3. Принятие

Мартиан-Грегори сидел за столом, понуро уставившись в свою пустую тарелку. Жалкие крохи обеда уже давно остыли, чай был выпит, даже котелок сиял чистотой.

— Ну и? Чего молчишь? — не унимался Натаниэль. — Помогли тебе «цепляния» за шансы?

— Пока нет… — блекло ответил юноша.

— Понятненько. — Фавн сыто потянулся. — Так откуда ты к нам такой незамутненный понаехал? А, сейчас угадаю… Шульгард? Королевство девственников-праведников!

— Да… я из Шульгарда, и не надо так пренебрежительно отзываться о моей Родине! У нас можно дойти до хлебной лавки и не получить с десяток предложений от местных шлюх… У нас можно не запирать двери на ночь! У нас слова честь и семья еще не утратили свой смысл.

— Угу, и из этого райского места ты радостно свалил. А че так? А, ну да, у вас же малолеток трахать нельзя.

— Я уехал по личным причинам. И да… я уехал ради Натаниэля. Моего Натаниэля, которого я выкуплю у этого мерзавца-работорговца и сделаю счастливым по мере сил, и, даже когда его тело изменится, я не перестану любить его в том самом смысле, про который ты ничего не знаешь!

— Если ты про кроху-фавенка, сидящего у нас на витрине, то хера с два тебе его продадут по-настоящему. Хозяин лавки сам его имеет во все щели и использует как замануху, чтоб придурков вроде тебя разводить. Это Орен, детка, здесь всё сурово.

Мартиан буравил горящим взглядом ехидное довольное лицо своего раба сквозь очки, стараясь не поддаться унынию… и не расплакаться от той боли и разочарования, что обрушились на него только что.

— Найди нормального торговца — и будет тебе счастье. Еще успеешь натешиться маленькими фавнами. За золотой и грудничка продадут, не задумы…

Юноша в ярости стукнул миской по столу, оборвав едкий монолог, и фавн, замолкнув, уставился на него небольшими темными глазками, поблескивающими из-под косматой бурой гривы.

— Нат, — начал Марти угрожающе спокойным тоном, — я был добр к тебе. Я предложил тебе ванну, разделил с тобой обед за одним столом, но ты… ты каждым своим словом стараешься меня ранить или задеть, именно сегодня… когда мне так тяжело. Когда моя мечта, мои планы и цели рассыпались прахом. Может, ты… проявишь немного такта? Уважения. Здравого смысла?

— У меня было достаточно хозяев, чтобы уяснить одну вещь. Что облизывай ботинки, что не облизывай, твои волосы намотают на кулак, уткнут мордой в подушку и будут драть, как последнюю сучку. Еще и друзьям потом предложат, хоть обкричись и заумоляйся. Так если нет разницы, то на кой мне проявлять такт? Ты всё равно меня завтра-послезавтра сбагришь на рынке, ведь рабочий фавн тебе нах не сдался, душа ж требует сладких малолеток с оленьими глазами и нежным пушком на бедрах.

— Я не такой человек! — закричал Мартиан во весь голос и вскочил из-за стола, чуть не уронив очки. — Я бы…

— А чего ты тогда решил купить себе глупого подростка, которого с пелёнок держат взаперти и внушают, что ублажать хозяина — единственная цель его жизни? Чего ж не поискал себе свободного фавна? — Натаниэль убрал с лица свою ехидную улыбочку и тоже выпрямился во весь рост, нависнув сверху, подобно скале. — А я скажу почему… чтобы намотать его волосы на кулак и хорошенько выебать, когда захочется тебе! Чтобы почувствовать власть хоть над кем-нибудь!! Чтобы вырастить себе безотказную послушную подстилку, а потом выкинуть её, когда надоест, и купить новую!!!

Мартиан, не моргая, влажными от подступивших слез глазами вглядывался в залитое яростью и ненавистью лицо фавна и осознавал каждой частичкой своего естества всю ту боль и несправедливость, которую пришлось вынести этому высоченному созданию. За собственной эгоистичной обидой на работорговца юноша не смог рассмотреть потерянное, одинокое существо, в чьей жизни, возможно, не было и толики света. И вовсе не ехидство или издевка звучали в его безжалостных словах… а отчаяние. Отчаяние, одиночество и безысходность, и только сейчас Марти понял это.

— Ну, что ты заглох, хозяин? Где твои оправдашки? Иль, недолго думая, заткнешь меня силой ошейника, а дальше отхлещешь плетью? Такие, как ты, любят вымещать свои комплексы на тех, за кого не заступится закон!

Мартиан-Грегори быстро утер дорожки слез, чуть не уронив на пол очки, и робко улыбнулся дрожащими губами.

— Прости меня… — тихо пробормотал он.

— Че? — Нат опешил и его оленьи темные ушки от удивления встали торчком.

— Ты напомнил мне одну очень важную вещь, — совершенно внезапно юноша обнял верзилу, точнее попытался обнять, ведь его мощное тело обхватить не так уж и легко. — Я обещал себе, что буду во что бы то ни стало заботиться о своем фавне и сделаю его самым счастливым. Что он не почувствует себя рабом… больше никогда.

У Мартиана сердце сжалось в трепетный комочек, едва он ощутил огромную, по-настоящему звериную силу под горячей и немного шершавой кожей. А бурая шерсть, отмытая и расчесанная, оказалась на удивление нежной и мягкой, пальцы сами закопались в нее практически сразу. И практически сразу они коснулись уродливого шрама, тянувшегося до самого хвоста.

Нат обескураженно смотрел сверху вниз на господина, чье поведение ему было совершенно непонятно, но он даже не пытался разорвать объятия, наоборот, старался не шевелиться, дабы не спугнуть нежный момент. За последние годы вот так просто, искренне, по-человечески его никто не обнимал и не изъявлял желания это сделать. В хрупких прикосновениях Мартиана было что-то совсем детское, почти стертое из памяти. Ну, а когда по шраму провели пальцами, невесомо, словно боялись причинить боль, он зажмурился от восторга.

— Ты… идиот? — пробормотал Нат, разомлев окончательно. — Ведь только идиот посвятит себя старому потасканному рабу. Все равно надолго твоей доброты не хватит… максимум денька на два. — Его голос вновь выдернул юношу из раздумий, и он поднял удивленные лазурные глаза на своего невольника. — И, кхм, у тебя что, реально на меня встал?

— Ч…что?

— Ну, ты меня лапаешь как бы, — уточнил Нат, улыбаясь до ушей. Действительно, ладошки Мартиана соскользнули слишком низко, вплоть до ягодиц.

— Прости! Я не знаю, что на меня нашло! — испуганно протараторил паренек, отскакивая от исполина, который, ухмыляясь, чуть не уронил покрывало, но таки удержал его на своих мускулистых бедрах. — И я правда сделаю для тебя всё, что в моих силах…

— Ну-ну, — с привычными нотками сарказма произнес Нат, ловко собирая посуду и приборы со стола.

***

Натаниэль расправился с мытьем тарелок на удивление быстро при его-то габаритах. Он, на первый взгляд, казался грузным и неповоротливым, но на деле являлся довольно проворным и обладал потрясающей звериной реакцией, которой Мартиану оставалось лишь тихонько завидовать.

После того как вся начищенная посуда была расставлена по своим местам, а кухня приведена в безукоризненный порядок, фавну устроили маленькую экскурсию по дому и в конце концов привели в его комнату. То есть в ту комнату, которую с любовью готовили для маленького раба, что так и не перешагнул её порога.

Натаниэль сначала мрачно взирал на обитель рюшек и мягких подушечек, а потом повернулся к взволнованному хозяину.

— В подсобке лягу, или на полу в коридоре. Только одеяло притащи, коль не жалко, — сухо констатировал он, а на его лице в данный момент отчетливо читался немой вопрос: «Че, серьезно? Меня и в этот детский утренник?»

— Это твоя спальня, Нат, ты можешь с ней сделать все, что захочешь! — спокойно ответил Мартиан, поправляя очки. — И все, что в ней находится, включая одеяла, тоже твое.

— Хозяин, — усмехнулся исполин, — ты еще купишь себе нормального длинноногого фавенка с аппетитной попкой, зачем же рушить это благолепие ради старого покоцанного меня?

— Я уже приобрел фавна. Мне не нужен второй, даже с аппетитной, кхм, аппетитными бедрами.

— А че так? Только не говори, что мой нефритовый жезл заставил тебя передумать…

— Твои слова заставили меня передумать. Как бы старательно я ни окружал малыша любовью и заботой, у него не было бы иного выбора, кроме как отдаться моим желаниям. Он бы боялся меня расстроить, боялся бы… что его продадут или ударят. Это так подло по отношению к нему… Так низко и эгоистично, — Марти опустил виноватый взгляд на секунду, и затем на его лице появилась солнечная приветливая улыбка, — я рад, что не совершил ошибку, за которую в дальнейшем бы себя ненавидел.

— Надо же, до тебя наконец-то дошло, — раб усмехнулся и, не оборачиваясь, шагнул в комнату. Там он и принялся снимать и стряхивать постельные принадлежности с кровати прямо на пол. — Переломлю я хорошую мебель к херам, Мартиан, то есть хозяин, поэтому всегда сплю на полу. Но раз тебе не жалко для меня матрасиков и подушек, то возьму их себе.

Парень в глубине души уже обрадовался, что с новым жильцом удалось наладить какой-то диалог, и что подколок теперь будет сыпаться на его голову намного меньше, но…

— Надумаешь потрахаться — разбуди.

— Мне и в голову такое не приходило! — Щеки юноши яростно заалели сквозь золотые прядки, на что фавн лишь ехидно лыбился.

— Ну да, ну да. — Гора подушек и одеял через миг превратилась в уютное гнездышко, в центре которого лежал огромный тряпичный заяц.

— К тому же мы слишком мало знакомы…. чтобы… — Марти посмотрел в сторону и растерялся.

— К тому же ты девственник-стесняшка из религиозного королевства, который и лапать-то толком не умеет.

— Да… — Мартиан запылал еще сильнее не только от стыда, но и от обиды тоже. — Нат, — отрезал он серьезным тоном, — давай не будем касаться данной темы.

— Давай. — Покрывало легко соскользнуло с мускулистых бедер, и фавн остался стоять абсолютно нагим, возвышаясь над пунцовым юношей. — Я всегда сплю голым, хозяин. Надумаешь меня снова облапать или захочешь незабываемых приключений для своей хозяйской попки — милости прошу.

Дар речи на минуту покинул Мартиана от такого наглого и нескромного предложения, ну и от обнаженного раба, с лоснящейся расчесанной шерсткой, которую будто специально для этого самого момента привели в порядок.

Марти так и стоял, оцепенев, блуждая глазками по рельефному телу, потом, правда, спохватился и резко отвернулся, закрывая лицо руками.

— О, боги, Нат, у тебя что, нет и грамма стеснения? — пробормотал он.

— Какое стеснение, хозяин? Я же обычное животное, не положено мне это стеснение ваше. — Фавн вернулся к своему ложу, после чего принялся укладываться. — Сам, небось, в розовой ночнушке с рюшками спишь…

— Не розовой, а белой!

— Но с рюшами, да? — Нат наградил пылающего господина насмешливым взглядом и приобнял тряпичного кролика, накрывая одеялом и его за компанию. — Вали уже спать, а то поздно… хозяин.

— Спокойной ночи, — невнятно пробормотал Марти, выскакивая в коридор. Он сгорал от стыда, смущения и странного, но приятного чувства, трепещущего глубоко внутри и обнимавшего теплыми волнами его сердце.

***

Мартиан-Грегори ворочался в своей кровати, пытаясь уже провалиться в сон и забыться, но самые разные мысли продолжали неустанно терзать его измученное сознание. За один день он успел потерять кучу денег, заветную мечту и приобрести наглого, циничного, совершенного неправильного раба с огромным… Юноша сглотнул, уставившись в потолок. Он поймал себя на том, что хочет обнять еще раз это внушительное, грузное тело, покрытое шрамами, ощутить его тепло и нечеловеческую, звериную силу под шершавой кожей. Изучить его… коснуться каждого рубца… поцеловать. Фавн, в котором нет и крупицы стыда, зато сарказма целая тонна, никак не хотел покидать взбудораженные мысли юноши.

— Ну почему я такой неудачник? — вопрошал он у едва различимых силуэтов в полутьме, обняв ладонями лицо. — Ну почему из всех-всех вариантов мне в голову лезет именно… Нат? Ну, может, потому что других вариантов у меня и нет, а может, потому что он большой такой, мускулистый… красивый и… такой сильный, что дух захватывает? И как с этим всем быть теперь?

Само собой, никто Мартиану не ответил, да и долгожданная дрема никак не хотела окутывать его своими путами, поэтому, расстроенно вздохнув, он зажег магическую лампу на комоде щелчком пальцев. И пока спальня постепенно наполнялась светом, нащупал очки и слез с кровати, чтобы перечитать еще раз ворох сопроводительных документов Натаниэля.

В родное тряпичное гнездышко юноша вернулся с кипой бумаг и принялся их внимательно изучать, начав с той, где говорилось про ошейники.

Хозяин пропустил вводную, которую знал наизусть, и перешел непосредственно к словам-заклинаниям.

«Крапива» — если человек, чьей кровью зачаровали ошейник, произнесет это слово, то раб ощутит сильную боль и судорогу.

«Вьюн» — если человек, чьей кровью зачаровали ошейник, произнесет это слово, то раба парализует примерно на час.

Мартиан скользил по строчкам совершенно безрадостным взглядом, представляя, как тяжело приходилось его фавну, которого наверняка мучали этими проклятыми словами сотню раз или больше.