3

Олеся пыталась вспомнить, как могла здесь оказаться. Память, не хотя, подбросила тусклые картинки того, как она самой последней уходит с работы, как бредет по улице, боясь уронить папку и смять пирожные, как останавливается у светофора и рассматривает рекламный щит… Она отчетливо помнила, как загадывала желание Деду Морозу в тот момент, когда… Ее сбила машина. Огромная черная машина. Олеся помнила и боль от удара. Ужасную боль, от которой даже сейчас парализовывало все мышцы. Ей казалось, что она умерла. Даже не от удара, а именно от боли, просочившейся в каждый нерв. Но нет, кажется, она жива. Наверное, в больнице… Олеся снова осмотрелась. Может, это частная клиника? Но как-то не верится, что даже в частной может быть такая кровать… Олеся снова закрыла глаза. А если, у нее сотрясение мозга?

Она вдруг вспомнила, как пришла в себя в какой-то хижине, и старый бородатый дед заставлял ее выйти в самый мороз. А потом она тряслась на… телеге? Да, это точно была телега. Затем дед бросил ее посреди дороги, в грязи, и уехал. А Олесю подобрала красавица-Белоснежка. По затылку словно кто-то принялся стучать молотком. Олеся тихо застонала от мучительной пульсации. Но стоило ей издать даже такой тихий, едва слышный звук, как пульсация перебралась в виски. Хоть бы не сотрясение. Как она вообще осталась жива? В тот момент, когда в затылок вонзился осколок стекла, Олесе показалось, что она умирает.

Она вновь прикрыла глаза. Что теперь будет с работой? Ее же не выгонят за прогулы?! Урод-начальничек вполне может. Олеся вспомнила его мерзкий въедливый взгляд: «Вы работаете в солидной компании, Олеся Юрьевна. У нас офисы по всему миру. Ваш развод может и подождать» — так он ей ответил, когда Олеся пыталась выпросить отгул, чтобы сходить в суд. Господи, ну неужели без нее, работа остановилась бы?! Теперь он точно выставит ее за двери. Олеся так и видела, как он смотрит на нее, всю перебинтованную, в синяках и шрамах, а затем произносит: «Пара царапин — не оправдание для прогулов, Олеся Юрьевна. Вот если бы вы впали в кому… Я бы дал вам день отлежаться. Но не больше.» Олеся внезапно хихикнула. В голове плыл странный туман, но почему-то стало весело. Жутко зачесалась щека. Олеся попыталась поднять руку, чтобы почесать, но конечности казались набитыми ватой. Она чувствовала себя тряпичной куклой. А вдруг ее парализовало? Олесю бросило в жар. На лбу выступила испарина. Что с ней теперь будет? За ней некому ухаживать. Да если бы и было, кому она нужна?! Денег на лечение тоже нет. Господи… Да за что же ей это? Она никогда никому не делала гадостей. Ну разве что несколько раз подразнила одну противную девчонку в школе. Но та заслужила. Мужу она не изменяла. Изменял он. Помогала всем, кто просил помощи. Да она вообще никому не могла отказать. Даже не стала требовать денег с мерзкой соседки сверху, которая ее затопила в прошлом году. Может, за то, что она такая бесхребетная, Бог ее и наказывает? Ну какая от нее польза миру и людям? Да никакой. Не просто же так от нее отказались даже родители, едва Олеся родилась. Спасибо деду, хоть он не бросил. Но его уже пять лет нет в живых. А значит, не осталось никого, кому бы Олеся была нужной и необходимой. От этих мыслей ее начала бить дрожь. Такая, что зубы стучали друг о друга, а все тело тряслось, будто прошибаемое током. Олеся чувствовала каждую рану. Казалось, что она истекает кровью изнутри. Туман в голове превращался в серый дым. Как будто прямо в черепной коробке кто-то невидимый жег сырые осенние листья. От гари и едкого дыма слезились глаза. Олесе пришлось крепко зажмуриться. Но едва она опустила веки, как дым начал развеиваться, и сквозь пыльно-серые клубы проступило очертание жуткого лица. Она его уже где-то видела. Видела страшную рогатую маску. Видела жуткий раздвоенный язык со свистящим шипением, вырывающийся из пасти. Видела, как бешено горят его глаза. Чудовище смеялось и сипело:

— Ты знаешь, что я делаю с непослушными девочками?.. Знаешь?.. Я забираю их с собой… В свою пещеру… На скале… Там они выполняют то, для чего рождены… Ублажают меня… А тебе известно, как я потом с ними поступаю?.. После того, как наиграюсь… Очень быстро мне становится скучно… И я сбрасываю их со скалы… Ты полетишь следующей…

Олеся шептала: «Я тебя не боюсь. Ты не настоящий. Не настоящий. Тебя не существует.» А он смеялся. Хватал ее своими, почему-то человеческими руками, и тряс, как марионетку. Его язык скользил по Олесиным щекам, обдавая серным дыханием. Олеся пыталась вырваться, но никак не получалось. А чудовище под деревянной маской смеялось еще громче:

— Куда же ты Маргит?.. Не убегай от меня… Ты еще не сделала то, что должна делать женщина…

Олеся хотела крикнуть, что ничего она не должна, и никакая она не Маргит, но язык не слушался. Он словно прирос к небу. Распух и не шевелился во рту. Удавалось лишь тихо шептать «Нет» и мотать головой.

— Тише-тише, милая… Что ж ты так…

Что-то прохладное коснулось лба, и нежные ладони погладили щеки.

— У нее жар… Вы осмотрели эту рану?

Нежность сменилась болезненным жжением. Олеся изо всех сил старалась разомкнуть губы и попросить, чтобы ее больше не трогали — она уже не могла терпеть боль. От нее мышцы натягивались, сокращались, и Олесе начинало казаться, что ее пытают. Режут тупым ножом.

— Тише… Скоро все пройдет…

Вокруг разлился чудесный цветочный аромат. Что-то очень легкое и свежее. Жуткие видения начали отступать, оставляя Олесю в сиреневом облаке. Она как будто гуляла по чудесному саду. Ласково светит солнце, где-то жужжит пчела. Прохладный ветер колышет высокие стройные стебельки трав. И всюду невероятный запах. Олеся легла в траву, прислушиваясь к стрекоту насекомых. Чистое голубое небо было где-то высоко-высоко. И Олесю, наконец, поглотил покой.

* * *

Просыпаться совсем не хотелось. Тем более, ей снился такой чудесный сон. Просто волшебный! Будильник еще не звонил, а значит, можно хоть немного поваляться в постели. А вдруг она просто не услышала его? Вдруг проспала? Ай, ну и ладно! Директор, изверг, все равно уже, наверное, уволил ее. Олеся так и видела его суровые синие глаза за стеклами дорогущих очков. Вот он сидит, внимательно изучает ее пиар-стратегию на будущий год, зажав между длинных пальцев карандаш, потом запускает руку в волосы, откидывая со лба несколько тронутых ранней сединой прядей и выдает пренебрежительное: «Даже школьник справился бы лучше, Олеся Юрьевна.» Затем комкает результат ее многомесячной работы и бросает в мусорку. Окинув равнодушным взглядом поверх очков Олесю, не забывает пренебрежительно сообщить: «Вы свободны».