Глава 2

Когда моя рабочая рука срослась и я опять смог держать в ней ложку и палочку для письма, я должен был вернуться в школу. Я был полон самых мрачных предчувствий; но ни с кем не делился своими страхами и не задавал родителям вопросов о моих обидчиках. Пока я болел, мы о них тоже ни разу не говорили. Да, гордостью своей, как и упрямством, я пошел в отца!

Однако перед тем, как я снова вышел на улицу, мать позвала меня в наш перистиль, чтобы мы могли побеседовать наедине. Она, как и я, любила сидеть там на скамье у фонтана, среди пихт и кипарисов, музицируя или занимаясь шитьем.

В этот раз, когда я увидел матушку сидящей в нашем саду, руки ее тоже не были свободны: она сложила их поверх красной деревянной шкатулки. Эльпида улыбнулась мне, когда я появился, и поманила обеими руками: я смог рассмотреть рисунок на крышке шкатулки. Он изображал миниатюрного смуглого гимнаста в одном голубом переднике, который кувыркался через голову перед черным быком, угрожающе выставившим рога.

- Это ларчик с острова Крит, - сказала мать. Когда я присел рядом, она открыла шкатулку, приятно пахнувшую кедром, и я увидел кучку серебряных драхм, поверх которой лежало ожерелье: маленький золотой бычок на витом шнурке.

- Что это, мама? - спросил я с удивлением.

- Это твое, - ответила матушка. - Этот амулет был у меня на шее, когда я рожала тебя: и он защитил меня и тебя! А теперь ты будешь носить его!

Я увидел, что она очень серьезна, и покорно склонил голову, чтобы она надела мне золотого быка. А потом спросил, показывая на свой новый амулет:

- Это критский бог?

- Да, - ответила Эльпида. - Древний и могучий бог, старше всех эллинских. Это солнцебык, который умирает и воскресает, - вечно обновляется, возрождаясь с новыми силами! Так и ты, нося его, всегда будешь возрождаться к жизни снова, что бы тебя ни постигло.

Я подержал в руке тяжелую холодную фигурку, и она нагрелась. А потом спросил:

- А богиня на Крите есть?

- Бессмертная богиня-мать, - Эльпида улыбнулась. - Супруга бога и его мать... Но тебе рано знать об этом. Потом, может статься, ты сам побываешь на Крите и увидишь древние святилища.

Меня в этот миг охватило жгучее желание побывать и на Крите, и в других уголках мира, которых я не видал; впервые я ощутил себя столь же свободным, как люди со здоровыми ногами.

А потом мое внимание привлекли драхмы, лежавшие в ларчике, и я спросил:

- А деньги? Они... тоже мои?

Я немного испугался такой дерзости: до сих пор мне на руки денег вообще не давали, а тем более так много. Но мать кивнула.

- Да, и деньги твои.

Она посуровела.

- Никострат отсудил их у родителей тех мальчишек, что тебя избили. С нами тоже хотели судиться, потому что ты сломал нос Ксантию и вывихнул руку Лампру. Но твой отец доказал, что ты пострадал серьезнее всех и не был виноват в этой драке!

У меня запылали щеки и уши, пока я слушал ее; и больше всего мне захотелось вскочить и убежать. Но бегать я не мог, а гордость заставила меня остаться.

- Тебе... не стыдно за меня, мама? - спросил я. Больше всего я боялся разочаровать ее - ведь на одобрение отца рассчитывать было нечего.

Матушка покачала головой.

- Нет, не стыдно. И, более того, - я горжусь тобой, Питфей. Ты защищался очень храбро: в тебе живет дух твоего отца!

Я улыбнулся, счастливый ее похвалой; хотя сравнение с Никостратом остудило мою радость. Но все равно, для меня наступил очень важный день - я чувствовал это.

- И я могу... сделать с этими деньгами что хочу? - спросил я.

- Я бы посоветовала тебе начать копить их на будущее, пусть это будет твой первый взнос, - ответила мать. - Конечно, я не запрещу тебе их трогать... но реши сам, что разумнее.

Я раздумывал всего мгновение.

- Я решил копить, - заявил я; и тогда матушка улыбнулась, ее синие очи засияли. Вот теперь я был безмерно горд собой.

На другой день я вернулся в школу. Я ощущал на себе много косых взглядов... конечно, все знали о том, что случилось со мной. Пару раз я услышал, как мальчишки шепчут за спиной: "Питфей Гефестион". Но никто больше открыто не смеялся и не приставал.

Ксантий, у которого нос еще был распухшим, злобно посматривал на меня и что-то шипел своим; но тоже не приближался. Я догадался, что дома кое-кого из моих обидчиков выпороли и все они получили внушение от отцов; и вдруг в самом деле ощутил себя особенным. Критский бычок начал жечь мне грудь под хитоном, и тогда учитель прикрикнул на меня и ударил розгами по пальцам за невнимательность.

Тогда я сосредоточился, повторяя урок вместе со всем хором мальчиков, и больше ни разу не позволил себе отвлечься. Мне надлежало учиться хорошо, очень хорошо: я уже понимал это.

А вечером я подошел к матери и предложил - пусть она моими деньгами заплатит Идомену, учителю гимнастики, чтобы тот упражнялся со мной отдельно. Мать улыбнулась и сказала, что это я хорошо придумал.

Эльпида сама договорилась с учителем, пригласив его к нам домой, - и с тех пор мне больше ни разу не пришлось позорить себя и задерживать всех, участвуя в общих занятиях.

Однако вы, которые читаете это, должно быть, уже потеряли терпение! Вы встречали много таких, как я, нытиков, обиженных судьбой: подобные существа способны говорить только о себе, и их не занимает больше ничего!

Но я лишь пытался показать, что сумел преодолеть мое несчастье достаточно, чтобы начать интересоваться окружающим миром и испытывать благодарность к близким.

Я хочу теперь рассказать о том, о чем умолчал, повествуя о своем здоровье. Кроме сестры, которая была на полтора года младше, здесь на Родосе у меня родился брат - Лаконик. Я был совсем мал, и это событие не слишком взволновало меня; однако я уже тогда смутно чувствовал, что Лаконик оправдал те надежды, которые первоначально возлагались на меня, и что отец отдавал моему брату любовь, которой не досталось мне. Когда Лаконику было три года, а мне шесть, отец уже вовсю тренировал его в комнатах и во дворе; и этот боевой мальчуган носился по дому так, что чуть не сшибал с ног сестру и меня.

Матушка, конечно, любила своего второго сына, но он не вошел ей в сердце так, как я: и теперь я этому рад. Потому что в трехлетнем возрасте Лаконика забрали от нее, чтобы увезти в Спарту, - чтобы дальше его воспитывали там. Больше я никогда его не видел... но знаю, что мой брат погиб молодым и погиб как герой.

Это случилось тогда, когда сын Дария Ксеркс напал на Лакедемон, и спартанцы уничтожили союзное войско персов, многократно превосходившее их числом. Десятью годами ранее афиняне разбили флот Дария при Марафоне.

Великие, но единичные победы - на могуществе Ахеменидов это отразилось мало, и еще до столкновения с Афинами и Спартой персидские цари покорили многие малоазийские земли, прочно удерживая власть над местными греками.

Многие афиняне, спартанцы и другие жители материковой Эллады воротят нос от жителей этих областей, не признавая своего родства с ионийцами и карийцами и презирая их за пособничество персам. Однако мое семейство связано с ними кровно и неразрывно - так же, как и с персами, пожалуй: отсюда же мое царское происхождение, потому что мой отец был по матери ионийским царевичем.

Но обо всем надлежит рассказывать по порядку.

Год после того нападения я проучился спокойно - друзей у меня не появилось, но и враги себя пока не обнаруживали. Я оказался сам по себе, и был этим даже доволен: занятия гимнастикой отдельно от других помогли мне развить руки, ноги и спину, так что повседневная жизнь больше почти не доставляла мне неудобств. Правда, я не знал и не мог сказать, как повел бы себя в миг грозной опасности: когда от всех мужчин потребуется быть мужчинами. Но далеко не каждый знает свое сердце.

Следующим летом, через полгода после того, как мне исполнилось восемь лет, нас навестил родственник с Хиоса. Мне сказали, что это мой дядя Мелос - муж Фрины, сестры Никострата. Он был иониец и, по-видимому, старый друг отца. Мелос захотел увидеть меня, и мать привела меня в ойкос.

Этот иониец окинул меня взглядом, приметив мою буковую палку и сандалию с высокой подошвой, и улыбнулся мне так ласково, как ни разу не улыбался отец. Но темные глаза Мелоса остались печальными: и от всего его облика веяло каким-то печальным мужеством, иным, нежели спартанская стойкость отца. Дядя немного расспросил меня о том, как я живу и учусь, - мне понравилось его обращение; однако сразу после этого Никострат попросил мать оставить их наедине, и мы ушли.

Я, однако, догадывался, о чем станут говорить эти двое мужей, мой отец и дядя, - о войне, которая беспрерывно сотрясала Ионию после восстания против Дариева владычества. Эти события были не чужды мне: можно даже сказать, что я в них участвовал. Моя семья бежала из Милета посреди ночи, когда мне было два с половиной года, во время последней битвы с персами. Я помню, как меня тащили на руках, до синяков сжимая мне ребра; меня передавали от одного мужчины к другому. Я задыхался и плакал, но уцелел - а в ушах моих до сих пор звучат истошные крики тех, кто заживо горел в своих жилищах, кого рубили мечами на улицах и сталкивали с переполненных кораблей в воду...

Я очень живо помнил эти ужасы; но когда я подрос и попытался расспросить мать о том, почему и от кого мы бежали, она ответила коротко, явно не желая посвящать меня в дела, которые меня не касались. И вот теперь приехал Мелос - он мог втянуть отца в эти страшные дела, и Никострат мог отправиться вместе с ним на войну!..

Я понял это, когда сидел рядом с матерью во дворе, держа ее за руку. И она тоже поняла: ее пальцы были холодными. Сейчас Эльпида нуждалась в моем утешении не меньше, чем я в ее.

Потом Никострат вышел к нам - один; мама порывисто встала, и отец улыбнулся своей медленной улыбкой, покачав головой. Он не собирался покидать нас и погибать на войне, несмотря на то, что был спартанцем!

Я смотрел, как родители обнимаются и целуются; и был счастлив оттого, что отец остался дома. Я начал понимать, что есть нечто гораздо большее, чем моя детская враждебность к нему.

Мелос прогостил у нас несколько дней; на прощанье он подарил мне дорогой белый кожаный мячик и деревянную биту, которые купил на рынке. Он рассказал, что битой мяч гоняют мальчики в Египте, и объяснил правила. Я мог играть только сам с собой, но все равно сердечно поблагодарил дядю.

На другой день после того, как Мелос уплыл обратно на Хиос, я попытался поиграть во дворе по-египетски, гоняя мяч сразу за одного игрока и за второго; это оказалось не так-то легко, но забавно. Два таких колченогих мальчишки, как я, пожалуй, могли составить хорошую команду!

Я громко засмеялся, представив себе своего двойника, - и тут увидел, что ко мне идет мать. Эльпида заулыбалась, увидев, что мне весело.

- Тебе понравился дядин подарок? - спросила она.

- Да, - ответил я. - И сам дядя мне тоже понравился, - признался я с некоторым смущением.

Эльпида кивнула.

- Мелос хороший человек, но ему сейчас живется трудно... гораздо труднее, чем нам.

Я опустил глаза, поняв, что мама сейчас огорошит меня каким-нибудь известием. Неужели отец все-таки решил оставить нас?..

Мать присела напротив меня на скамью, и я подошел, так что нас обоих обдавал водяной свежестью фонтан. Она коснулась моего левого колена.

- Не болит?

- Нет, - я мотнул головой. На самом деле я уже перетрудил свою короткую ногу; однако занятия с учителем приносили свои плоды, и теперь я мог гораздо дольше ходить и даже бегать без боли.

Эльпида улыбнулась и, положив руки мне на плечи, поцеловала меня в лоб.

- Я хотела сказать тебе, что мы скоро поедем в Египет.

Сердце у меня так и взыграло. В Египет! Это ведь еще дальше Крита; и в этой стране столько чудес, о которых мать мне уже рассказывала...

- Но почему в Египет? - спросил я.

- Потому что отец нанялся на службу к одному купцу, который поплывет в Навкратис*, - объяснила Эльпида.

Она помедлила.

- В Египте живет твоя бабушка, ты помнишь?..

Я кивнул. Я помнил и то, что моя бабка Поликсена, мать Никострата, была очень важная особа, - хотя до сих пор мне почти ничего о ней не рассказывали. Наверное, по той же причине, по которой умалчивали о войне в Ионии. Но скоро эти тайны перестанут быть для меня тайнами: я все узнаю, твердо решил я, даже если взрослые будут продолжать скрытничать.

- Мы увидим бабушку? - спросил я.

Эльпида с улыбкой кивнула. Похоже, она радовалась предстоящей встрече с загадочной и грозной бабкой Поликсеной.

- Обязательно увидим.

Через двенадцать дней после этого разговора я впервые в моей сознательной жизни ступил на палубу корабля: взволнованные взрослые суетились вокруг, Корина вела за руку Гармонию, которая выглядела так же неуверенно, как я себя чувствовал. Скоро всем им, так же, как мне, предстояло потерять почву под ногами.

Когда мы отчалили, я, отделившись от родителей, твердо стоял на носу судна. Над моей головой вздулся белый парус, а впереди одетой в броню грудью рассекала волны деревянная Афина Линдия - изначальная покровительница нашего города. Я улыбался, потому что впервые в жизни плыл навстречу приключениям.

* Греческая колония на западе дельты Нила, основанная выходцами из Ионии (Милета) в VII в. до н.э. В описываемое время единственный греческий город в Египте, которому были дарованы права полиса - самоуправления, и единственный порт для иностранцев.