Глава 3.2

Именно с тех пор многие и стали относиться ко мне настороженно. Потому

что я не принимал участия в их оргиях. Никогда. Я оставлял их и уходил в свою

комнату, закрывая глаза и представляя на месте жертвы, чьи крики доносились

снизу, Дарину. А себя в роли её карателя. Такого же бессердечного и жесткого,

как они. И тогда отвращение и ненависть к самому себе накатывали с такой

силой, что, казалось, способны были разорвать меня на мельчайшие части. Мне

приходилось сдерживать себя от порыва броситься вниз и расправиться с

жестокими соратниками. Я заказал для себя наручники и в такие моменты

приковывал сам себя к железным столбикам у изголовья собственной кровати,

ожидая, пока пройдёт очередной подобный приступ. А после завершения

издевательств один из парней поднимался и освобождал меня. И так изо дня в

день. Почти полгода. А потом меня перестали волновать и вопли женщин, и

глумливые выкрики парней. Я научился отстраняться от всего, что не касалось

моей непосредственной работы.

Сейчас мне предлагали вполне официально иметь собственную шлюху.

Но меня эта идея не прельщала. Я давно уже перестал чувствовать какое

бы то ни было влечение к женщине. Ко всем, кроме одной, к сожалению.

Голос Лиса услышал сквозь туман собственных мыслей:

- Ты сможешь пользоваться интернетом, смотреть телевизор, Мертвец...

Телевидение и интернет находились в ограниченном доступе. И они

считались непозволительной роскошью для всех, кроме определённого круга лиц,

к коим относились такие, как я.

Я встал, понимая, что разговор окончен.

- Мне это не нужно. Меня вполне устраивает моя нынешняя жизнь. Я могу

быть свободным?

- Как знаешь, Мертвый. - Лис встал и склонил голову, отпуская меня.

Ответил ему тем же жестом и направился вниз. В тюрьму. Сегодня я должен

подвергнуть пыткам очередного пленника, устроившего из одного столичного

театра притон для наркоманов и любителей поиграть в смертельные игры. Он

продавал у себя героин, кокс, мет, при этом храм Мельпомены был центром

огромной раскидистой сети по распространению дури по всей стране.

А каждую неделю они устраивали представления для своих зрителей.

Наркотические оргии. Шутливым девизом каждой постановки служило

высказывание «Работаем за е*лю».

Я зашёл в темницу, и ко мне тут же подскочил один из моих подчиненных:

- Пленник готов, Мертвый, - коротко доложил он. - Отрицает любую

причастность к этому делу. Не согласен с выдвинутыми обвинениями.

Оно и понятно, актёра поймали только накануне, и пока к нему никакие

меры не применялись, все были заняты другими висяками.

Я прошёл к стулу возле огромного стола с кучей металлических предметов

на них.

Парень был прикован голым к стене. Его фигура напоминала крест

–раскинутые в сторону руки и раздвинутые ноги.

Бросил на него быстрый взгляд и приказал, обращаясь к своим псам:

- Расковать!

Те принялись освобождать ублюдка, а он, настороженно следил за мной,

справедливо не веря, что ему так повезло с инквизитором.

- Распять!

Пленника снова схватили, и пока я выбирал инструменты для

последующего разговора, стражи оперативно распяли его, не обращая внимания

на дикие крики и проклятья пленника, вбив огромные гвозди в руки и ноги.

Наконец, он заткнулся, и я повернулся к нему. Лицо бледное, глаза бегают

из стороны в сторону, затравленно оглядывая окружающую обстановку. Заметил,

как я взял огромные ножницы и нервно сглотнул. Я подошёл к нему:

- Итак, у тебя есть право выбора: или ты рассказываешь нам всё о своих

махинациях с дурью и организацией «порно спектаклей» с несовершеннолетними,

или я медленно лишаю тебя сначала пальцев на руках, потом на ногах, после -

носа, потом яиц и твоего стручка.

Закованный гордо вздёрнул подбородок вверх. Я провёл металлом по кисти

руки, и он заорал от страшной боли.

- Как ты понимаешь, ты навсегда лишишься своих пальцев. - дотронулся до

его носа. - И носа, ушей. Я превращу тебя в обрубок и брошу подыхать где-нибудь

на улице. А ты сможешь выжить, потому что тебе умело наденут жгут и

обработают раны. Без рук и ног, без ушей, без глаз. Кем ты станешь, ты, пугало,

которое трахало четырнадцатилетних девочек?

Молчание в ответ. Что ж, это было его решение. Раз - и большой палец

левой руки полетел вниз. Истошный крик, и он уже лишён второго пальца. А

потом, третьего и четвёртого. Придурок не говорил ничего по делу, а только

истошно орал, глядя распахнутыми от ужаса и дикой боли глазами то на свои

обрубки на полу, то на кисти, истекающие кровью

Когда закончил обрабатывать ноги актёра, дал ему успокоиться и

выразительно посмотрел на нос.

- Прошу вас, - слёзно начал умолять ублюдок, и я поморщился. Значит, не

подействовало. - Отпустите меня. Я..я ни в чём не виноват...Я...я ничего...

Кивнул одному из псов, и тот схватил парня за голову. Одно движение - и

вот уже безносый пленник заливается кровавыми слезами, отчаянно моля

прекратить пытки.

- Я прекращу. Только ты должен рассказать мне всё о своих каналах

поставок, назвать имена лиц, сотрудничающих с тобой, и контакты, по которым ты

связывался с ними.

Он обессиленно покачал головой и еле слышно прохрипел:

- Но я, и правда, ничего не...

И уже через секунду орал, как резаный, когда я отсёк его член.

Отошёл к столу, выжидая, пока этот идиот будет в состоянии говорить, а не

булькать, захлёбываясь своей же кровью. Взял в руки набор стрел, больше

напоминающих собой длинные иглы. Развернулся лицом к пленнику;

- Это мой набор для игры в дартс. Слышал о такой?

Недоумок заткнулся, видимо смутно осознавая, о какой «игре» я веду речь.

- Какого глаза тебе меньше жаль? Левого или правого?

Он, как рыба, ловил воздух ртом, по инерции закрыв глаза. Будто это могло

их спасти.

Я потерпел минуту, давая ему ещё одну возможность добровольно всё

рассказать. Но он промолчал, тем самым определив собственную судьбу.

Прицелился и попал точно в яблоко. Глазное. Ещё один душераздирающий

крик, и вот он начинает сдавать всех своих подельников. Одного за другим.

Периодически замолкая на долгие-долгие минуты, так как говорить у него почти не

остаётся сил.

По окончании допроса прихватил бутылку ледяной воды. Я больше не пил.

Никогда. Только вода. Только трезвая голова и много боли. Я пьянел от нее.

Поднялся к себе, почему-то обдумывая слова Лиса. Его предложение о

переселении в отдельный дом. Нет, я не собирался даже рассматривать

возможность согласия. Но ощущение, что неспроста он заговорил об интернете и

телевидении, не покидала. Хотя откуда ему было знать? Откуда вообще кто-то

мог догадаться о том, что я намеренно старался даже не заходить в то крыло

комплекса, где стоял огромный домашний кинотеатр?

Сейчас не старался. А ещё полгода назад, как чёртов наркоман, я ходил за

дозой информации о внешнем мире. О той жизни, что больше никогда не будет

моей. Особенно тяжело было в первые месяцы. Тоска по семье, по Дарине

сводила с ума, лишая разума, заставляя кататься по полу с закусанной рукой во

рту, чтобы никто не услышал и не узнал, что у меня есть чувства. И что они

заставляют бежать каждую свободную минуту к огромным мониторам, чтобы хотя

бы издалека любоваться любимыми лицами детей, слышать спокойный голос

Андрея, рассуждающего о той или иной проблеме в стране и бизнесе...

И наблюдать, как моя женщина идёт в обнимку с тем, кого я ненавидел

больше жизни, позволяя прикасаться к себе, обхватить за талию, улыбаясь ему. И

не опровергая слухи о связи с ним. На всех каналах, в любых поисковых системах

Дарина Воронова всегда запечатлена рядом с Денисом Ветровым. Счастливая

пара, улыбающаяся со всех экранов.

Чёрт побери, как же это было больно. Наблюдать за ними, находясь здесь.

Осознавать, что та, которую ты любишь, теперь уже с другим. Она не вышла за

него замуж, но это не имело значения. Она была рядом с ним. И не только она.

Почему-то, когда я уходил, труднее всего было свыкнуться с мыслью, что в жизни

Дарины рано или поздно появится другой мужчина. Что он будет делить с ней

радости и беды, наслаждаться её телом, и ему она подарит свою душу. Но вот что

чувствует отец, когда видит совершенно постороннего мужчину рядом со своими

детьми, я тогда не представлял. Эту бешеную потребность вцепиться в горло

урода, посмевшего прикоснуться к моей дочери или взять на руки моего сына.

Это уничтожающее чувство, что тебя предали те, кому ты доверял

безоговорочно. Только здесь, среди скал, я понял, что единственные, кому я

доверял, были мои дети. Только в их любви я никогда не сомневался ни на грамм.

И после этого видеть, как они нашли замену мне, было самым настоящим

адом. Адом, в котором я горел каждый день, увлекая за собой пленников и

стражей на тренировках. Тогда-то и вырывался Зверь, чтобы отыграться на них за

все те страдания, что исполосовали его чёрную душу на тоненькие кусочки. Душа

умерла. Я действительно Мертвый. Какое меткое определение.

Снова наручники и метания по полу в попытках успокоиться, доказывая

самому себе, что так будет лучше. Что им нужен мужчина рядом. Чтобы оберегал

и защищал.

«Ты сам ушёл, Мертвый. Ты не должен никого в этом винить!» Да, я не

имел права никого обвинять. Понимал, что во всём виноват сам. Но боль от этого

не становилась слабее, и холод всё не покидал тело, которое даже сейчас, по

истечении полугода, не могло никак отогреться. И каждый день я тщетно мечтал о

том, чтобы сдохнуть и избавиться от этой непрекращающейся агонии, ломающей

изнутри, выкручивающей кишки и тугими пальцами продолжавшей сжимать горло.

Единственное, что я знал наверняка, – когда-нибудь именно так и будет.

Когда-нибудь я избавлюсь от боли навсегда…когда сам превращусь в тлен.