3

— Всевидящий! — Лина ахнула и приложила ко рту ладонь.

Изумление в ее глазах сменилось брезгливостью, а после и вовсе презрением: точно так же, как у графини. Ричард вообще избегал на меня смотреть, а вот взгляд Вудворда стал тяжелым, если не сказать злым. Он подхватил жену под руку, то же самое Ричард проделал со своей невестой. Они обошли меня за несколько футов, словно боялись коснуться или испачкаться, поднялись по ступенькам и вскоре исчезли за дверями театра. Я же стояла на улице, не в силах сделать и шага.

Вудворды смотрели на меня так, словно одним своим присутствием я оскорбляла их и все приличное общество Лигенбурга. Странно, что они не развернулись и не уехали тут же, чтобы не дышать со мной одним воздухом.

А впрочем, какая мне разница, что обо мне подумают Вудворды. Мужчина, способный принуждать женщину к близости и его дочь, готовая бросить подругу, только чтобы спасти себя. Равно как и те, кому я не сделала ничего плохого: ни графине, ни будущему мужу Эвелины, тем не менее глядящим на меня так, словно я грязь под ногами.

Подхватив юбки и тяжелые полы накидки, расправила плечи и шагнула к лестнице. Никакой договоренности о встрече с Орманом у нас не было, разве что мы «случайно» окажемся на соседних местах. Наш с ним договор подразумевает исключительно магическое обучение и ничего личного. С какой стати мне волноваться о том, как и с кем он проводит свой досуг?

Уже второй раз за этот вечер в голову пришла такая мысль. Разум услужливо подсказал, что подарки в стиле накидок и платьев ученицам не дарят, на что я успокоила его тем, что верну все в целости и сохранности. Лина тоже обещала одолжить мне платье на помолвку, поэтому ничего страшного в этом нет.

Успокаивая себя таким образом, я медленно поднималась навстречу льющемуся сквозь широкие окна и арки свету. Он стекал по ступенькам, согревая холодный камень, обещая непривычную роскошь переливающихся огнями люстр и красоту зала, где тяжелый занавес легко скользит над сценой.

Интересно, ее светлость, герцогиня де Мортен, играла здесь? Вспомнилось пренебрежение, звучащее в словах леди Вудворд, пренебрежение, граничащее с презрением, и это прибавило мне уверенности. Уверенности, которая сейчас была очень мне нужна. Если ее светлость справилась с таким отношением в свое время, я тоже смогу.

Поэтому за двери, в укутанный ослепительным сиянием холл я шагнула спокойно. Ну, почти спокойно, потому что встречи с Орманом никто не отменял, а неопределенность будоражила еще больше. Настолько, что даже восхищаться роскошью широкой лестницы, уводящей наверх, мраморными полами и лепниной, узорчатыми балясинами и высокими потолками получалось относительно.

— Добрый вечер, синьорина. — Голос справа заставил меня вздрогнуть и обернуться. — Прошу, ваша маска, которая несомненно оттенит вашу красоту и заставит всех гадать, кто же под ней скрывается.

Мужчина, протягивающий белую, расписанную золотыми узорами маску, был невысок. Его лицо тоже было скрыто под синей, выложенной по узору имитацией драгоценных камней. Лацианские маски, которые мне доводилось видеть на картинках, представляли собой произведения искусства, и теперь я в этом убедилась. Длинный, словно птичий нос, нависшие надбровные дуги, объемный контур рисунка на щеках и на лбу: открытыми оставались только подбородок и губы. Темные волосы, карие глаза и смуглая для наших мест кожа выдавали в нем маэлонца. Так же, как говор и обращение.

Он подмигнул мне и поклонился, когда наши пальцы соприкоснулись.

— До начала представления все ходят в масках, а после окончания первого акта — по желанию. Хотите программку?

— О, да! С удовольствием, — после рассказа Сюин мне еще больше хотелось почитать о том, куда я иду.

Расплатившись, убрала ее в ридикюль и улыбнулась:

— Спасибо!

— Вам спасибо, синьорина! Чудесного вечера!

В том, что вечер будет… чудесным, я не сомневалась, поэтому надела маску и поспешила в сторону гардеробных. Указатель привел меня к лестницам, уводящим вниз. Навстречу мне попадались женщины в самых разных нарядах и мужчины во фраках, от многоцветия платьев, украшений, причесок пестрело в глазах, тем не менее маски были только двух цветов. Белые с золотом для женщин, черные с серебром для мужчин: те цвета, которые подойдут к любому наряду.

Незаметно всматривалась в лица, пытаясь уловить стальной блеск глаз в прорезях маски, знакомые плотно сжатые губы или плавный контур подбородка. В меня, к слову, тоже всматривались, особенно мужчины, что шли в одиночестве. Те, что со спутницами —украдкой, мой наряд привлекал внимание. У многих женщин были платья с открытыми плечами, но большинство целомудренно прикрывали их шарфами из органзы. Даже те, кто не прикрывал, смотрели с интересом: фасона, где открытые плечи переходят в весьма смелое декольте, не было ни у кого.

У меня приняли накидку и выдали номерок, после чего я вдруг отчетливо осознала, что до встречи с Орманом осталось столько же, сколько до начала представления. В том, что его место окажется рядом с моим, я даже не сомневалась, поэтому сейчас медлила.

Ровно до того момента, как локтя коснулись пальцы, а следом низкий и сильный голос прокатился по телу волной:

— Вы обворожительны, мисс Руа.

Я не подпрыгнула только потому, что вросла в пол. Орман обошел меня, чтобы предложить руку: в темно-синем фраке, оттененном сталью жилета и брюк, с тростью и в неизменной маске, выделяющейся из черно-белой толпы, он сразу притягивал взгляды. Теперь, вместе с ним, и я. С чего я вообще взяла, что он воспользуется маэлонской маской, когда у него есть своя?

Неприлично так глазеть на мужчину, но сейчас именно это я и делала.

— Шарлотта, почему ты так смотришь? Еще немного, и я решу, что ты рада меня видеть.

А говорил, нет чувства юмора. Все у него есть, даже любовница.

Мысль о другой женщине почему-то отозвалась в сердце жалящей болью, но я все равно положила руку на сгиб его локтя.

В конце концов, он мне ничего не обещал.

— Просто не ожидала вас так скоро увидеть, — произнесла как можно более небрежно. — Думала, мы встретимся в партере.

Не представляю, как вести себя с ним. Не представляю, о чем с ним говорить. А мы вообще о чем-то должны говорить? Ну да, если мы вместе идем в театр, это предполагается. Хотя мы вообще-то не вместе идем, по крайней мере, такой договоренности не было.

— Что-то не так, Шарлотта?

— Все так, — очаровательно улыбнулась.

Одно радует, наедине с ним я не останусь. До завтрашнего вечера.

Чем я вообще думала, когда подписала с ним договор?!

— Тогда почему ты такая напряженная?

Вы еще спрашиваете? Это не я луплю людей, чтобы… чтобы доставить им удовольствие.

— Я столкнулась с Вудвордами, — это было первое, что пришло мне в голову.

— Они что-то тебе сказали? — В голосе его звучала сталь.

Та самая сталь, которую легко было спутать со свистом лопнувшей струны… или хвостов плети.

Выкинь это из головы, Шарлотта! Немедленно выкинь это из головы.

— Просто прошли мимо.

Орман остановился прямо у лестницы. Развернул меня лицом к себе и внимательно заглянул в глаза. Несмотря на то, что здесь свет был приглушен, его радужка словно светилась золотом. Уже не первый раз замечаю такое, что это вообще за магия?

— Ты расстроилась?

— Нет, — покачала головой. — Если не возражаете…

Смотреть на него вот так было неправильно, и уединяться — на глазах у всех, в переполненном людьми холле нижнего этажа — тоже. Но именно это сейчас и происходило, от его прикосновений по коже бежало тепло, а все мысли (разумные и не очень) испарялись.

«Этот мужчина опасен», — сказал Ирвин.

Можно подумать, я сама этого не знала. Знала, чувствовала, догадывалась, но…

Какое тут вообще может быть «но»?!

У него есть другая.

— Давайте поднимемся наверх, — произнесла как можно спокойнее. — Мне хотелось бы осмотреться.

В конце концов, что такого в совместном походе в театр, особенно когда мы оба под масками. Не съест же он меня, честное слово. Прямо сейчас.

«Прямо сейчас может и не съест, — любезно подсказал внутренний голос, — а вот завтра…»

Я посоветовала ему замолчать.

— Ты еще не бывала здесь? — спросил Орман, когда мы, продолжая собирать взгляды, поднялись и вышли в главный холл.

— Нет, раньше не доводилось, — ответила я, рассматривая мраморных девушек, держащих подсвечники. Они застыли по обе стороны лестницы, рассыпая свет на невысокие широкие ступени. В переходе между этажами, где лестница расходилась направо и налево, такие же подсвечники держали мраморные юноши. Когда-то, наверное, в их руках горели настоящие свечи, но сейчас их заменили на электрические.

— Волнуешься?

Еще как.

— Немного.

— Не волнуйся, Шарлотта. Я с тобой.

Вот поэтому и волнуюсь, чуть не брякнула я, но вовремя прикусила язык. Потому что все, что может быть неверно истолковано, Орманом обязательно будет неверно истолковано. Да что там, им будет неверно истолковано даже то, что в принципе нельзя неверно истолковать, а если неверно истолковать неверно истолкованное…

О чем я вообще думаю?!

Мы прошли через холл, в сторону раскрытых дверей, сквозь которые людские потоки стекались в зал. Приблизились к застывшему возле витража служителю в темно-синей ливрее и таких же брюках. Ослепительная белизна рубашки и перчаток выгодно подчеркивала цвет форменной одежды.

Я потянулась к ридикюлю, где лежала контрамарка, но Орман уже вручил проверяющему два билета и, прежде чем я успела что-то спросить, мы шагнули за двери.

— Что… — прошептала было я, но тут на глаза попался указатель, и у меня кончились слова.

— Я решил, что нам будет удобнее в бенуаре, — как ни в чем не бывало сообщил Орман.

Он решил?!

— Вам — возможно и будет, — сказала я, резко остановившись. — Но не мне. У меня есть билет в партер, и…

— Есть? — уточнил Орман.

Я заглянула в ридикюль, и на моих глазах контрамарка вспыхнула изумрудным пламенем. Когда я обрела дар речи, от нее уже осталось одно воспоминание.

— В таком случае я вернусь домой, — сказала я. — Желаю доброго вечера, месье Орман.

Отняла руку, но не успела сделать и шага. Он подхватил меня, как в вальсе, я даже пискнуть не успела. В неярком свете настенных бра в его глазах снова мерцало золото, но самое ужасное заключалось в том, что сюда, в коридор к бенуарам, в любой момент мог кто-нибудь войти.

— Пустите, месье Орман.

— Отпущу, если согласишься на бенуар, Шарлотта.

— А ваши методы не меняются, правда?

Золото сверкнуло ярче, и тут же погасло. Он все-таки меня отпустил.

— Чем тебя не устраивает отдельная ложа?

— Всем. Вы пригласили меня в театр, и снова мошенничаете.

— Ни разу, — серьезно произнес он. — В партере даже толком не пообщаешься, не говоря уже о том, чтобы насладиться обществом друг друга.

И что он подразумевает под наслаждением, позвольте спросить?!

— В партере можно превосходно пообщаться до начала представления, — заметила я. — Точно так же, как и во время антракта.

— Этого слишком мало, Шарлотта.

— Слишком мало для чего?

— Времени, проведенного с тобой. Мне его всегда мало.

Ей он тоже так говорил? На этой мысли осеклась так резко, как это вообще возможно.

Всевидящий! Я что, ревную?!

Нет. Нет, конечно нет. Не может такого быть, я не могу его ревновать. Хотя бы потому, что мы знакомы меньше месяца, потому что он ужасный, невыносимый, и нас ничего не связывает.

— Кроме того, ты тоже мошенничаешь, — неожиданно заявил он.

— И в чем же? — поинтересовалась.

— Скажу, если ты наконец изволишь подать мне руку.

Мелодичный звонок прокатился над театром, со стороны дверей донеслись шаги.

А вот ни капельки я не ревную, и вообще. Пусть будет бенуар, какая мне разница!

— Подам, если пообещаете больше не принимать решений за меня, — сказала, глядя ему в глаза.

Он вернул мне взгляд.

— Обещаю.

Мы прошли по мягкой ковровой дорожке, заглушающей наши шаги. Орман отодвинул полог, пропуская меня внутрь, в затемненную ложу, после чего задернул его и притворил двери.

— Так гораздо лучше, правда? — негромко спросил он, отодвигая для меня кресло.

А я… я замерла от раскинувшейся передо мной роскоши. Бенуар был погружен в полумрак, тогда как над залом рассыпала ослепительно-яркий свет большущая люстра. Кажется, электрическая. Партер, должно быть, на несколько сотен мест, и все заполнены людьми. Возносящиеся наверх ложи, бельэтаж и балконы, украшенные лепниной. Огромная сцена, совсем рядом с нами, с утопленной внизу оркестровой ямой, тяжелый красно-золотой занавес, струящийся волнами складок. Верх над королевской ложей (в два этажа высотой) был выполнен в форме короны, балкон украсили возлежащей на мече пантерой, гербом Энгерии.

Из оцепенения меня вывел второй звонок и голос Ормана:

— Ты обещала называть меня Эрик.

«Пусть тебя Камилла Эриком называет», — подумалось мне, но я тут же себя одернула.

Расправила юбки и опустилась в кресло.

— Вы обещали сказать, в чем заключается мое мошенничество.

— Так я же только что сказал, — он положил руки на подлокотник.

Руки в перчатках.

«Перчатка смягчает удар. Без нее все чувствуется ярче. Особенно кончиками пальцев».

Подавила желание прижать ладони к щекам. Слава Всевидящему, сейчас начнется представление!

Да что со мной вообще такое творится?!

Достала из ридикюля программку и раскрыла ее. Не успела даже пару строчек пробежать глазами, как сложенный вдвое листок выхватили из моих рук, и его постигла та же участь, что и контрамарку.

— Вы что делаете?! — возмутилась.

— Никогда не покупаю, и вам не советую. Это все равно что заглянуть в конец книги.

— Можно подумать, вы никогда не заглядывали, — ядовито заметила я.

— Никогда. В детстве будущее меня пугало, в юности мне не было до него никакого дела. Сейчас я предпочитаю путешествие конечной точке.

— Все равно вы ненормальный! — воскликнула я. — Это же остается на память!

Глаза его потемнели так, словно в зале приглушили свет. Я даже бросила взгляд наверх, но поняла, что люстра по-прежнему сияет в десятки хрустальных ярусов.

— Память, — глухо произнес он, — это то, что происходит здесь и сейчас. В этом бенуаре, на сцене, но никак не в клочке бумаги. Никогда не называй меня ненормальным, Шарлотта.

Последние слова были сказаны так, что я приросла к стулу.

Жестко. Холодно. Как приказ.

Ничего общего в голосе этого мужчины не было с тем, кто встречал меня у гардеробных и говорил о времени, что хочет со мной провести. По коже прошел мороз, я отвернулась и уставилась на сцену. Как раз в ту минуту, когда по театру прокатился третий звонок.

Занавес с тихим шорохом разошелся, стирая последние голоса, и в зале погас свет.