ставить меня перед таким выбором! Это подло!
- Потому что я подлец, Сэм. Ты не знал? Твой отец – гребаный подлый сукин сын и ради твоей матери готов заставить даже тебя вымаливать у Дьявола на коленях о ее жизни.
Я пятился от него к двери. Но она с грохотом закрылась, и ключ разломался в замке. Ник нарезал круги вокруг стола, глядя исподлобья то на меня, то на маму, и в тот момент, когда смотрел на нее, его глаза мгновенно меняли цвет с белого на синий.
- Давай! Ты не смеешь ослушаться отца! Я приказываю тебе!
- Ты мне не отец! – цепляясь за его же слова, задыхаясь и пытаясь удержаться на дрожащих ногах.
И снова хриплый смех:
- Эээээ нет, уже поздно, парень. После того, как поймал мою стрелу, поооздно, мальчик.
- Не ради тебя! Ради матери. Ради нее, потому что без тебя жизни ей не будет! Потому что, будь ты проклят, я уже дважды чуть не схоронил ее!
Смех прекратился, и глаза Морта впились в мои, удерживая и не отпуская.
- Вот и отлично, что ради нее. Более чем логично. А теперь ради нее ты сделаешь это – вошьешь ей мое сердце. Ты ведь хотел прикончить меня лично. Давай, Сэм. Когда тебе еще подвернется такой шанс!
- Ты понимаешь, что я тебе никогда этого не прощу? Ты, будь ты проклят, понимаешь это?
- Ты устанешь отпускать мне все грехи, мальчик. Так что просто сделай это и всё!
- Да пошел ты к дьяволу, Николас Мокану…
- Я и так у самого дьявола в пекле! Ты все равно это сделаешь! Скажешь ей «тe voi iubi pentru totdeauna». Скажешь, что теперь мое сердце всегда будет с ней! Как я обещал! У тебя сутки, Сэм…сутки. Через сутки разложение не позволит её вернуть.
И я не успел даже заорать, прежде чем зашелся в приступе шока, с широко открытым ртом, глядя, как чокнутый безумец режет себе горло, и лезвие даже не дрожит в его руке.
- Неееееет! Отец!
***
Первым порывом было броситься вон оттуда, выскочить на воздух и хватать его перекошенным ртом, биться головой о камни, чтобы проснуться от самого жуткого кошмара. Но я не мог сдвинуться с места, меня парализовало.
И, да, я выбрал. Черт бы побрал Николаса Мокану, но он заставил меня сделать этот идиотский выбор! Заставил, будь он проклят…будь он трижды проклят…Папа, что вы оба наделали! Как вы могли так с нами? Кааак, черт вас раздери обоих, как?
Я долго сидел на каменном полу, обхватив голову руками и с мычанием раскачивался из стороны в сторону. Смотрел на кресты на стенах, и мне казалось, что кровь из-под камней сочится на пол, и я захлебываюсь в ней.
***
«- Где Фэй? Она знает?
- Нет еще. Мы к тебе пошли, - тихо сказал Сэми и сжал письмо в кулаке.
Влад Воронов пристально смотрит на него и отставляет в сторону бокал с виски.
- Ты видишь, куда она пошла?
Мальчик отрицательно качнул головой.
- Она блокирует меня, силой воли. Она сейчас очень злая, оттого сильная. Но я знаю, куда она пошла. Знаю и все. Я видел ее мысли до этого. Видел, когда вы…после того, как вы возвращались от отца.
- Скажи мне, нам нужно ее искать. Немедленно. Твоя мама слишком расстроена, и она может совершить много ошибок.
- Нет, - мальчик стиснул челюсти, - вы не будете ее искать, а я не скажу вам, где она. Это ее право. Она хочет спасти отца, а вы ей помешаете».
***
Я любил отца тогда той фанатичной любовью, которой мальчики любят отцов, меня восхищало в нем все. Даже то, как держит в руке бокал или наклоняет голову вбок. Как смотрит на подчинённых или как кладет руку матери на талию. Он был примером для подражания. Всем для своего старшего сына. И какое-то очень короткое время – прекрасным родителем. Я до безумия хотел его спасти.
Медленно отнял ладони от головы и склонился над телом отца, протянул руку к глазам и тут же отнял, вспомнив, как тот не дал закрыть глаза матери. Потащил отца к столу, с трудом подтянул вверх и уложил на столешницу рядом с матерью.
В груди защемило адской болью. Такой, что меня свернуло пополам в приступе удушья, и я хватал воздух широко открытым ртом не в силах взглянуть на них обоих. Окровавленных и рядом с друг другом. Вспомнил, как несколько лет назад они вот так же лежали рядом…только тогда шанс был у обоих. А сейчас. Сейчас Николас Мокану заставил меня сделать самый жуткий выбор в моей жизни, и самое паршивое – мерзавец знал точно, кого я выберу.
Взяв с полки стопроцентный медицинский спирт, я выдернул пробку зубами и сделал несколько глотков, от которых кипятком обдало горло и внутренности. Легче не стало. Я открыл книгу на первых страницах, и спазм тошноты перехватил грудину, медленно выдохнул и откинул полотенце с подноса, на котором аккуратно лежали скальпель, зажимы и иглы.
«Ты все продумал, да? Ты ни на секунду не сомневался, что заставишь меня это сделать, да?»
***
Я не хотел спускаться вниз. Я вообще жалел, что поддался на уговоры матери и приехал на Рождество домой. Смешно. В этой семье, наверное, только Ярослав и верил пока в Господа. Все остальные знали, что его придумали те, кто вживую видел Дьявола. Придумали, чтобы не сойти с ума от ужаса и собственного бессилия перед абсолютным Злом. Ведь так гораздо легче – когда веришь во что-то хорошее. В хорошее, которое способно защитить и помочь в тяжелой ситуации. Но всё же Мокану продолжали соблюдать человеческие традиции и поэтому отмечали все праздники вместе.
Новый год мне удалось провести там, где я действительно хотел быть. Точнее, мне не хотелось быть совершенно нигде, и именно поэтому я отмечал его в полном одиночестве в горах. Правда, после того, как пробили куранты, рядом со мной на самом потрясающем месте на земле – на вершине высочайшей скалы, подножие которой яростно лизали огромные волны, появился Лизард с бутылкой виски и откровенно раздражённым взглядом. Видимо, парень считал, что это место принадлежит ему, и был недоволен, увидев непрошеного захватчика. Так и промолчали вдвоём до самого утра, потягивая каждый своё пойло и изредка и безмолвно чокаясь, сидящие на беспощадно треплющем наши пальто и волосы ветру, думая каждый о своём и наблюдая за тем, как маленькими огнями вспыхивает далеко внизу весь остальной мир. Глава Нейтралитета позволил всем не дежурившим в эту ночь отпраздновать Новый год без оглядки на Устав. Зорич слинял куда-то уже на следующий день после того, как его отпустили в отпуск. Влад, с остальными членами семьи собиравшийся в своем особняке, осторожно пригласил меня к себе, и, как и полагал, всё же получил отказ. Где и с кем встречал Новый год…и вообще знал ли о его наступлении Габриэль, никто понятия не имел.
А в январе мне пришлось всё же приехать домой. Не сдержался, услышав в призыве матери тщательно скрытые слёзы. Хоть и оторопел, ощутив их. Почему-то забыл, что мать может плакать по кому-то, кроме моего отца. В любом случае я ведь именно из-за них и возненавидел Ника? Поэтому пришлось стиснуть зубы и, засунув свою долбаную гордость глубоко в зад, появиться дома.
Но вот спуститься вовремя к ужину всё же не смог себя заставить. Так и сидел сначала в своей комнате, переписываясь с приятелями по телефону, а затем и в комнате средней сестры. Проверял её фотографии и телефон. Она, конечно, в ярость придёт, узнав об этом, я даже усмехнулся, вскрывая пароль на планшете и представляя гневное лицо Ками…правда, и не собирался скрывать своих действий. Поэтому намеренно не убирал подушку, к которой прислонился спиной, листая Галерею. Впрочем, маленькая чертовка, наверняка, знала, что это произойдёт, и отменно подготовилась. По крайней мере, ничего предосудительного я не нашёл ни на самих устройствах, ни в истории браузера. В последнее время я общался с сестрой и матерью только ментально, служба не предоставляла возможностей для визитов. Да и желания не было особого. Потому что знал, основной темой их встречи обязательно станут мои отношения с отцом. А я уже слишком устал обсуждать то, чего нет, и считал бессмысленным тратить на это своё время.
Я намеренно поменял заставку на планшете сестры, оставляя ещё одно доказательство того, что трогал её вещи. Вместо кадра, запечатлевшего Ками с двумя друзьями, среди которых был выскочка Кавана, я установил наше совместное фото вчетвером. На нём четыре ребенка Мокану в саду Влада, и Ками стоит в моих объятиях. В тот день, рассматривая эти фотографии, Диана пошутила, что любому, кто захочет вырвать её из них, придётся не на шутку постараться. А фото с Хаосом я с каким-то едким удовольствием всё же удалил.
А сейчас стоял, прислонившись спиной к стене, сложив на груди руки и молча наблюдая за семейной идиллией. Пока что моего появления в воздухе никто не заметил, кроме отца, естественно. Но тот лишь мазнул взглядом по мне, приветственно и коротко улыбнувшись, и снова обратил всё своё внимание на семью. Да, подонок всячески не желал признавать наше отчуждение. И при этом не унижал себя вымаливанием прощения, хотя я подобного и не ждал. На службе он относился к Шторму так, как должен относиться начальник к подчинённому, и это было именно то, чего я так от него хотел. А вне её, на семейных мероприятиях Николас Мокану не унижал себя обращением к тому, кто может прилюдно проигнорировать его слова, но и упорно не желал признавать политику взаимного игнорирования, которой я придерживался.
Чужой. Впервые я почувствовал себя чужим здесь. Когда меня, наконец, заметили…первой была Лилия, широко улыбнувшаяся и тем самым выдавшая меня. Я улыбался сам, прижимал к себе детей и подставлял щёки для поцелуев, чувствуя, как начинает схватывать горло чувством тошноты. Тошноты от ощущения притворства. От ощущения своего одиночества. И я не винил в этом их. Дьявол, нет! Они были искренними. Притворялся я. Я сам стал чужим. Сев за стол и оглядев всех собравшихся, я вдруг понял, что перестал ощущать себя частью семьи Мокану.
Несмотря на то, что почти научился смотреть на Ника без ненависти, разорвавшей к чертям все сосуды в теле, когда обнаружил в лаборатории Нейтралитета результаты проведённого анализа ДНК…на отцовство. Дааа, грёбаный параноик Мокану в своё время проверял, является ли старший из детей его ребёнком. И в тот день я смотрел на эти чёртовы бумажки и думал о том, что вот это…вот этот лист причинил мне боль куда большую, чем все те слова Николаса, которые тот мне говорил. Я смотрел на результат, подтвердивший родство…но не отцовство и осознавал, что странный тонкий звук порванной струны, раздавшийся в ушах – это звук последней порвавшейся нити моей связи с Ником. С тех пор я ни разу не позволил себе ошибиться и назвать его отцом. И по хрен, что анализ лишь подтвердил подозрения Ника, по хрен, что на тот момент Мокану был безумнее целой психушки сразу…слишком многое я ему уже простил. В очередной раз малодушно сунув руку за пазуху души в поисках причины сделать это снова, я не нашел ничего. Только пустоту, расползшуюся в самое нутро, туда, где ещё недавно таилась боль.
«- И всё же удалось выяснить, почему здесь ничего не говорится об отцовстве?
Я вскинул голову, глядя на эксперта, спешно убирающего колбу с только что взятой у него кровью из вены в холодильник. Именно он и пробурчал себе под нос, что должен заодно проверить ещё раз ДНК Шторма.
- Полагаю, всё дело в том, что на момент первой проверки вы не являлись нейтралом, а ваш от…эээм…Глава уже являлся, и, скорее всего, сейчас, после вашего посвящения в нейтралы результат будет уже немного другим и подтвердит отцовство Главы.»
Именно так и получилось в итоге. Эксперт одними глазами показал мне на новенький лист бумаги, лежащий на столе, и, судя по довольному лицу, его слова подтвердились. Вот только для меня это уже не имело никакого значения.