Глава 4

2037. 22 апреля. Берлин. Аллея Пренцлауэр.

Wir träumen jetzt noch schlimmeren Traum...

... daran nicht nur Götter zerbrechen.

Erschufen Atome im Weltenraum...

... um die Gottesleichen zu rächen... (KMFDM - Splatter)

По утрам Берлин напоминал мне город-призрак Ордос. Низкое вязкое небо, солнечные блики в зеркальных поверхностях многоэтажек, густой туман в низинах и мутный, желтоватый дым городского смога. Я любил прогуливаться на работу пешком, обходя пустые скверы и парки, заглядывая в заколоченные витрины оставленных магазинов и брошенные дома. Сонный город казался мёртвым. Пустым и ненужным. Временами я мог представлять себя героем постапокалиптических приключений и, петляя под арками обшарпанных мостов, высматривать бродящих на горизонте мутантов.

Во времена моего детства в городе проживало почти четыре миллиона человек.

Сейчас в Берлине много свободного жилья. Около тридцати процентов квартир не заняты. Пустующие районы государство пытается заполнить молодыми семьями или переселить в муниципальные дома жителей ещё более опустевших городов. Переезд в столицу из маленького Ульма или разорённого Эрлангена – хорошее вложение в будущее. Но переезжать особо некому.

Изменения в мире и в жизни людей не везде прошли гладко. Нетерпимость и жестокие законы восточной Европы не позволили людям принять беременных мужчин. Разобщённость и бедность стран третьего мира лишили часть населения возможности получить лекарство, и некоторые районы полностью вымерли. Глубоко религиозные люди отказались принимать лекарство сами. А в коммунистических странах правительство уверяло, что вакцина – это диверсия и попытка убить оставшихся граждан. Образцы им были переданы, и я уверен, что верхушка общества получила свою долю, остальным же было сказано, что их медицина создаст своё лекарство. Последние пять лет новостей почти не поступало: жёсткий контроль и военные кордоны на границах лишили меня дальнейшей информации об их жизни. Во многих среднеазиатских странах омег казнили как противоречащих Корану и оскорбляющих веру своим существованием. В африканских странах омег во время течек приковывали к позорным столбам, и все желающие могли с ними совокупиться. Я слышал, даже в прогрессивных странах людей заставляли принудительно сдавали кровь на определение пола, и омег расстреливали прямо за медицинской палаткой.

Омег забивали камнями, сажали в камеры, пытали, кастрировали. Мне страшно представить каково было живущим там мужчинам – после принятия вакцины внезапно стать изгоями и врагами всего народа. Я откровенно презирал эти нации, и радовался грядущему самоуничтожению населения, ведь оставшиеся женщины не смогут поддержать их существование...

В здании Аксель Шпрингер жизнь зарождалась только после девяти, так что в восемь я мог беспрепятственно попить кофе в общем зале перед телевизором, забросив ноги на журнальный столик. Народу в здании было немного – низкая населённость крупных городов подарила нам свободное пространство и огромное количество рабочих мест. Только работу предлагали женскую, которую нормальный мужчина счёл бы слишком низкооплачиваемой или непрезентабельной. Женщины выполняли всё без вопросов. И после этого кто-то может говорить о том, что раньше не было гендерного неравенства?

Когда кофе был выпит, а все свежие новости прочитаны, большая часть сотрудников находилась уже на местах. Ко мне же подсела Лори, жена Матиаса Дёфнера – нашего гендиректора – и одна из двух женщин, работающих в Ди Вельт.

— Доброе утро, Эдвард, — она мило улыбнулась и положила свою наманикюренную ручку на мою.

— Доброе, Лори, — девушка меня привлекала не только внешне, но и весёлым нравом и позитивным настроем. Даже, несмотря на то, что она была непроходимо глупа и недостижима как спутница, я с удовольствием с ней общался и тайно мечтал о взаимности. — Проверить твою новую статью?

— Да, Эд, ты просто читаешь мои мысли. Если поможешь, испеку для тебя лазанью!

Я рассмеялся, дружественно похлопал её по колену и перехватил протянутую мне флешку. Уверен, как всегда детскую бредятину написала, и мне придётся переделывать её статью с нуля. Но мне нравилось ей помогать, наверное, подсознательно всё-таки на что-то надеялся. Всем нам только и остаётся, что надеяться, потому как женщин осталось так мало, что не хватало даже на самых лучших.

После двенадцати меня вызвал Берн Курце. Вчера я оставил на столе главного редактора набросок статьи о том, как продвигается расследование, и надеялся на его положительную оценку. За неделю, что я общался с Сайманом и Альбертом, материала было набрано много, в том числе и не связанного напрямую с убийством, но это было именно то, что мне хотелось рассказать людям.

Берн же к статье отнёсся с недовольством. Видя, как он кривил брови от каждого упоминания дискриминации, пока пересматривал при мне наброски, я не спорил, терпеливо ждал вердикта. В любом случае, даже если он не примет мой текст, несложно будет продать его в небольшое издание, специализирующееся на проблемах омег, с которым сотрудничал уже много лет.

— Почти две страницы текста о клубах помощи Партогенам? Эд, ты серьёзно думаешь, что эту статью я пущу в газету?

— Если не хочешь печатать эту информацию под заголовком «На улицах убивают омег», могу состряпать что-то более позитивное и написать о домах поддержки отдельно.

— Давай, ты пока отложишь это и займёшься маньяком. Я посмотрел твои записи. Почему ты не написал, что убийц может быть несколько? Представляю, как это встряхнёт Крипо!

— Встряхнёт? — я печально улыбнулся, вспоминая перекошенное лицо Саймана. — Скорее разозлит, а мне с ними ещё работать.

— Ладно, давай прибережём эту новость на потом, но я жду от тебя чего-то более… — Берн пошевелил пальцами в воздухе, а потом взял наработки и потряс бумагой у меня перед носом: — Ты же можешь писать так, чтобы пробивало!

— Материал ещё сырой, через пару дней приведу текст в порядок, — мне приходилось соглашаться, хотя писать, что маньяк на свободе, совсем не было желания. Люди не хотят знать о том, что кто-то умирает у них под носом. Они предпочитают читать о пойманном убийце. И Берн, несомненно, это знает, но в интернет-газетах об этих убийствах уже давно висят статьи, а мы так ничего и не сказали.

— Отлично. Хочу выпустить в пятничном номере.

Из Крипо новостей не было, и не хотелось появляться там лишний раз. Пренебрежение полицейских к моей персоне сквозило в каждом слове. Если с Альбертом мы ещё как-то смогли найти общий язык, то Сайман меня намеренно задевал унизительными шутками и негативными высказываниями. Я отвечал ему взаимностью и потому в набранной статье не указал его имени, написав, что расследованием занимается Альберт Конн единолично.

Несмотря на столь пренебрежительное отношение, в жестах и телодвижениях Саймана угадывались попытки привлечь моё внимание. Язык его тела в невербальных посылах читался как открытая книга – Сайман флиртовал, с каждым днём всё больше сокращал дистанцию, подходил ближе, нависал надо мной и чуть заметно прикасался. Мне хотелось поставить барьер, оградиться и не вдыхать больше его навязчивый запах. Но чем сильнее я на него злился и отталкивал, тем сильнее он пытался сблизиться.