Глава 3

Направившись в комнату, где отдыхала мать, открыла дверь. В нос сразу же ударил спертый запах прелости и мочи. Тяжело вздохнув, пошла открывать окно, думая про себя, что я молодая девчонка, а вот чувствую себя женщиной, которой глубоко за пятьдесят, и у нее огромный жизненный опыт.

Открыв окно, сожалея, что не покрасила его летом, принялась заправлять постель, чувствуя, что меня тошнит от невыносимой вони. И ведь попробуй сказать матери хоть слово по этому поводу, чего только не услышишь в ответ.

– Слушай, Ксюсик… – начал парень, отчего скрипнула зубами, так и, мечтая сказать ему, что я Ксения. Ксения! А совершенно не Ксюсик, не Ксюндрик и не Ксюшик. Даже застыла на месте, ожидая продолжения, что незамедлительно прозвучало: – Мне без тебя так скучно и одиноко. Прибегай ко мне, чтобы мы с тобой…

– Что мы с тобой? – резко уточнила, с интересом ожидая, что может произойти с ним кроме секса.

– Отдохнем, – как довольный кот протянул он.

– Я уже отдохнула, – буркнула, чувствуя злость. Да, злость. Я устала от всего. Куда уж больше отдыхать, если я беременна, а парень – настоящий кабель. Да и еще в придачу вынуждена выслушивать от матери, не забывающей постоянно напоминать о своих проблемах, что будет замечательно, если я, единственная дочь, никогда не смогу родить, после того, как сделаю аборт.

С яростью заправляла постель и, накрывая покрывалом, услышала из зала:

– Мне холодно!

Закрыв дверь, я села на кровать, и продолжила слушать приторное обращение:

– Зайка, ты не в настроении, да? Что случилось? Расскажи своему любимому пупсику.

Никогда его так не называла. Женя. Евгений. Все. Какой пупсик?!

Может, рассказать ему… А почему бы нет?! Почему я не могу ему поведать о беременности? Да потому что не хочется слышать грязь в свой адрес. А ведь он не меньше меня виноват, что не позаботился о последствиях. Постоянно экономил на презервативах, всегда была одна и та же отговорка: «Забыл зайти в аптеку. Но я всегда знаю, когда выйти из пещерки». Знает он…

– Случилось, – устало произнесла, стараясь успокоиться.

– Приходи и расскажешь. Твой малыш обязательно тебя выслушает. Кстати, у меня шампанское есть, а также твои любимые мандарины.

Не люблю мандарины, ем только апельсины, и то, если получается купить их. Очевидно, все его девушки любят мандарины, и поэтому он решил не заморачиваться.

Все же «да», мне нужно сказать ему. Просто чтобы убедиться, какой это человек и как себя поведет. Глупых надежд я не питаю, да и в сказки с детства не верю, особенно в те, где жили долго и счастливо. Это не ко мне. Зная по своему жизненному опыту, что всего нужно добиваться потом и кровью.

– Приду, – ответила ему.

– Только ты поскорее, а то через три часа мне еще нужно в одно место…

Скривилась, понимая, что после запланированного секса со мной, он побежит гулять дальше, а про меня и речи нет. Помню, когда у нас все только начиналось, он целых два месяца пытался ухаживать, крича, что все серьезно. Наивная, какая же я наивная простушка. Ладно. Поговорю и поставлю все точки на «и», чтобы вступить в новый год без лишних проблем и грязи.

Составив матери компанию за столом минут на десять, и решив, что она не обидится, если останется без меня, так как не отрываясь смотрит на экран телевизора, я направилась переодеться. Натянув единственное черное платье на все случаи жизни, и накинув пуховик, пошла на выход из квартиры.

На улице было невероятно холодно. Мороз мгновенно схватил за открытые участки тела, как никогда напоминая, что стоит одеваться потеплее. Снег скрипел под ногами, отчего улыбнулась, радуясь, что все же вышла из квартиры. Стало немного легче… дышать.

Было темно. Только редкие фонари освещали дорогу. В воздухе кружились белые хлопья, налипая на одежду. Подставила ладонь и смотрела, как снежинка тает от тепла, так же, как мои мечты от суровой действительности.

Оказавшись перед нужным домом, позвонила в домофон, и сразу пошел длинный сигнал, свидетельствующий, что открыто. Прошла внутрь, предчувствуя, что не задержусь здесь надолго, и вообще, последний раз в гостях.

Не успела войти, как высокий худощавый парень бросился ко мне, жадно прижимая к себе. Не теряя времени, накинулся на губы, пытаясь расстегнуть пуховик. Понимая, что Евгений планировал с порога страстный секс, а не разговор по душам, принялась отталкивать его, недовольно шепча:

– Женя, подожди. Прекрати!

– Я не хочу ждать. Соскучился. Так долго не виделись. Ты, оказывается, такая жестокая, – шептал брюнет, раскрывая куртку, поднимая платье, сжимая ягодицы.

К горлу подкатил ком, голова пошла кругом. Какая же у него невыносимо резкая туалетная вода! Сдерживая порыв расстаться с содержимым желудка, оттолкнула парня. Не ожидая таких действий с моей стороны, он отлетел в стену и непонимающе посмотрел на меня. Пытаясь принять, что я вот так грубо с ним поступила, гневно рявкнул:

– Ты дура? Я соскучился, а ты ведешь себя как стерва! Если плохое настроение, не нужно мне его показывать. Не желаю слушать жалкие капризы…

Рвано начала хватать ртом воздух, понимая, что мне нужно выйти на улицу. Подступила тошнота, отчего почувствовала горечь на языке, и я пожалела, что съела котлету. Огляделась по сторонам и, сев на пуфик, тихо проговорила:

– Жень, я беременна, пять недель.

Его выражение лица в эту секунду было столь ярким, что я даже отвлеклась от своего плачевного состояния. Шок, ужас, неверие, и ярость. Даже противно стало, что оказалась права на его счет, но совсем не ожидала следующих слов:

– Опоздала, идиотка. Я уже женат, и да, ребенок тоже есть, сын. Только они там, в деревне остались, а я приехал сюда деньги зарабатывать. И лишних денег для тебя у меня нет, если рассчитываешь просить. Так что это только твои проблемы, а не мои. Да и вообще, мне плевать!

До крови прикусила губу, удивляясь вот такому мужику, «зарабатывающему» для своей семьи. Вместо этого он шастал по клубам, вел разгульный образ жизни, изменял своей жене, наплевав, что есть семья. Разве это нормально?! Учащенно задышала, пытаясь прийти в норму, а потом поинтересовалась:

– Что же ты так подло поступаешь с женой? Изменяешь, гуляешь, а она с ребенком…

– Так ей и надо! Нечего было заставлять жениться! Мне эта блядь и не нужна была бы, да только у нее батя – участковый в нашей захудалой деревне. Ненавижу ее, как и ее родственничков. И, вообще, не тебе рассуждать, нищенке, что правильно, а что нет. Она все знает и не против. Главное, что зарабатываю для них, а на остальное ей плевать. Там заработка нет. А Софка хочет жить хорошо, на широкую ногу. А ты всю жизнь так и будешь подыхать в своей нищете…

Сглотнула, всматриваясь в искаженное от ярости лицо молодого человека, чувствуя себя… просто ужасно. Надо же... еще от этого подлеца гадости выслушивать приходится. Поднялась и, подойдя к нему вплотную, тихо сказала:

– Ты – ничтожество и мразь.

В следующую же секунду мою щеку обожгло огнем. Евгений с огромной силой ударил по лицу, отчего меня повело в сторону. Повернулась к нему, пытаясь осознать, что случилось, чувствуя, что во мне что-то надорвалось, выпуская всю боль из груди, осознавая, что сейчас расплачусь, так как слезы подступали, и хрипло произнесла:

– Почувствовал себя мужчиной?

После сказанных слов я направилась к двери, понимая, что такой человек, как Евгений, не успокоится, и сейчас еще много чего «хорошего» услышу о себе. Он слишком гнилой чтобы повести себя достойно.

– Да ты, сука! Я мужик! Мужик, а ты никому ненужная оборванка…

Он кричал… кричал и тогда, когда выбежал за мной в подъезд, и в тот момент, когда я нажимала на кнопку лифта, чувствуя, как в груди все сжимается от боли, отчаяния и разочарования. В эту же секунду презирала себя, проклиная за то, что позволила такое отношение к себе. Да и от кого? От столь ничтожного паразита жизни.

Вошла в лифт, не скрывая слез, встречаясь с его глазами, наполненными яростью и презрением ко мне, и с отчаяньем прокричала:

– Вот увидишь, я добьюсь всего, чего достойна. Мы с ребенком будем счастливы! А ты… так и будешь… мразью…

Последние слова говорила закрытой двери, дрожа как в лихорадке, дыша с хрипами, понимая, что меня растоптали и унизили как никогда. А ведь так нельзя. Нельзя такое позволять никому. Нельзя!

Выйдя на улицу, совсем не почувствовала холода, заметив, что так и не застегнулась. Но сознание отбросило эту мысль прочь, и я продолжала идти, ничего не видя от слез.

Шум, крики… все сливалось в странный грохот в голове. Виски сдавило и перед глазами все плыло. Меня било крупной дрожью от истерики, сжимающей с ядовитой яростью каждую клеточку, и я… отпустила боль. Всхлипывая, зажимала рукою рот, крича в ладонь, выла от обиды и пыталась заставить себя успокоиться.

Не помню, как шла. Все было словно в тумане. А потом яркое свечение, резкий, разрывающий тишину, скрежет шин, толчок и оглушающая боль.

Ничего не понимая, краем сознания заметила, как сливаются все краски в одну, образуя черную пропасть, и закрыла глаза.