Первая глава. Настя

Педали велосипеда крутились мерно, чуть поскрипывая на ходу. На велик я не садилась лет эдак… пятнадцать, наверное. Навыков не утратила, но в первые дни адски болели и спина, и ноги, и задница.

На улице царил май — самое лучшее время года. Май — это вообще лучшее, что может случиться. А если ты едешь на велосипеде по ухабистой проселочной дороге, поднимая за собой шлейф пыли, в лицо светит солнце и пахнет сиренью — лучше быть просто не может. Тем более задница к кочкам уже привыкла.

Деревни было две. Малая Покровка и большая Покровка. Хотя точнее было бы назвать Покровка нищая и Покровка миллионерская. Между ними три километра, церковь на пригорке и сотни… тысячи ступенек социальной лестницы. Я еду из малой в большую.

В нищей Покровке я обосновалась месяц назад. Домик принадлежал нашей семье тьму тьмущую лет, мама тут помидоры сажала, пока ей не надоело. Идти после развода мне было некуда — не к родителям же в двушку — поэтому я тут и обосновалась. Велосипед из гаража достала — он тут кучу лет стоял. Дядь Ваня — сосед — подкачал и подклеил шины. Красота!

Весна в этом году необычайно ранняя — все цветёт. Солнце палит, не щадя, я даже загорела уже, хотя Танька и вычитала в сети, что майский загар самый вредный. Ну и пусть.

Малая Покровка осталась позади, я со скрипом въехала на горку, вниз прокатилась уже с ветерком. А в первую неделю я вкатывала велик наверх пешком. Контраст между деревнями разительный. Здесь — особняки стройными рядами. Правда, сирень и здесь цветёт — красиво же. Но поспорить готова, сирень не пролетарская, а самая что ни на есть элитная. Дорога здесь гладкая, ни единой щербинки. Ехать по ней просто экстаз для измученной задницы.

Дом, в котором обитает Таня, тоже утопает в сирени. Он красивый, три этажа, словно с открытки сбежал. Я бы позавидовала подруге, но нечему — она работает здесь няней. Тотошке, которого она блюдёт, два года. Его родителей я ни разу не видела, но наверняка они есть — кто-то же Тане платит.

Я поставила велосипед у крыльца и вошла внутрь. Танька сидела в кухне с видом самым унылым. Тотошка оптимистично ковырялся в каше руками.

— Господи, седьмой час только! — простонала она. — Иногда мне хочется накормить этого ребёнка снотворным.

— И что тебя останавливает?

— Врождённый и, к сожалению, неизлечимый гуманизм.

Танька налила мне кофе. Я пила его, покачивала ногой и смотрела на Тотошку. Вот человек, который умеет радоваться жизни! Хлопнул ладонью по тарелке — каша в разные стороны. Тотошка визжит и смеётся, он счастлив. Я тоже так хочу.

— Горе ты моё, — обратилась к подопечному Таня. — Давай немного в ротик. Смотри жу-у-у-у — это летит самолётик, давай — ам!

Тотошка разом растерял весь свой оптимизм и разревелся. Я встала и пошла к окну. До начала моего рабочего времени ещё целых десять минут. Если постараться, я даже два кофе выпить успею, он тут отменный.

Напротив такой же идеальный дом. Правда, в два этажа, но такой расчудесный, что, пожалуй, лучше Танькиного. Строгий, сдержанный стиль, чётко выверенные линии, и вместе с тем — кажется уютным. Идеально выстриженная лужайка, вместо забора — кусты уже расцветающего шиповника. Наверняка в этом доме живут счастливые люди. И богатые, да.

— Ты уверена, что не сошла с ума? — участливо спросила Таня, когда я собралась уходить.

— А если и сошла? Надо же было когда-нибудь.

— Бедные твои родители.

Танька участливо покачала головой и вынула Тотошку из детского стульчика, унесла умывать — каши на ребёнка попало куда больше, чем в него. А я пошла работать.

Я забыла представиться — меня зовут Настя. Мне двадцать восемь лет. Этой весной я развелась с мужем. Об этом я стараюсь не вспоминать, но выходит не очень. И все они — и муж, и мои родители — уверены, что я не смогу жить самостоятельно. Что просто не способна на это. Сидят, ждут, когда я вернусь, и периодически выносят мне мозг.

Может, я и правда сошла с ума. В тот день я ушла, гордо хлопнув дверью и взяв минимум своих вещей. Стас потом привёз их к моим родителям, но я гордо их не забираю. Я уволилась с работы, точнее, просто перестала на неё ходить — Стас был моим непосредственным начальником. Мама сказала, что он отправил меня в отпуск и терпеливо ожидает, когда дурь из моих мозгов выветрится, и я вернусь.

Главное, что это он мне изменял, а дурь у меня! Вселенская несправедливость. И, наконец, я переехала в деревню, окончательно утвердив близких в мысли о моём сумасшествии. Но этого мне было мало, и я устроилась зооняней. Да-да. К счастью, в миллионерской Покровке много ленивых жоп. Поэтому я прихожу в шесть тридцать, собираю собачек и веду их гулять. Всего у меня семь питомцев. Ещё я навещаю два раза в день одноглазого кота Маркиза — его хозяйка в отъезде. Кормлю его, вычесываю и играю. Я ответственно отношусь к своим обязанностям.

Красивый соседский дом остался позади, я собрала всю свою свору и пошла к стадиону. Стадионом он назывался постольку-поскольку. Раньше, когда эта Покровка была обычной, и миллионеров здесь не было, тут и правда играли в футбол. А теперь здание Дома культуры почти развалилось, парк зарос, стадион тоже. Говорят, землю уже продали, и скоро здесь вырастет новый особняк. А пока тут гуляют мои собачки.

Такса Роджер все вынюхивает, вплоть до каждой задницы, до которой сумел дотянуться. Ему интересно только это. Крупные собаки бегают и играют друг с другом. Спаниэль Наполеон привязан к столбику футбольных ворот — этот паршивец убегает в лес, доверия ему нет. Чихуахуа Ириска трясётся возле моей ноги — эта сама никуда не уйдёт.

— Все покакали? — зычно крикнула я, утомившись сидеть на солнцепеке.

Собаки умные, понимают, куда и зачем их привели. Ну, кроме Наполеона. Но сдаваться просто так не хотят, поэтому я битых полчаса гоняюсь за ними по полю. Надеюсь, скоро вся обрасту мышцами. Тогда просто прибью Стаса, когда он пожалует в очередной раз.

Богатые хозяева уже съели свой полезный завтрак, побегали на тренажёрах и приняли душ. Я возвращаю им питомцев, а они едут зарабатывать очередной миллион. Теперь на очереди Маркиз. Его главное забава — прятаться и нападать внезапно.

— Маркиз! — зову я, входя в дом.

Сегодня он меня удивил — прятался на карнизе, откуда и спрыгнул на меня с утробным воем. Плюс несколько царапин и седых волос, зато можно сказать, уже поиграли. Так и живу. Уже месяц. И ничего, не умерла, что бы там заботливые родные не прогнозировали. Теперь снова к Таньке за велосипедом, и домой.

Танька уже ожила. Готовит очередную порцию полезной пищи для Тотошки. Тотошка трёт глаза. Мне нравится этот мальчик. Я бы тоже хотела такого сынишку. Подруга поймала мой жадный взгляд, я смутилась.

— Не хочешь поговорить?

— Нет.

— У врача была уже?

Была. Три дня назад. И вердикт не утешителен — у меня осталось всего несколько месяцев, чтобы забеременеть. Мои яичники устроили мне акцию протеста и отказываются работать в стандартном режиме. Учитывая, что ребенка я хочу, а ни мужа, ни любовника у меня не наблюдается, перспективы так себе.

— Тань, ничего не поменялось…

— Хочешь, я тебе Тотошку отдам? Ручаюсь — его родители даже не заметят.

У Таньки своеобразное чувство юмора.

— Ха-ха, — меланхолично отзываюсь я.

Таня откидывает на дуршлаг отварную брокколи, выкладывает в тарелку, поливает оливковым маслом, посыпает сыром. У меня урчит в желудке. Танька вздыхает и делает ещё одну порцию для меня.

— Насть… найти мужчину на ночь не проблема. В конце концов, есть банки донорской спермы…

— Веришь, нет, но мне хочется знать, от кого я ребёнка рожаю.

— Стас…

— Таня!

Мы снова замолчали. У потолка лениво жужжала муха. Ненавижу мух, истребляю их, но с этой сражаться не буду — она Танькина. Пусть сама мучается. Мы сосредоточенно ели, Тотошка увлечённо играл содержимым тарелки. Тане придётся снова уговаривать его поесть.

— Смотри, какая красивая брокколи, — включилась она. — Похожа на огромное дерево! А Тотошка великан! Мы же сможем съесть это дерево?

Тотошка закрыл рот и упрямо затряс головой. Не хотел он никаких деревьев. И разговаривать не хотел. Таня не волновалась — все же два года только. Ещё залопочет. А он… вдруг ткнул в Таньку пальцем и громко и отчётливо сказал:

— Мама!

Танька охнула. Да и я тоже.

— Не говори так, милый! Я чужая, чужая тётя!

— Мама! — Тотошка был очень упрям.

— Меня уволят, — простонала Танька.

Я погладила её по волосам. Может, не уволят. Может, не заметят даже. Не так уж они своим сыном и интересуются. И поневоле испытала острый приступ зависти, несмотря на то, что Тотошка подруге чужой.

Танька успокоилась. Ловко всунула в приоткрытый детский ротик кусочек зелёного овоща.

— Тогда перебери своих бывших. Проверенные уже мужики…. Попользуешься разок, может, не обидятся.

— А, — отмахнулась я. — Мужчина должен быть идеальным, а среди моих бывших такие не водится.

— Иди уже, — рассердилась Таня, — ты заражаешь Тотошку пессимизмом — смотри, какой печальный стал.

— Он просто жрать не хочет, — сказала я, но послушно ушла.

Выкатила свой велосипед. Сунула в уши наушники. Посмотрела на экран — восемь утра только, а столько переделала дел! Моя новая жизнь на меня отлично влияет. В наушниках популярная донельзя песня про незабудки. Незабудки мне никто не дарил, но подпеть — точнее, подвыть — я всегда готова. Быть дурочкой вообще здорово — столько всего прощают.

Велосипед, успевший отдохнуть, не хотел слушать хозяйской руки.

— Потерпи немножко, — попросила я, не расслышав за незабудками своего голоса. — Скоро выходной.

Все случилось донельзя внезапно. Я катила по Танькиной подъездной аллее, выкатилась на дорогу и хотела повернуть, но вдруг слетела цепь — не зря мой велик стонал и жаловался. Затормозить я не могла, все, что оставалось — визжать в предчувствии скорой кончины.

Падать я не люблю. Да и кто любит? И возможно, не упала бы, повизжала бы, да и остановилась как-нибудь. Но мужчина… он появился внезапно. Я только и успела увидеть светло-серую, почти белую футболку, русоволосую голову и — бах!

И как в съёмке замедленной. И мысль: главное — не сесть на раму. В двенадцать я села со всего маху. Незабываемо. Поэтому летела я и думала: «Только не на раму! Куда угодно, только не на раму!»

В кои-то веки Господь услышал мои молитвы: велосипед улетел в одну сторону, я в другую. В шиповник. И боюсь, вопли которые разнеслись по окрестностям, оставили незабудки без шансов. Падать в шиповник больно. Чертовски.

Я упала и провела мысленную инвентаризацию — руки на месте… Ноги тоже. Голова гудит, но наличествует. Царапины горят огнём. Рискнула открыть глаза. Господи! Падать в шиповник не только больно, но ещё и красиво! Зелёное кружево листьев над головой. В дырочках — небо. Голубое-голубое — глазам больно. И нежно розовые цветы, от аромата голова кругом. А вот не свалилась бы — ни за что не разглядела бы.

— Красиво! — сказала я.

Откуда-то со стороны раздался стон, и тут я вспомнила, что падала не одна.

— Вы живы?

Ответа нет. Может, я ему спину великом сломала? Это было бы совсем нехорошо. Я попыталась встать, но колючие ветки, которые до этого мирно висели надо мной, теперь не хотели выпускать, цепляясь за кожу десятками колючек. Успела разглядеть только белый кроссовок. Фирменный — видела такие весной в ТЦ: я на такие наберу, только если продам своих питомцев на чёрном рынке, и то не факт.

— Я вас спасу, — обещала я. — Вы только подождите, пока я выберусь.

В ответ — вполне различимый мат. Отлегло — живой, значит. Шорох, свет померк — сбитый мной господин встал и наверняка любовался на мои торчащие из-под куста ноги. Они у меня ничего, и шорты короткие, но мне… неуютно. Я заворочалась, пытаясь выбраться — снова колючки.

Меня крепко схватили за лодыжки — я пикнуть не успела. Хотя повод для возмущения был: ещё не знакомы, уже хватать. Но он просто вытянул меня за ноги на белый свет. Ноги спаситель выпустил, они с глухим стуком упали на асфальт. Я снова глаза открыла. Небо голубое, бесконечное. Ни одного облачка. Весна настала. Попа, которой волокли по асфальту, болела, но я, вдруг осознавшая, насколько мир прекрасен, улыбнулась.

— С вами все в порядке? — раздался голос сверху.

Я перевела взгляд и увидела ЕГО. Именно так — капсом. Он высокий, но не дылда. Лёгкая футболка очерчивает стройное, но очень даже сильное тело. Глаза карие, бархатные, и ресницы такие — любая девчонка бы за них убила. Я сразу же поняла, что хочу вот такого сына, с тёмными глазами и пушистыми ресницами — не меньше. От осознания того, что папа найден, словно камень с души. Я снова улыбнулась, как можно сексуальнее.

— Вам плохо? — участливо спросил спаситель.

— Мне очень хорошо, — честно ответила я.

Мне и правда хорошо было, подумаешь, синяки и царапины! Я увидела свет в окошке.

Я не подавала виду, насколько переживала. Ребёнка хотела всегда. Стас все просил отложить — молоды же. А перед самым разводом я попала в больницу с не серьёзными на первый взгляд проблемами по-женски. Там и выяснилось — если не рожу в ближайший год, то, наверное, не рожу вовсе.

Я выписалась на три дня раньше. В сумке пачка тестов, определяющих овуляцию. Собралась вопрос ребром ставить — ребёнок или развод! Конечно, сблефовала бы. Но оказалось — развод. Ибо если вот так резко падаешь, как снег на голову, то лучше предупреждать. Стас, который должен был быть на работе, развлекался дома с соседкой Светочкой. А я ей соль занимала! И сахар. И заварку. Света была на редкость забывчивой.

Было седьмое марта как раз. Замечательный подарок. Ни родные, ни сам Стас не верили, что я доведу развод до конца. Про моё скорое бесплодие я рассказала только Таньке — родители вынесли бы мне мозг. Они меня любили, пусть и несколько деспотично, и внуков хотели.

Я с трудом завязывала новые знакомства, поэтому мой взгляд обратился к бывшим, но: один растолстел, другой много пьёт — а я хочу здорового ребёнка, третий женат. Я хочу ребёнка, но не ценой измен. Чем сильнее отчаивалась, тем чаще думала о банке спермы, хотя сама идея вызывала во мне отторжение.

А теперь ОН! Идеальный!

— Вы женаты? — решилась поинтересоваться, памятуя о своих принципах.

Спаситель вздохнул. Наморщил идеальный лоб. И вдруг показал три пальца.

— Сколько видите?

— Три, — послушно ответила я.

— Я думаю, нужно вызвать скорую помощь.

— Зачем?

— Вы лежите на асфальте, улыбаетесь и явственно бредите.

Проклятье! И правда. В таком виде я его точно не соблазню. Сколько дней у меня до овуляции? Вдруг надо действовать очень решительно. Я, покряхтывая, поднялась, опираясь о идеальную руку, и занялась мысленными подсчётами. Выходило, что дней пять есть в запасе. Слава богу!

— Точно скорая не нужна?

— Точно… Если только перекись и зеленка.

Спаситель напряжённо думал. Я видела, что вести меня к себе он не хочет, но ему явно меня жаль. Я протяжно и горестно застонала. Мужчина решился спасать меня до конца. Ещё и добрый! Замечательно.

— Зеленка у меня есть, — сказал он и показал на дом напротив.

Тот самый! Господи, у него ещё и дом идеальный. Я скосила взгляд — на своей подъездной дорожке стоит Таня и смотрит на меня во все глаза. Видимо, увидела столкновение и выбежала помогать. Не нужно мне помогать! Я подмигнула, показывая, что все в порядке. Подмигивать я никогда не умела, спаситель, увидев моё перекошенное лицо снова испугался.

— Точно звоню в скорую.

— Нет-нет! Мне просто соринка в глаз попала.

Танька махнула рукой и ушла обратно в дом. Правильно, а то Тотошка без присмотра. А за мной присмотреть есть кому. Я вновь оперлась на его руку, и мы отправились в дом. Спаситель явно прихрамывал.

— О нет, — вздохнула я, — вы все же пострадали от моих рук. Ног…. Велосипеда.

— Всё в порядке, — сухо отозвался он. — С пробежками только повременить придётся.

И распахнул передо мной дверь в свой дом. До меня донёсся запах корицы и полировки для мебели. Я шагнула через порог, думая: «Господи, он ещё и бегает!»