Сумеречная жена

Еще пять лет назад я не могла даже вообразить себе, что очень скоро большинство моих знакомых будут считать меня старой девой. Еще меньше я была способна предвидеть тот факт, что я и сама, в конце концов, стану так думать.

Я родилась и выросла в России, в маленьком провинциальном городе Тихом, уютной неприметной дыре, расположенной в двухстах километрах от Сочи. Город мой вполне соответствовал своему названию. Это было место, можно прямо сказать, без новостей, но достаточно кипучее и энергичное, со своей давно устоявшейся внутренней жизнью.

И традициями, одна из которых гласила, что если ты девушка, тебе больше двадцати лет и ты все еще не замужем, значит, твоя жизнь кончена, у тебя больше нет шанса благополучно устроить свою судьбу и ты, попросту говоря, существо пропащее и абсолютно безнадежное.

В моей ситуации этот закон действовал особенно остро, так как мне уже давно исполнилось двадцать пять, а свадьбы пока даже не предвиделось.

Но, надо заметить, мои родители начали переживать по этому поводу задолго до того, как мне исполнилось двадцать. Иногда я думаю, что они беспокоились об этом еще до моего рождения, с той самой минуты, как им сообщили, что у них будет девочка. По крайней мере, сколько я себя помню, я всегда слышала ворчливые высказывания в духе «Все читаешь, читаешь. Лучше бы вышла погулять, может, приглянулась бы кому-нибудь. Вот досидишь до тридцати, тогда посмотрим, как тебе книжки помогут».

Эта навязчивая идея относительно тридцати лет уже до того въелась в мамин лексикон, что и двух дней не проходило, чтоб она ее не озвучила, а вспоминала она о ней, мне думается, каждые полчаса.

Раньше я относилась к этому вполне хладнокровно, скорее всего, потому, что и родители еще не испытывали должного отчаяния, но после того, как мне стукнуло двадцать, напряженность по поводу моего замужества достигла своей критической высоты.

Дело в том, что именно в тот период огромное количество моих ровесниц начало активно выскакивать замуж. А так как город наш был небольшим и, следовательно, такое крупное событие, как свадьба, ни от кого не могло укрыться, всякий раз, как мама узнавала о свадьбе очередной моей бывшей одноклассницы или подружки по двору, она переживала тяжелейший стресс, и со временем ее паника, естественно, ничуть не ослабевала.

Отец держался лучше, но зато не прилагал никаких усилий, чтобы образумить маму; вместо этого он притаскивал домой очередные убийственные новости о намечающихся бракосочетаниях и тем самым только накалял обстановку в семье.

Мама требовала, чтобы я немедленно нашла «здорового, непьющего парня» и вышла за него замуж как можно скорее. Она находилась в таком нервном полу-истерическом состоянии, что я даже не осмеливалась возражать ей. И я действительно старалась исполнить ее просьбу, вот только мои усилия, к ее великому несчастью, не приводили к желаемым результатам.

Дело было не во внешности. Я, конечно, никогда не считала себя умопомрачительной красавицей, но и дурнушкой отнюдь не была. Меня никогда не считали похожей на кого-либо одного из родителей: по их собственному мнению, у обоих я взяла самое лучшее. Например, глаза мне достались папины – очень большие, яркие, насыщенного темно-серого цвета, которыми я могла говорить не хуже, чем языком, до того они были выразительные. Форма бровей также передалась от отца вместе с тонкими, но довольно изящными губами.

Однако нос мне достался мамин – недлинный и аккуратный, совсем не такой, как у отца, похожий на изгибистую картофелину. Светлая и гладкая кожа также перешла от нее вместе с красивыми, пушистыми, светло-русыми волосами.

Короче говоря, я не отличалась неземной красотой, но и уродливой меня никак нельзя было назвать. Я была красивой, но в меру, и не то чтобы никому не нравилась… дело в том, что никто не нравился мне.

В тот год, когда мама только-только стала жертвой этой проклятой «свадебной чумы», я лишь посмеивалась над ее страхами. По всей откровенности могу сказать, что я не завидовала ни одной из тех многочисленных невест, которыми мама старалась запугать меня. Я не радовалась, но и нисколько не волновалась. Меня просто не интересовали их судьбы. Я с удовольствием утопала в прекрасных, фантастических мирах, о которых мне рассказывали мои драгоценные книги, и не видела ничего привлекательного в унылом внешнем мире.

Что скрывать, я всегда была немного странной. Когда мои тринадцатилетние подружки обсуждали мальчишек и алчно выведывали, кто кому нравится, я со скукой отворачивалась и погружалась в воспоминания о недавно прочитанной книге, в которой обязательно фигурировали могущественные волшебники, отважные принцы, благородные королевы, ну и, понятное дело, эффектные злодеи.

Размышлять об этих мирах мне всегда было в тысячу раз приятнее, чем слушать жаркие дискуссии сверстниц о том, как правильно целоваться, и их рассказы о собственном чаще всего воображаемом опыте. Вернее сказать, в последнем вовсе не было ничего приятного.

Мама, которую уже тогда мое равнодушие к подобным вещам начинало беспокоить, успокаивала себя тем, что моя женственность (по какой-то непонятной причине она считала озабоченность парнями женственностью) проснется, когда я стану чуть старше. Но и тут ее постигло жестокое разочарование. С годами я не только не менялась, но как будто еще больше костенела в своем «женственном безразличии».

Я не испытывала ни малейшей потребности в мужском внимании и, если б не настоятельные увещевания со стороны родных, наверное, никогда бы и не вспоминала о нем.

Что касается поклонников, то они у меня были; не слишком много, но были, и, откровенно говоря, я бы уже давно могла быть замужем, если бы обладала трезвым и расчетливым взглядом на жизнь. Таким взглядом обладали почти все мои сверстницы, приносившие столько страданий моей бедной маме. Они не задумывались о своих чувствах, они принимали во внимание только то, что у них будет, если они пойдут замуж за того-то или того-то, и наиболее выгодный результат подобных вычислений, в конце концов, и решал их выбор.

Я никогда не имела склонности судить кого-либо, признаюсь, иногда меня даже обуревала зависть к подобной «моральной легкости», но, что бы я там ни думала, поступить точно также я не могла себя заставить. Не могла и все. Мне становилось дурно от одной только мысли о том, что я посвящу свою жизнь человеку, в котором меня привлекает только его квартира, дача или зарплата. И даже страх перед тридцатью годами не мог сделать меня сговорчивее.

Я была бы рада влюбиться, полюбить всем сердцем, на всю жизнь (а разве не это подразумевает брак?), но никому так и не удалось пробудить во мне такие чувства. Кто бы ни ухаживал за мной, я всегда оставалась равнодушной, как асфальт. Таким образом, за очень короткое время я упустила множество обладателей приличного наследства, множество «ребят с будущим», как частенько выражалась моя мама, но, к счастью, ни разу мне не пришлось пожалеть об этом. Я всегда считала и буду считать, что лучше быть совсем одной, чем обречь целых две жизни на вечный обман.

На маму, к сожалению, такая философия нисколько не устраивала. С годами она становилась все более несчастной и, как следствие, все более свирепой по отношению ко мне, так что я уже решительно не знала, что делать. При любом удобном случае она обвиняла меня в жестокости, твердила, что я хочу загнать ее в могилу, и что она жалеет о том, что я родилась девочкой. Конечно, я понимала, что в действительности она так не думает – в ней говорил страх за меня, но все же ее поведение порой приводило меня в бешенство.

Особенно тяжело на меня действовал шантаж с ее стороны. «Если я хоть немного дорога тебе,- обиженно сморщившись, говорила она,- то ты не откажешь этому очаровательному молодому человеку…» А этот «очаровательный молодой человек» - сорокалетний бык, успевший поменять уже около семи жен. Иногда я даже начинала бояться мамы, во мне поселялась тихая ненависть по отношению к ней. Но это быстро проходило, ведь, пускай и довольно своеобразно, но она желала мне только добра.

Она никогда не переставала давить на меня, а я никогда не переставала бороться с ней. Хотя вообще я с детства отличалась довольно покладистым характером, в этом вопросе я была тверда, как кремень. Однако жить с ней в одном доме становилось невыносимо.

К своему ужасу, я вскоре заметила, что ее панические атаки обладали заразительным свойством. Медленно и как-то совершенно неуловимо они начали воздействовать и на мое мироощущение. Меня вдруг стала приводить в ужас мысль о том, что я могу так и остаться незамужней, хотя еще совсем недавно та же самая вероятность вызывала во мне лишь едкое презрение. Я поняла, что если не хочу превратиться в депрессивную истеричку, то должна немедленно что-то предпринять.

Поэтому, окончив в двадцать один год университет и сразу же устроившись на работу, я съехала от родителей. Это было нелегкое решение, но оно оказалось благотворным для всех нас.

Я не считала свой отъезд жестокостью, так как у родителей оставался Артем – мой младший брат, необычайно веселый мальчишка, которому ничего не стоило возместить с лихвой мое отсутствие. По правде говоря, если мне и было грустно уезжать из дома, то только потому, что это означало разлуку с Артемом. Преданней друга у меня никогда не было и, наверно, никогда и не будет. Но я не сильно огорчилась, так как теперь он мог в любое время приходить ко мне в гости, в мою собственную уютную квартирку, а это было в какой-то степени даже еще приятнее.

На работу я устроилась в Анастасию – самый крупный торговый центр Тихого; моя должность меня вполне устраивала – администратор магазина одежды. Можно сказать, здесь и утекли мои последние четыре года. Время, когда, с точки зрения мамы, у меня еще были шансы «стать человеком»; время, когда я уставала объяснять, почему до сих пор не замужем; и время, завершившееся тем, что все наконец смирились с моей странной беспечностью пребывания в статусе старой девы и оставили меня в покое.

Мне кажется, никогда еще я не чувствовала себя такой удовлетворенной, как сейчас. Да и не удивительно. Родители, наконец, перестали за меня волноваться (мне удалось убедить их в том, что я не собираюсь расставаться с жизнью из-за отсутствия мужа), зарабатываю я даже больше, чем мне требуется, на работе меня ценят и уважают – чего, спрашивается, еще желать? Наверное, только одного: чтобы мои замужние коллеги учитывали тот факт, что их социальный статус не дает им права выливать на меня, одиночку, свои бесчисленные семейные испытания.

Вот и теперь ко мне с унылым видом подошла Таня, двадцатилетняя девчонка, выскочившая замуж два года назад и с тех пор не прекращавшая сетовать на своего супруга.

- Арин, скажи, что мне делать. Я уже не могу, просто не могу! – Таня ласково сжала мой локоть и заглянула в лицо с таким видом, словно была уверена, что мне ничего не стоит решить все ее беды. Признаюсь, мне частенько бывало жаль ее, но и с периодическим раздражением я, увы, ничего не могла поделать.

- Ну что опять случилось?

- В последнее время он орет на меня еще больше, чем обычно. Что бы я ни делала, как бы ни вела себя, я всегда плохая! Он вечно придирается, критикует абсолютно во всем! Я, конечно, не говорю, что я святая, но все же не настолько плохая, чтобы так обращаться со мной. Я боюсь его, просто видеть не могу! Как ты думаешь, что мне делать?

- Ну не знаю. Постарайся, наверное, как-нибудь смягчить его. Хотя нет: я не могу ничего сказать. Ты же знаешь, я не советчица в таких делах.

- Нет, умнее тебя я никого не знаю, ты все должна знать.

- Неужели? – я мягко улыбнулась.- Мне придется разочаровать тебя. Я совсем не так умна, как ты думаешь.

Таня испустила тяжкий вздох.

- Как я тебе завидую, Арин. Хотела бы я быть на твоем месте.

Когда мне раньше говорили подобные вещи, я всегда думала, что меня стараются утешить, но со временем поняла, что тут не было и тени лицемерия.

- Ну а кто заставлял тебя выходить замуж за того, кого ты не любила? Да еще так рано?

- Ну не знаю. У меня не было другого выхода. Так принято.

- Заметь, на меня это не повлияло.

- Я знаю. Но тебе как-то подходит быть одной. Я бы выглядела ущербно, что ли…

- Ты бы выглядела ущербно, если бы сама так о себе думала! – я положила руки ей на плечи.- Тань, ну в чем дело? Ты же такая красивая, такая молодая. Неужели не было никого, кто любил тебя, и кому ты отвечала тем же?

- Был, но родители запретили мне выходить за него.

- Это еще почему?

- Потому что у него не было ни квартиры, ни денег, а у Игоря все это было.

Она, похоже, и сама поняла, как вздорно и нелепо все это прозвучало, потому что ее голос сорвался, и она в отчаянии мотнула головой. Я едва сдержалась, чтобы не спросить «И ты им подчинилась?!» Это было лишнее. Она уже и так получила наказание за свою слабость.

Я обняла ее и успокаивающе провела рукой по волосам.

Слабая, бесхарактерная девочка. Несчастное создание. И моя мама – от этой мысли я вздрогнула – желала мне того же!

- Все, хватит! – я отстранилась от Тани и с ободряющей улыбкой посмотрела ей в лицо.- Все будет хорошо, ты же знаешь. Надо просто немного потерпеть.

Она устало вздохнула, кивнула головой и, пожав мою руку в знак благодарности, отошла.

Моя улыбка уже не была такой оптимистичной, когда я смотрела ей вслед. Как всегда в подобных случаях, меня съедала горькая, болезненная грусть. Нет, все-таки я была права: лучше всю жизнь провести в одиночестве, чем связать себя навеки с тем, к кому не испытываешь ни малейшей теплоты. Мама считала это убеждение признаком неизлечимого слабоумия, но с годами я все острее и острее осознавала всю ошибочность ее суждений.

Мне не повезло, я так и не смогла никого полюбить и вряд ли уже полюблю когда-нибудь, но, по крайней мере, я не испортила жизнь ни себе, ни кому-либо еще. Я одна, это верно, но я свободна, мне не приходится выносить постоянные упреки и жалеть о том, что могло бы быть, если бы в свое время я проявила твердость.

Я свободна.

Наверно, именно поэтому такие девушки, как Таня, одинокие и несчастные в замужестве, всегда вызывали во мне смешанное чувство гнева и удивления. Тот факт, что большинство из них гораздо несчастнее меня, законченной старой девы, всегда неприятно поражал меня. Так кто из нас ущербен: я или они?

Возвращаясь домой, я продолжала размышлять об этом. Надо сказать, в последнее время меня частенько посещали подобные мысли. Гнетущие, неотвязные рассуждения, которые не могли принести никакой пользы, но от которых я никак не могла избавиться.

Почему мир так изменился? Скис, потускнел? Почему не осталось ничего настоящего, истинного, надежного? Расчет и безвольное подчинение – что в этом хорошего? Мы живем в цивилизованном мире, но законы в нем первобытные. Во всяком случае, некоторые из них.

Может, я напрасно до двадцати трех лет мечтала о настоящей любви, той любви, ради которой и жизни не жалко? В последнее время я все чаще склонялась к выводу, что такой любви, вероятно, никогда и не существовало. Это выдумка умных людей, понявших, что на ней можно заработать много денег. А с другой стороны, может, это только в Тихом мир закостенел в традициях восемнадцатого века? Может, в других городах России дело обстоит совсем не так? Например, в Москве, в Петербурге?

А как насчет всего земного шара? Я ведь почти ничего о нем не знаю, так какое я имею право судить о столь глобальных предметах? Уж не потому ли, что моя собственная одинокая жизнь стремится убедить меня в том, что разложение бесчувствия давно завладело не только Тихим, но и всей планетой?

Нет, Арина, признайся: ты все преувеличиваешь. Ты просто наивная мечтательница, много лет грезившая о великой любви до гробовой доски и так и не нашедшая ее. То, что тебе не повезло, не означает, что настоящей любви не существует. Имей мужество признать это и смириться.

Таким выводом обычно заканчивались все мои размышления о жизни и любви, в которых я, в общем-то, почти ничего не знала. Но они имели один значительный плюс: с их помощью всегда можно было незаметно убить время.

Именно так вышло и теперь. В своих глубокомысленных рассуждениях я и не заметила, как подошла к своему дому, свежевыкрашенной, ярко-розовой пятиэтажке.